По мостику прокатилась волна смешков, однако Кольский на шутку никак не отреагировал. Командир смерил офицера строгим взглядом, и тот поспешил закрыть рот, хотя на тему прозвища командира БЧ-4 у него было припасено немало колкостей.

– Виноват, товарищ командир, – Володин коротко кивнул и продолжил. – Пытаемся связаться с «Ксинь Джи», но пока безрезультатно. Ах да, получили пакет данных с Земли по ЧСДС. Идет расшифровка.

Командир коротко кивнул Володину и поинтересовался:

– С этим шариком связаться пытались?

– Да, командир, но безрезультатно, как и докладывал Георгий Иванович, – Володин хотел было сесть на место, но вдруг вспомнил, что хотел спросить у капитана. – Командир, вы пришли в норму. Я правильно понимаю, что руководство кораблем вновь передано вам?

Кольский взглянул на притихшего старпома. Сорокин сидел на своем месте и вел себя тише воды, ниже травы. До этого момента, похоже, никто и не замечал его присутствия на мостике.

– Я уже в норме, – сказал Кольский. – Вы же не против, Владимир Ильич?

Сорокин вздрогнул, возвращаясь к реальности. За весь брифинг он не проронил ни слова и выглядел несколько отчужденно.

– Простите, что? – растерянно посмотрел он на капитана.

– Я спрашиваю, – повторил Кольский, – согласны ли вы передать мне управление «Прорывом»? Необходимо ваше устное распоряжение.

Сорокин затравленно посмотрел на сослуживцев.

– Да-да, конечно, – наконец выдавил он из себя. – Капитан вновь с нами, передаю управление кораблем командиру МЗК «Прорыв» Кольскому.

– Занесено в протокол, – тут же отозвался ИИ «Прорыва», хотя такой прыти от свихнувшегося искина уже никто и не ждал.

– С вами все в порядке? – насторожился Кольский, обращаясь к старпому.

– Да, да, Борис Владимирович, все хорошо. Просто… – Сорокин не договорил. На него вдруг нахлынуло – он обхватил руками голову, рухнул на стол и зарыдал. Капитан растерянно огляделся по сторонам.

– Что это с ним?

– Нам удалось перекинуться парой слов, командир, – тихо ответил Володин. – Владимир Ильич винит себя в том, что произошло на «Прорыве». Все эти нападения, смерти… В ваше отсутствие он командовал крейсером и теперь считает себя главным виновником этой трагедии.

– Уведите его в медпункт, – строго сказал Кольский. И добавил, так чтобы слышали все, включая рыдающего старпома. – Если кто и виноват во всем, то это я. Нашел время на апатию и рефлексию.

– Но, командир! – попытался было возразить Серов, но Кольский не дал ему договорить.

– Мы были атакованы, господа. Кем и как – предстоит выяснить. Важно одно – мы все еще переживаем последствия этой атаки. Атаки, к которой не были готовы. К атакам такого рода в принципе нельзя быть готовым. Смею предположить, на Земле вообще нет подобных технологий. Однако мы все знали о том, что служба в космическом флоте – это риск. И немалый риск. Мы все проходили отбор, в том числе и психологический. Просто… – капитан вдруг замолчал. Взгляд его замер на голограмме с шаром. – Просто мы слишком расслабились.

– Что вы хотите этим сказать, командир? – тихо спросил Володин.

– Мы не справились! Облажались! – ответил Кольский раздраженно. – Мы все, всё человечество! Это факт. Полеты в космос стали для нас всех обыденностью. Мы даже сюда летели с чувством, что во вселенной нет ничего и никого умнее и сильнее нас. Мы все слишком сильно полагались на нашу науку, на технологии, на искусственный интеллект. Мы передоверили ему практически все бразды управления кораблем, перепоручили машинам думать за нас, действовать за нас, решать за нас. А когда эта система дала сбой, мы оказались попросту не готовы к этому. Мы – в смысле люди. Мы все стали слишком инфантильны, слишком зависимы от бога, которого сами себе навязали. И бог этот – прогресс, – капитан на минуту замолчал, на мостике также царило гробовое молчание. Никто не осмелился возразить – нет, не потому, что боялись капитанского гнева. Офицеры не возражали Кольскому, потому что понимали – он прав. Выдержав паузу, тот вновь заговорил. – Да, ребята, мы действительно облажались. Но я знаю одно – мы оправимся от этого удара. И сможем ответить. И ответ будет жестким.

