Не могу представить, как могла бы целый день сидеть в четырех стенах дома. В сущности, мы живем на побережье Орегона по противоположной причине. Наши тсуги ^[4] и туи затмевают соседские, а под их величественной кроной маленькие домики напоминают жилища хоббитов. У домов на нашей стороне дороги задние дворы поросли деревьями и полого спускаются к берегу озера. Длинные причалы тянутся к прозрачной воде, и у большинства стоят прогулочные лодки для неспешного плавания по выходным в загородный клуб на другом берегу озера в нескольких милях от нас. Со стороны Джорджии задние дворы выходят к лесу из тсуг; там есть поляна со столом для пикника и качелями в небольшом парке. В воздухе вечно пахнет замшелой корой деревьев, сандалом и хвоей, и я считаю это место просто райским. Как она может бояться всего этого и не выходить из дома – уму непостижимо.

Интересно, что за травму перенесла Джорджия. И какой странный способ справиться с травмой она выбрала. Я смотрела «Я вешу шестьсот фунтов», и там все были травмированные, а потом они утешались картошкой фри с сыром и говяжьей грудинкой, пока их не вынесли из дома с помощью погрузчика и не отправили в Хьюстон на операцию по шунтированию желудка. Это я могу себе представить. А еще есть барахольщики, у которых дом как мусорная свалка – с кучей мягких игрушек и девятнадцатью кошками, но без кошачьего туалета. Я даже и это могу понять: вроде как необходимо набивать дом вещами, которые тебя успокаивают. Но бедняжка Джорджия! Ни говяжьей грудинки, ни игрушечных медвежат, чтобы ее утешить. Она целыми днями одна. Конечно, у нее есть ребенок, но маленький. Ничего не понимающий человечек не может служить утешением. Скорее, наоборот. Да, я люблю детей. Никто не любит детей больше, чем я, но нет ничего хорошего в том, чтобы сидеть вот так взаперти без помощи.

Я могла бы ей помочь. Конечно, Джорджия слегка странная, но, наверное, я могла бы достучаться до нее и вытащить из дома. На втором курсе я изучала социальную психологию и, мне кажется, умею проникать в душу. Не хочу хвастаться, но общение с людьми – мой конек. Я годами выслушивала жалобы подруг. Они приходили именно ко мне: даже в колледже я бесчисленное количество раз придерживала их волосы в туалете грязного бара, когда подруги напивались и их тошнило после расставания с каким-нибудь сокурсником.

Я забирала их из квартир, где подруги проводили ночь со случайным любовником, чтобы они избежали позора, а теперь, когда мы стали старше, кому звонит Конни Уилкинсон, если ее сын сбежал из реабилитационного центра и надо объехать весь район в его поисках? Кому звонит Вивиан Флетчер, когда Стив уходит в запой? А школа, когда нужно сшить костюмы для осеннего спектакля или испечь булочки для продажи на волейбольном турнире? Все полагаются на меня. Осталось только придумать, как показать Джорджии, что она тоже способна на многое.

Пока я пытаюсь решить, что приготовить, пирог из ревеня или лимонное безе, чтобы отнести Джорджии и завязать новый разговор, из еще теплого банного полотенца, которое я встряхиваю, выпадает маленький хрустящий предмет. Я смотрю на половинку свернутого косяка, лежащую на диванной подушке, и в груди все сжимается. Сажусь и поднимаю его, рассматривая. По краю – слабый розовый кружок губной помады. Я не знаю, какой вариант хуже: что Мия курит травку или что у Финна есть любовница.

Когда в январе я нашла в гараже пакетик с травкой, Мия сказала, что его забыла подруга, и поклялась никогда не пробовать. Может, она и соврала, хотя тогда мне так не казалось. Однако Мия не пользуется губной помадой. У нее есть блеск для губ, но бежевый.

Может ли помада принадлежать этой «Выпить с К»? Кладу косяк на кофейный столик и глубоко вдыхаю, потому что у меня слегка дрожат руки. Если тот пакетик и впрямь принадлежал подружке Мии, может, эта же подружка красит губы розовой помадой. Логично. Будь рациональной. Это не объясняет, каким образом косяк оказался в нашем белье, но это вероятно в той же степени, как и то, что он принадлежит любовнице Финна, верно?

