– Все равно не положено! – заупрямился матрос. – Распоряжение…

– Да знаю я все распоряжения. Мне нужно втереться к нему в доверие, я должна его разговорить как-то, раз уж офицерам юстиции не удалось.

– А что, до утра это никак не подождет?

– Вы тут все сговорились, что ли? – вышла из себя Варвара. – Я, как и вы, человек подневольный. У меня есть четкий приказ – работать с этим… – тут она немного запнулась. Варвара и сама еще не знала, как лучше называть задержанного. Она определилась на автомате, а не потому, что приняла взвешенное решение, нет. Она просто доверилась интуиции. – С этим человеком. И у меня возникла идея поговорить с ним именно ночью. Поработать с его фазами сна.

– Так он же не спит!

– Не спит, как мы, – поправила матроса Касаткина. – Энцефалограммы показывают, что его мозг все же меняет ритмы сообразно нашим привычным фазам сна. То, что он при этом глаза не закрывает, – уже частности. Так, служивый, не выводи меня из себя, открывай-ка, быстро! Иначе утром придется объясняться с капитаном.

Для пущей убедительности Касаткина притопнула маленькой ножкой и изобразила, как ей показалось, максимально суровую гримасу на лице. Такие вот маски она придумывала и репетировала перед зеркалом заранее, поскольку знала, что обладает кукольной внешностью, из-за которой никто толком не воспринимает ее всерьез. Не всегда, разумеется, эти меры ей помогали, но сейчас ее напускная суровость, кажется, сработала. Матрос заколебался.

– Но я должен хотя бы проверить, что там у вас.

– Господи! – Касаткина картинно закатила глаза, развернула пирог, отломила от него добротный кусок и протянула его матросу. – На, пробуй, вымогатель! Шарлотка это.

От угощения матрос, естественно, не отказался. За весь полет он так и не удосужился завести полезные знакомства на камбузе, так что приходилось довольствоваться уставной пищей, а она, хоть и была отменного качества, все же преследовала одну единственную цель – удовлетворить суточную потребность организма космонавта в белках, жирах, углеводах и незаменимых микроэлементах. При таких вводных пище достаточно было быть просто пищей. Чаще всего это были гомогенизированные смеси, которые изредка заменялись каким-либо «твердым» продуктом из разряда запеканки или омлета. «Чтобы не забывали, как жевать», – шутили матросы и давились очередным несъедобным подобием пудинга.

Простым смертным банальная жареная картошка с луком (а на продскладе «Прорыва» имелись и такие продукты) после двух-трех месяцев полета могла показаться пищей богов. Что уж говорить о таком изысканном блюде из натуральной муки, яиц и яблок, как шарлотка! Касаткина все эти нюансы знала заранее, так что весь разыгранный ею спектакль был придуман именно с расчетом на такой исход.

«Кушай, кушай, мальчик, – удовлетворенно подумала девушка, глядя, как матрос, не мешкая ни секунды, запихал кусок предложенного пирога себе в рот. – Спать крепче будешь».

Минутой ранее, еще до того, как ступить на порог медсанчасти, она вколола в этот самый кусок пирога снотворное, коим разжилась еще два месяца назад. Первые дни после массового психоза она могла спать только на лекарствах, а потому майор Ратушняк, начальник медслужбы, регулярно выдавал ей препарат «под роспись», даже не представляя, что девушка задумает попридержать излишки до лучших времен. И вот эти самые «лучшие времена» настали. Ей позарез нужно было поговорить с пленником тет-а-тет, без посторонних ушей. А для этого необходимо было устранить охранника. Именно поэтому пирог, приготовленный золотыми руками кока Саши, оказался сегодня как нельзя кстати.

Касаткина смотрела на жующего матроса и буквально каждой клеточкой своего тела ощущала чувство стыда, ведь её первоначальный план подразумевал именно нападение на матроса исподтишка и оглушение его стазером.