Как ни странно, но слова командира подействовали на всех офицеров воодушевляюще, даже старпом немного приободрился.

– Ладно, отведите Владимира Ильича в лазарет, и продолжим. У вас все, Евгений Павлович?

Володин покачал головой и вновь заговорил.

– Командир, раз уж нам удалось взять под контроль ситуацию на борту, не стоит ли нам отправить на Землю сообщение по ЧСДС?

– Да, – согласился Кольский. – Дмитрий Фролович, подготовьте полный отчет о потерях и состоянии корабля до конца дня и принесите его мне на согласование. Отправим весточку на Землю. Наверняка они будут рады, что кризис миновал.

И тут Павленко всех убил. Ему надоело молчать. Надоело, что его присутствие попросту игнорируют. Он был носителем чуть ли не самой важной для миссии информации, а о нем попросту забыли. И кто забыл – командир!

– Нет, командир, – жестко отчеканил Павленко, – мы не станем отправлять сообщение на Землю!

Такое заявление приковало к Павленко взгляды всех без исключения присутствующих на мостике офицеров.

– Что вы сказали? Вы тоже не в себе? – изумился Кольский.

– Нет, капитан, я в норме. Но вы не выслушали моего доклада о состоянии энергосистемы корабля.

– Не пугайте нас, Павленко, – напрягся Кольский. Как он мог упустить столь важную деталь из виду?

Павленко не стал ходить вокруг да около:

– Мы остались без реакторов, капитан.

– Что? – Кольский не мог поверить в то, что услышал. – Вы бредите?

– Нет, командир. Оба реактора по неизвестным пока причинам заглушены. Мои ребята сейчас проводят полную диагностику всей энергосистемы корабля. И до выяснения всех нюансов я вынужден просить вас не использовать столь энергозатратную систему связи, как ЧСДС.

Минутную паузу прервал Арес:

– Черт, Дима, а ты не думал, что о таком нужно докладывать в первую очередь? Сидим, как дебилы, шарик этот разглядываем. А у нас (непечатно) тупо энергии нет…

– Есть резервы, – ответил Павленко. – Но их достаточно лишь на поддержание основных систем жизнеобеспечения корабля. До катастрофы далеко, на решение проблем с питанием у нас есть два месяца, далее придется туго. Учитывая стабилизацию ситуации…

– До катастрофы далеко? – перебил Павленко Серов. Пожалуй, впервые за всю свою карьеру он позволил себе столь эмоциональную речь. – У нас вышли из строя реакторы, и это в двух световых годах от Земли! У нас не работают щиты – любой рандомный космический булыжник может привести к гибели всего экипажа. Я уже молчу о военном крейсере китайцев. У нас нет энергии, стало быть, нет и дальней связи! Это вы называете стабилизацией ситуации?

– Вы правы, Виктор Сергеевич, проблемы с плазменными щитами – прямое продолжение проблемы с реакторами. Компьютер ограничивает потребление энергозатратных систем. Могу поспорить, лазерные турели тоже не работают. В нашем распоряжении лишь ракеты, торпеды и мины.

– То есть только то, чем мы просто можем швырнуть во врага. Стабильнее некуда, ничего не скажешь.

Серов рухнул на свое место и уставился в одну точку. Он чувствовал, что вот-вот потеряет над собой контроль, чего раньше с ним никогда не происходило. Он и сам не знал, что может быть настолько эмоциональным.

– Так, – тяжело вздохнув, встал со своего места Верещагин, – чего мы еще не знаем?

Вопрос был адресован Кольскому. С самого начала брифинга штурман внимательно следил за капитаном и пришел к выводу, что на докладе Павленко сюрпризы не закончились.

– Дмитрий Фролович, – тихо произнес капитан, обращаясь в пустоту – на Павленко он сейчас не смотрел, – расскажите им.

– Этот шар… – продолжил Павленко, кивнув на голограмму, – очевидно, что это какой-то инопланетный прибор. Вероятнее всего, именно он генерировал то гравитационное поле, что остановило и нас, и «Ксинь Джи».