Однажды я неправильно все поняла, и меня занесло. И довело до беды. Нельзя слишком остро реагировать. Я знаю, к чему это приводит. Пару лет назад, увидев сообщение в телефоне Финна, я прыгнула в кроличью нору. В эсэмэске значилось: «Привет, детка, с нетерпением жду завтрашнюю встречу». Жена, прожившая с ним двадцать два года, имела полное право отреагировать на подобное сообщение как угодно, но он объяснил, что эсэмэс от Джанет Палмер, лесбиянки из бухгалтерии, которая всех называет «детками» и с нетерпением ждет встречи с ним на корпоративе, потому что они хотят подшутить над остальными.

Надо отдать Финну должное, если он и наврал, то выдумал все очень быстро и детально. Тогда я рыдала и кричала на него, требуя рассказать правду. Когда он спросил, не хочу ли я посмотреть прежнюю переписку – там, где он спрашивал Джанет, купил ли Энди Кит все необходимое и не нужно ли ему еще что-нибудь взять, – я оттолкнула его и швырнула в него телефон, а затем побежала наверх и заперлась в ванной.

Финн хотел доказать, что переписка была совершенно невинной, но я упустила свой шанс узнать наверняка. А теперь гадаю, действительно ли он собирался показать мне переписку. Он знал, что у меня началась истерика и как я реагирую в таком состоянии. Вряд ли он планировал показать мне сообщения. Финн нашел бы способ выкрутиться даже в разгар ссоры, размахивая телефоном перед моим носом и все отрицая. Не знаю как, но уверена, что выкрутился бы.

Я так это не оставила. Пришла к нему на работу и удивила его, пригласив на обед. Пыталась заглянуть к «лесбиянке» Джанет, но мне это так и не удалось. Финн, конечно, видел мои попытки: когда он ужинал с коллегами, а я заглядывала в окно – убедиться, что там действительно коллеги, как он и говорил; или провожала его в спортзал только для того, чтобы подождать на парковке и посмотреть, не ушел ли он с какой-нибудь мускулистой девицей. И всякий раз Финн еще сильнее отдалялся, и мы громко ссорились каждый вечер.

Разные мелочи, которые складывались воедино – все эти «Выпить с К», когда на самом деле там должно быть «Вечеринка в честь выхода на пенсию». Однако всегда находилось объяснение, а я вечно оказывалась просто свихнувшейся подозрительной женой. Во всяком случае, мне так казалось. В промежутках между обвинениями я рыдала и просила прощения, после того как он доказывал свою невиновность. Я говорила себе, что была неправа и если хочу сохранить брак, то должна забыть об этом, но в глубине души меня постоянно грызли сомнения, и стремление поймать мужа с поличным превратилось почти в одержимость.

А однажды вечером Пейдж прислала сообщение. Она покупала вино для ресторана в маленьком магазинчике с дегустационным залом в центре города и сфотографировала Финна, сидящего с рыжей девицей за столиком при свечах. В этот момент я сидела в спальне, выщипывала брови и попивала имбирный чай. Меня буквально парализовало. Я уставилась на фотографию. У Финна был слегка остекленевший неуверенный взгляд – такой, который сопровождается дергающимся кадыком и нервным смехом. Я знаю этот взгляд. Неуверенность, замаскированная под самоуверенность. Я смотрела на бокалы с вином, на их руки, лежащие слишком близко друг к другу, а потом на серебряные часы, которые подарила ему на вторую годовщину свадьбы, и на невероятно тонкое запястье этой женщины. И потеряла рассудок.

Я почти не помню, как ехала в бар. Просто знала, что это был мой единственный шанс поймать его на месте преступления. Я оказалась права. Все время была права, и это наконец случилось. Вспоминая, какой коровой, должно быть, выглядела, ворвавшись туда в махровом халате и мягких тапочках, я готова умереть со стыда. Не говоря уже о том, что я не накрасилась, а под глазами остался неразмазанный крем.

– И ты будешь назвать меня сумасшедшей? Я по-прежнему брежу? – выкрикнула я, шагнув к их столику у окна.

Это был маленький и мрачный бар с несколькими столиками, и, конечно, все посетители отвлеклись от своих занятий и уставились на меня. А мне было все равно. Зрение затуманилось от слез, и перед глазами промелькнула будущая жизнь матери-одиночки, вечная печаль и всеобщая жалость.

– Кора, давай выйдем. Пошли, – сказал Финн, тут же вскочив на ноги, как будто я съехала с катушек и ему постоянно приходится с этим разбираться.

Он стрельнул в свою рыжеволосую извиняющимся взглядом, и тут я окончательно вышла из себя.

– Не смей ко мне прикасаться! – заорала я, выдергивая запястье из его руки. – Лгун! Он вонючий лгун! – крикнула я женщине, которая застыла с бокалом вина в руке и разинутым ртом. – Вы в курсе, что он женат? Да, этот сукин сын женат, и у него ребенок. Он об этом упомянул?

– Кора! – рявкнул Финн и попытался опять схватить меня за руку.

Подошел официант и начал задавать дурацкие вопросы, типа «Все хорошо?», точно не помню.

Рыжая девица схватила сумочку и пролепетала:

– Может, я…

Но я вырвалась из рук Финна и перевернула стол. Оба бокала с красным вином разбились, забрызгав ее светлую шелковую блузку. Осколки стекла прорезали ткань и впились в кожу на плечах. Изумленная девица молча села. Выглядела она как заколотая жертва маньяка, которая еще не успела рухнуть замертво. Официант заорал на Финна, чтобы тот вывел меня, а кому-то другому крикнул, чтобы вызвали скорую. Официант хотел позвонить в полицию, но рыжая его отговорила. И внезапно я оказалась на улице.

Финн затолкал меня в машину и пригрозил, что, если я не буду сидеть тихо, сам вызовет полицию и выдвинет обвинения, и меня отправят в психушку. Я сидела в машине и рыдала, колотя по приборной панели, а он пошел обратно в бар, чтобы позаботиться о своей шлюшке. Вернулся он только через полчаса, заявив, что отвезет меня домой на своей машине, потому что я не в состоянии сесть за руль. Он долго не смотрел на меня и молчал. Только когда мы уже почти подъехали к дому, Финн рявкнул:

– Да что на тебя нашло?!

Я не ответила.

– Тебе повезло. Она не будет выдвигать обвинений. Но стекло… Все могло быть куда хуже. Ты могла…

Он умолк и сделал глубокий вдох, а потом покачал головой.

– Мне плевать, – с вызовом произнесла я, глядя в окно. – Сегодня тебе лучше ночевать не дома.

– Ну, я так и собирался.

– Вот и хорошо, – сказала я, и снова установилась тишина.

– Ты понимаешь, что твоя выходка обошлась мне в прорву денег? Ты вела себя как психопатка. Она одна из основных наших клиентов, и мы обсуждали расширение ее компании. Для меня это стало бы крупным проектом. Поверить не могу, что ты такое натворила. Какой ты стала? Ты только посмотри на себя!

Он хлопнул по рулю, а я с болью осознала, что, когда в огромном халате и с кремом под глазами опрокинула стол, то напоминала растолстевшую Зену, королеву воинов. Я поняла, что натворила, и подозрения сменились стыдом.

Честно говоря, после этого мы уже не были прежними. Я пошла к психотерапевту, и через несколько месяцев молчания Финн наконец-то простил меня. Наверное, потому, что рыжая отделалась царапинами и в итоге все-таки заключила с Финном контракт. Видимо, из жалости. Не сомневаюсь, они насмехались над горемычной женой, которую ему приходится терпеть. Тем не менее жизнь потихоньку почти вошла в нормальное русло.

Теперь, два года спустя, я не осмеливаюсь спросить Финна, не принадлежит ли косяк той рыжей, то ли взаправду клиентке, то ли нет, или, может, той «Выпить с К».

Вместо этого решаю спросить Мию. Вскоре после того, как несколько месяцев назад я нашла пакетик с травкой в гараже, она попала в аварию. Врезалась в столб на парковке у супермаркета. В то время она выглядела какой-то рассеянной и отстраненной. Может, солгала насчет косяка? Что-то с ней явно происходило.