Глава 2

По камере пронесся легкий мелодичный звук – сигнал разблокировки дверей, к которому Роман уже успел привыкнуть. Следом с тихим шелестом открылась и сама дверь. Кто-то вошел. Автоматически зажегся неяркий свет – на борту земного звездолета, судя по всему, уже царила ночь, но Роману все же пришлось зажмуриться.

– Это я, – прозвучал знакомый женский голос, после чего дверь за визитером закрылась. Повторный мелодичный звук возвестил о срабатывании замка.

Роман медленно перевел взгляд на вошедшую девушку. Секунд десять он потратил на то, чтобы сориентироваться – переход от сна к бодрствованию обычно столько и занимал. Роман не знал, как спят обычные люди, но подозревал, что им на пробуждение требуется гораздо больше времени. Эта его привычка спать с открытыми глазами удивляла землян, для Романа же в этом не было ничего необычного. Попробуй-ка закрыть глаза, когда твои веки парят вместе с кожей в метре от глазных яблок! Не была исключением и Варвара Сергеевна Касаткина – доктор наук, физиолог, лингвист и по совместительству научный руководитель полета на «Прорыве». Она тоже удивлялась этой особенности сна Романа.

С Касаткиной Роман познакомился относительно недавно, однако уже успел привыкнуть к ее ежедневным визитам. Эта молодая женщина довольно быстро завоевала его доверие. Они часто и подолгу беседовали, порой обстоятельно и продуктивно. Похожие беседы с Романом часто вела мать еще до своего перерождения. Правда, в отличие от Касаткиной, Мирская называла такие беседы уроками жизни. Варвара Сергеевна же предпочитала другое название – их беседы она называла «продуктивным контактом». Бывало и так, что говорили они часами практически ни о чем, и эти беседы для Варвары Сергеевны были не менее важны, чем те, в которых она узнавала от Романа подробности его пребывания на «Юкко». Бывали и такие дни, когда Роману необходимо было побыть одному и подумать над тем или иным вопросом. В такие дни их беседы не клеились, Роман отмалчивался, а Касаткина обзывала беседу «непродуктивной», цокала языком, качала головой, что-то записывала в свой планшет и удалялась.

Эта девушка была… (тут Романа подводили пробелы в социализации – он не знал, как именно охарактеризовать качества своей новой знакомой) …она была другой. Именно другой, никак иначе объяснить то чувство, которое Роман испытывал в ее присутствии, было нельзя. Она выгодно отличалась от тех людей, с которыми Роман общался сразу после эвакуации с «Осириса». Хотя эвакуацией это мероприятие можно было назвать лишь с большой натяжкой – скорее, это был штурм с последующим пленением.

Людей, штурмовавших пустой «Осирис», Роман охарактеризовал как жестоких и грубых. Поначалу он даже решил, что все люди таковы. Однако дальнейшие события показали, что он ошибался – бывают и похуже. Был даже момент, когда ему пришлось бороться с собой – не так, совсем не так он представлял себе людей. Тех самых людей, чьей представительницей была его мать, тех, к которым она стремилась вернуться, тех, к кому она причисляла и его самого. В какой-то момент Роману даже пришла в голову мысль, а не поспешил ли он с выбором стороны. Может, все же стоило прислушаться к матери-ваэрру? Может, в новой своей ипостаси Валерии открылось то, что Роману, да и ей самой раньше было недоступно? И надежду на то, что эта мысль может быть заблуждением, принесло именно знакомство с Касаткиной.

До нее с ним общались разные люди. В основном военные – Роман понял это по их унифицированной форме. Те же из них, кто форму не носил, были одеты в унифицированные гражданские костюмы наподобие тех, какие носили члены экипажа «Марка-10». Подобный костюм носила и его мать. Однако и они вели и держали себя так, как это делали военные. Общались они с Романом сухо, больше спрашивали, а точнее, допрашивали. Было чувство, что они боятся его или как минимум крепко ему не доверяют. А как иначе объяснить то, что они раз за разом задавали ему одни и те же вопросы?