– Для меня очевидно, – решил высказаться связист Володин,– что это не прибор, а инопланетный корабль. Тот самый, о котором нас предупреждали с Земли. Правда, они ошиблись в расчетах, этот шарик много меньше того, что мы ожидали тут увидеть.

– Они не ошиблись, – спокойно ответил Павленко. – Инопланетный корабль действительно был, и поверьте, он действительно огромен.

– Да? И куда же делся пятидесятикилометровый инопланетный звездолет? – саркастично спросил Серов. – Испарился?

– Провалился в пустоту, если точнее, – все так же флегматично ответил Павленко. На мостике на минуту воцарилась тишина. Первым из легкого ступора отошел Володин.

– Что значит «провалился в пустоту»? Откуда вам это вообще известно?

– Я видел это своими глазами, Евгений Павлович, – Павленко не хотелось открывать сослуживцам всей правды, но иначе они бы ему не поверили, поэтому он тяжело вздохнул и продолжил. – Той ночью, когда на «Прорыве» происходили известные всем события, я проявил слабость.

– Слабость? – удивился Серов. – О чем вы?

– Я знаю, что нарушил положения устава и РБЖ. Как и все на крейсере, я подвергся психологическому давлению. В какой-то момент я поддался своим внутренним демонам…

– Довольно поэтичное сравнение… – тихо буркнул под нос Верещагин, так чтобы было слышно его другу Володину. Оба хмыкнули. Павленко на колкость не обратил внимания и продолжил.

– …я не был на своем боевом посту, господа.

– Где же вы были? – спросил Кольский.

– Я был в каюте научного руководителя Касаткиной.

На лице капитана непроизвольно проскользнул тик, уголок его рта чуть заметно дернулся, и он поспешил прикрыть лицо рукой, дабы не выдать своей заинтересованности.

– И что же вы там делали, позвольте узнать? – спросил Кольский, буравя подчиненного взглядом.

– Я не знаю, командир, – признался Павленко. – Я помню то мгновение, когда осознал себя стоящим перед ее каютой. Я не помню, как оказался в той части корабля, не помню, как покинул реакторный отсек. Помню лишь то, что увидел.

– Что же вы увидели, Дмитрий Фролович?

Как ни старался сейчас Кольский придать безразличие своему голосу, это ему не удалось. Все без исключения заметили в вопросе живейшую заинтересованность капитана. Естественно, у всех еще свежи были в памяти воспоминания о недавнем странном поведении Кольского. Все прекрасно помнили, что именно после общения с Касаткиной командир окончательно потерял рассудок. Не мог не помнить об этом и Павленко. Он прекрасно понимал, что у капитана определенный интерес к их научнику, именно поэтому она на него так влияла. Воздействие на его рассудок шара было лишь спусковым крючком. Однако деваться было некуда, о произошедших в ту ночь событиях нужно было рассказать самому – дожидаться жалобы со стороны Варвары Касаткиной было не лучшей идеей.

– Сперва я услышал шум, словно в каюте кто-то борется, затем я услышал хрип… нет, – он напряг память и даже прикрыл глаза, – это был даже не хрип, а сипение, словно кто-то задыхается. Я вошел в каюту и увидел, как какой-то матрос пытается задушить Варвару Сергеевну. Она уже была почти раздета, как, впрочем, и тот матрос, – на лице Кольского заиграли желваки, свободная рука под столом самопроизвольно сжалась в кулак, костяшки пальцев побелели. Павленко продолжал свой рассказ. – Очевидно, тот матрос пытался совершить над девушкой насилие. Я помешал этому. Завязалась короткая драка. Матроса я вышвырнул из каюты. Куда он делся после, я не знаю.

– Вы сможете опознать этого матроса? – тихо спросил Серов.

Павленко покачал головой.

– Не уверен. Я до сих пор помню те события лишь частично, приходится буквально выжимать эти воспоминания из сознания. Возможно, его сможет опознать Варвара Сергеевна, или мы могли бы посмотреть на камеры в коридоре жилого отсека.

– Что было дальше? – тихо спросил капитан.

– Я, кажется, посоветовал научному руководителю Касаткиной запереться, а сам направился в смотровую рубку.