Люда до сих пор помнила странное чувство, которое овладевало ею, пока она работала над своей тетрадочкой, мечтая сделать ее самой аккуратной и красивой. Когда она тушью выводила печатными буквами текст клятвы, казалось ей, будто она стоит на пороге чего-то большого и интересного, будто, когда на шею повяжут галстук, начнется другая, еще не взрослая, но более важная и ответственная жизнь, чем она вела до сих пор. Став пионеркой, думала Люда, она не просто наденет новую форму, но и изменится сама, и найдет среди пионеров настоящих друзей и подружек, потому что их будут объединять не только игры, но и общее дело.

Люда тогда интуитивно понимала, что не надо посвящать родителей в эти свои переживания, они будут им неприятны, но папа с мамой, видно, сами что-то почувствовали и пригласили ее на беседу. Сказали, что в пионеры вступить, конечно, придется, чтобы не быть изгоем, и надо постараться попасть в первый прием, как примерной ученице и отличнице, но всерьез воспринимать эту идеологию ни в коем случае нельзя, потому что она развивает стадное чувство и вообще превращает человека в болвана. Не говоря уже о том, что в их семье приняты совсем другие ценности. Приходится, к сожалению, идти на уступки, ибо с волками жить – по-волчьи выть, но главное – понимать, что галстук и вся остальная дребедень – это чисто внешнее, наносное, в весь этот идиотский коммунизм давно уже никто не верит, и, в сущности, главная цель пионерского движения не привить детям высокие идеалы, а развить в них важнейший навык советского человека – умение принимать желаемое за действительное. Для примитивных детей водопроводчиков это хорошо, стадо нужно держать в узде, но Люда происходит из такой семьи, да и сама умненькая девочка, мама с папой надеются, что она не даст обвести себя вокруг пальца.

Что ж, Люда не дала. Действительно, коммунистические принципы казались священными только за счет той крови, что ради них пролилась, сами по себе они даже в теории выглядели довольно глупо, а их практическое воплощение в виде окружающей Люду действительности тоже служило им плохой рекламой. И да, родители оказались правы, за всю жизнь Люде встретился только один человек, который искренне болел за дело коммунизма, это учительница географии Елена Ивановна, и вся школа из-за этого считала ее слегка чокнутой. Впрочем, дети ее любили, несмотря на вечные субботники и сборы макулатуры, инициируемые этой кипучей дамой. Наверное, искренний человек всегда располагает к себе, во что бы он там ни верил.

Люду хотели сделать звеньевой, но она отказалась, посчитав, что не имеет на это права, раз разочаровалась в коммунизме, и больше к ней с общественной работой не приставали.

Так она и доучилась, не то чтобы совсем изгоем, но будто посторонняя, наблюдательница, а не участница. Она так и чувствовала, будто за порогом квартиры происходит какое-то бесконечное представление, где ей порой приходится выходить на сцену и играть роль, обычно второго или даже третьего плана, а настоящая жизнь происходит только дома. Среди всех этих бесконечных устоев и удоев, выполним-перевыполним, кипящего моря натужной глупости чудом сохранился островок мира, спокойствия и здравого смысла в виде их семьи. И только это важно, только этим стоит жить… Главное, помнить о своих корнях, о своем предназначении, не прогибаться и не сдаваться. Что ж, Люда старалась. Она хорошо училась, а после школы сразу бежала домой, помогать маме и бабушке, и за неимением других талантов осваивала домоводство, потому что настоящая женщина должна все уметь.

Сестра Вера еще лучше понимала свое предназначение, но она была другая, яркая, красивая, талантливая. Первая ученица не только в обычной, но и в музыкальной школе, золотая медалистка, она всегда была в центре внимания. Ею восхищались все родственники и знакомые, и если Люда была мамина и папина радость, то Вера – папина и мамина гордость.

Разница в пять лет не позволила сестрам стать близкими подругами в детстве, но Вера, как старшая, опекала Люду, и ни разу не выдала ее родителям, если та вдруг набедокурит.

Закончив филфак с отличием, Вера поступила работать в знаменитый Пушкинский дом, но настоящий успех пришел к ней благодаря переводам. Она еще со студенческих времен сотрудничала с журналом «Иностранная литература», переводила сначала небольшие статьи, потом рассказы, и мало-помалу доросла до больших романов с продолжением в следующем номере. У Веры так хорошо получалось, что ее даже стали приглашать на международные конференции и конгрессы, где однажды она общалась с самим Куртом Воннегутом. В Людиной картине мира это было примерно равнозначно тому, что Вера побывала в сказочном лесу, в гостях у, например, Кощея Бессмертного. Не потому что Воннегут был злой и страшный, просто он существовал в совершенно другой реальности, чем Люда.

В общем, Вера заняла свое достойное место в мире благородных людей, добившихся успеха вопреки всему, а Люда была всего лишь дочкой мамы с папой.

Родители часто говорили, как им повезло с детьми, Вера уникально одарена, зато Люда, хоть талантами и не блещет, такая чистая домашняя девочка, что это искупает все. Что ж, Люда и правда на фоне сестры не чувствовала себя какой-то золушкой, обделенной вниманием. Ни разу мама с папой не дали повода подумать, что они любят ее меньше Веры.

Люда тоже поступила на филфак, правда, для этого родителям пришлось поднять все свои связи, и все равно протащить ее удалось только на классическое отделение. Она не особенно хотела учить мертвые языки, сердце лежало в институт легкой промышленности, в народе именуемом «тряпочка», но папа наложил категорический запрет. «Ты что, хочешь учиться на портниху? – кричал он. – Моя дочь станет обслугой? Перед этими номенклатурными коровами и торгашками будешь ползать на коленях, мерки с них снимать, а они тебе мятые трешки в карман совать станут? Нет уж, извините, этого я не допущу! Мои дети достойны того, чтобы иметь университетское образование, во всяких тряпочках и промокашках пусть быдло учится, им там самое место!»

Люда хотела возразить, что выучится на технолога, а не на обслугу, но папа так разволновался, что она молча подала документы в университет.

Конечно, никаких успехов она там, в отличие от старшей сестры, не добилась, по окончании снова родителям пришлось поднимать все связи, чтобы пристроить ее на кафедру латыни в мединституте. Работа была не сказать, что интересная и творческая, объяснять разницу между pronatio и supinatio, palmaris и plantaris (студенты запоминали, что palmaris, ладонный, значит, лазает по пальмам, а plantaris, подошвенный, значит, ходит по плантации, и вообще, за многие годы в их фольклоре накопилось столько стишков и мнемонических приемов, что вполне могли они освоить латынь и без помощи преподавателя), но Люде приятно было чувствовать себя причастной к великому делу спасения людей хотя бы таким косвенным образом. Она учит молодого врача, который сегодня не знает, что таинственные буквы d.t.d. в рецепте обозначают da tales doses, а через десять лет станет великим хирургом или изобретет лекарство от рака, и в этом будет и ее скромный вклад.

Но по сравнению с Вериными успехами это было, конечно, ничто. И все же при диаметральной разнице характеров и судеб было у них с сестрой одно общее – обе они никак не могли выйти замуж, меж тем как подходящее для этого время было на исходе.

В семье долго не беспокоились об этом, потому что в нынешнее время девушка сначала должна получить образование, а потом уж все остальное. Да и мужчин подходящих не видно на горизонте, таких, которых можно принять в семью, не делая над собой усилие. С другой стороны, «у нас в роду старых дев не было, девочки обязательно найдут себе достойных мужей». Но время шло, сестры оставались одинокими, и мама с бабушкой начали переглядываться и вздыхать. Старшее поколение сходилось на том, что причина в серости современных мужчин и в узости их интересов. «Слишком вы у меня несовременные, особенные, а нынешним мужчинам нужен ширпотреб», – говорила мама, как будто сокрушаясь, но в голосе ее Люда чувствовала гордость, что у нее такие уникальные дочки.

В случае Люды «несовременная» это еще было очень мягко сказано. Она до сих пор ходила с косой, потому что стрижка – это вульгарно, а челка превращает девушку в обезьяну. С восьмого класса Люда себя обшивала и обвязывала, но происходило это под строгим контролем бабушки, которая была твердо убеждена, что порядочные девушки не носят брюки вообще, а остромодные джинсы, в частности, – это рабочие штаны, надевать их имеют право только плотник и огородник. Юбка должна прикрывать колено, а лучше доходить до середины икры, никакой косметики и броских украшений, вот тогда настоящий мужчина поймет, что ты хорошая девушка и годишься на роль жены и матери. Настоящий мужчина видит истинную, внутреннюю красоту девушки, которую скромный вид только подчеркивает. Если же мужчина обращает внимание на то, во что ты одета, если его привлекает вульгарный вид или фирменные шмотки, значит, это подонок, с которым иметь дело ни в коем случае нельзя. В лучшем случае он тупой мещанин, а вернее всего – корыстолюбец, подыскивающий выгодную партию.

Вера в теории была согласна с этими постулатами, но на практике поступала в точности наоборот. Стриглась у одной из лучших парикмахерш города в обмен на дефицитные книги, щеголяла в джинсах и других фирменных вещах, привезенных из заграничных поездок, и, что совершенно повергало бабушку в ужас, красила ногти вишневым лаком. Бабушка пыталась вразумить строптивую внучку, даже какое-то время не разговаривала с ней, но в итоге сошлись на том, что «девочка вращается в таких кругах, значит, должна выглядеть соответственно».

Однако жизнь не спешила подтверждать правоту старшего поколения. Ни один настоящий мужчина не разглядел внутренней красоты Люды, но в то же время и ни один подонок не клюнул на фирменную упаковку и внешнюю красоту Веры. То ли Люда была недостаточно скромна, а Вера недостаточно вульгарна, то ли что-то другое мешало женскому счастью…

Люда к своим двадцати шести годам даже не целовалась ни разу по-настоящему, да что там, ее даже на свидание не звали. Серая мышь, пустое место. В школе и институте она не ходила на дискотеки, потому что это «бессмысленное времяпрепровождение, достойное дикарей», но не сомневалась, что если бы ходила, то все медленные танцы простояла бы у стенки.

В отличие от нее Вера, казалось, пользовалась оглушительным успехом у мужчин. В любой компании за ней наперебой начинали ухаживать все лица мужского пола, от глубокого старика до маминого внучатого племянника, наслаждались интересной и остроумной беседой, вести которую Вера умела блестяще, рассыпались в комплиментах, новые знакомые просили телефончик, но почему-то никогда не звонили. Наверное, чувствовали, что Вера для них слишком хороша, слишком умна и красива, и они просто не смогут соответствовать такой женщине, как она. Правда, было исключение: Верин одноклассник Володька не испугался ее превосходства над собой и с десятого класса упорно добивался благосклонности так самонадеянно выбранной им дамы сердца. Естественно, Вера не принимала всерьез этого обормота-троечника из неблагополучной семьи, он был даже не запасной, а скорее тренировочный вариант. Иногда она ходила с ним на свидания, если Володьке удавалось достать билеты на интересный спектакль или фильм, но больше ничего не позволяла. Порой он удостаивался приглашения к чаю, где вся семья довольно зло подшучивала над ним, но, как говорил папа, это неизбежно, если ты не хочешь знать свое место. Лезешь со свиным рылом в калашный ряд, будь готов к унижениям.

Люда молчала, она боялась признаться, что ей симпатичен этот простоватый паренек, нравится его сельская манера звонить и спрашивать: «Дома?» – и вообще весело на него смотреть и думать, как он похож на Кротишку из мультфильма. Но Вере он, естественно, был не пара.

Володька учился в институте гражданской авиации на пилота, а когда окончил, его распределили в сельхозавиацию куда-то на Кубань, отчего он сразу получил у папы кличку Кукурузник.