До знакомства с Касаткиной парень успел испытать на себе все виды и формы допросов. Были и перекрестные, и допросы с пристрастием. Бывало, что многочасовые беседы резко прекращались, и о Романе словно забывали. Он мог провести в полной изоляции, без еды и питья несколько дней, и лишь когда его организм начинал давать ощутимые сбои, допросы возобновлялись с удвоенной силой. Особенно сложными для него были ночные допросы, когда дознаватели часами задавали одни и те же вопросы в разных вариациях, постоянно сменяя друг друга. Днем же при этом спать Роману не позволяли, таская его на всевозможные тесты и проверки. Когда оных не проводилось, сон отгоняли громкими звуками, понижением температуры воздуха в помещении и постоянным мерцанием света.

Чего именно люди добивались таким способом, Роман не понимал. Возможно, они ждали его прокола, искали, нет, даже не искали – они жаждали уловить в его ответах несоответствия и алогичность. Хотели поймать его на расхождении в показаниях, на нестыковках в мелочах. Но Роман такой радости им не доставил. Раз за разом он отвечал на все вопросы одинаково, так и не сделав ни единой осечки. Это обстоятельство, однако, не принесло ему никаких дивидендов, скорее, даже наоборот. Его ответы не устраивали дознавателей. Они не вписывались в их картину мира, в их интерпретацию того, что именно происходило на «Осирисе-3» после визита на него членов экипажа «Марка-10». Его упорное отрицание причастности к гибели этих людей их раздражало. Раз за разом они предъявляли ему обвинения, приправляя их все новыми и новыми предположениями о том, как именно он убивал тех людей, чьи трупы были обнаружены в одной из секционных «Осириса-3». Дознаватели пытались оперировать фактами, давили на его биологическую программу – мол, Романа кто-то запрограммировал на убийства, но он с легкостью разбивал все эти бредовые теории своей простой и логичной правдой. Романа даже пытались запугать нейроинтерфейсом «Осириса-3» – дескать, вот-вот им удастся подключиться к ИИ звездолета, и уж тогда они смогут восстановить всю картину целиком. Роман же знал наверняка, что это блеф. Никаких логов в главном компьютере «Осириса» не сохранилось – это раз. И второе – даже если им и удалось бы провернуть такое, ничего они там не нашли бы, поскольку Роман рассказал им правду.

Не приносили дознавателям плодов и различные комбинации препаратов, которыми его пичкали, не помогала и аппаратура, к которой его подключали. Раз за разом, от допроса к допросу все указывало на то, что Роман не врет. Проблема была в том, что доказать свои слова он ничем не мог. Он и рад бы был предоставить людям хоть какие-то вещественные доказательства – скажем, дневник Валерии Мирской, в который она скрупулезно записывала все, что с ней происходило на «Юкко». Это существенно облегчило бы всем жизнь, ведь мать вела этот дневник несколько лет подряд, вплоть до своего полного перерождения. В этом дневнике хранилась вся информация о «Юкко» и ваэррах. Послужило бы доказательством и тело расчлененного ваэрра в первой секционной «Осириса». Однако тело ваэрра они с Валерией утилизировали сразу после того, как она полностью изучила и законспектировала свои наблюдения, а дневник, судя по всему, убыл к Земле на «Юкко» вместе с его владелицей.

По сути, людей можно было понять. Все, что они увидели на «Осирисе-3», выглядело в крайней степени подозрительным. Пустой корабль без воды и каких-либо припасов, стертые данные жестких дисков, уничтоженные логи искина, полуживой репликант на капитанском мостике, а в довесок – куча человеческих трупов в одной из секционных комнат. Против всего этого многообразия обличающих фактов Роман мог противопоставить лишь свое слово – и только. Откровенно говоря, он и сам бы себе не поверил, окажись он на месте капитана «Прорыва».

– Его рассказ – полный бред, однако он верит в то, о чем говорит! – уверенно сказал однажды один из дознавателей (позже Роман узнал, что это был старший помощник командира «Прорыва»). – Но это не означает, что его слова целиком и полностью правда!

Разговаривал с Романом и сам командир крейсера – Кольский. Долго говорил, обстоятельно, однако остался при своем мнении: