– Увидимся в шесть, – бросила она через плечо.

* * *

Ужин состоял из говяжьего мяса (полезного для пищеварения, по словам ныне покойной Евы), салата «Клин», жареного лосося и светской беседы, такой мучительно скучной, что вы никогда бы не сказали, что мы с Лайзой близнецы.

* * *

Адвоката я никогда раньше не видела. Древний, со скучающими серыми глазами и копной густых седых волос, он сидел за столом тети Евы так, словно мог подцепить страшную болезнь, если прикоснется к какой-нибудь из вещей. Его пальцы – длинные и элегантные, если не считать торчащих желтых ногтей, – листали папку из плотной бумаги, пока он решительно смотрел на свой телефон.

Мы с Лайзой сидели напротив него на двух обтянутых дамасской тканью креслах времен королевы Анны, стоявших перед богато украшенным столом из красного дерева. Это позерство – идея Лайзы. Мне было бы точно так же комфортно в столовой или на балконе. Однако моя сестра была приверженцем традиций. Вызов в кабинет Евы – никогда не предвещавший ничего хорошего в детстве – теперь не имел надо мной никакой власти. Я могла бы сидеть в этом кресле и больше не чувствовать укуса линейки нашего учителя на своей заднице. Или холодной сырости подвального пола на моих голых бедрах. Или жгучий привкус рвоты и слез.

Я многим обязана Еве Фостер. Не в последнюю очередь своей невероятной способностью терпеть боль.

– Гм-гм! – Адвокат прочистил горло, перевел серые глаза на десятифутовый потолок, затем на каминную полку. Казалось, он смотрел на часы, не обращая внимания на нас с Лайзой, терпеливо сидящих перед ним. Как будто нас вообще не существовало.

– Приветики, дедуля, – пробормотала я.

– Пожалуйста, успокойся, – прошипела Лайза.

Ровно в восемь он начал говорить.

– Ваша мать оставила очень четкие инструкции, вплоть до времени суток, когда я должен буду раскрыть детали завещания. – Он снова прочистил горло. – Какими бы подробными ни казались ее неортодоксальные инструкции о том, как я должен его представить – в кабинете ровно в восемь часов вечера вскоре после ее смерти, – само завещание довольно простое. Сейчас я прочту вам ее слова.

Он вскрыл старомодную восковую печать ножом для писем и вытащил из конверта единственный лист бумаги.

Он пробежал глазами документ, прежде чем посмотреть сначала на меня, затем на Лайзу. На краткий миг его взгляд смягчился. В тот момент, когда он ослабил бдительность, мой желудок сжался. Ева поднималась из могилы, и, что бы она ни планировала, это будет неприятно. Выбранное ею время и перечень правил сказали достаточно.

Восемь часов – колдовское время в этом доме. Если тебе грозило наказание, Ева звонила в восемь, прямо перед сном. Нарушения могли быть серьезными – плохая оценка, крики на персонал – или незначительными. Однажды мне пришлось две ночи спать голой в подвале, потому что я без спроса унесла в спальню кусок торта.

– «Девочки, – произнес адвокат своим хриплым голосом, – если вы это слышите, значит, я вас покинула. Возможно, это клише, но это правда. Я не настолько сентиментальна, чтобы верить в загробную жизнь. Или, возможно, я просто не мазохист, потому что, хотя я бы осталась верна всем своим мирским действиям, я не знаю, одобрил бы Бог мои методы. Но, с другой стороны, Он не прошел через то, через что прошла я».

Адвокат сделал паузу, и я наблюдала, как он просматривает страницу, читая дальше.

Затем он вновь заговорил:

– «Возможно, это несправедливое утверждение. Лайза, ты всегда была хорошей дочерью. У тебя хватило ума слушать и изящества повиноваться. За это ты будешь вознаграждена. Констанс, боюсь, все, что я скажу тебе сейчас, не будет иметь значения. Расстояние между нами оставалось огромным, и я всегда была и буду легкой мишенью для твоего ощущения неудачи и неполноценности. По-настоящему это, конечно, моя неудача, потому что роль родителя – учить смирению и прививать мудрость. А в твоем случае я не справилась ни с тем, ни с другим. Эгоизм не должен вознаграждаться, равно как и неблагодарность или глупость».

Адвокат поерзал на стуле. Его дискомфорт, когда он читал слова Евы, беспокоил меня больше, чем двусмысленное самоуничижение моей тети. Она не говорила ничего такого, чего бы я не слышала уже миллион раз. Очевидно, ему не повезло прочесть это впервые.

– «Итак, – продолжил он дрожащим голосом, – я бы хотела, чтобы ты, Лайза, продолжила мою роль в наших корпоративных владениях и содержала поместье Фостеров. Я оставляю недвижимость, дома, свой бизнес и все другие активы тебе в доверительное управление, за исключением, – адвокат посмотрел прямо на меня, – собственности в Нихле, Нью-Мехико, которую я оставляю Констанс. Есть и другие вопросы, мелкие и несущественные на данный момент, о которых мы расскажем позже. Крейг Берр, мой адвокат по трастам и недвижимости, который, без сомнения, сейчас зачитывает вам это, предоставит обеим все необходимые детали и проследит, чтобы активы были переданы в соответствии с моими указаниями. Вы должны делать так, как говорит мистер Берр. И еще кое-что. – Взгляд Крейга переместился с меня на Лайзу и обратно. – Ни при каких обстоятельствах вы не должны подвергать сомнению мои решения. Я хочу, чтобы кремация прошла тихо, без публичных объявлений и расспросов».

Адвокат прервался.

Бледная, с блестящими от слез глазами Лайза сказала:

– Я хочу разделить все пополам.

Крейг поджал губы и вернулся к чтению:

– «Лайза, будучи порядочным человеком, коим ты, без сомнения, являешься, ты откажешься от условий моего завещания. Пожалуйста, знай, что я много думала об этом. Если ты попытаешься каким-либо образом изменить условия, то вы обе потеряете все. И Констанс не может просто жить здесь с тобой, как моя подопечная. Ты можешь дать ей ровно 5000 долларов на авиабилеты, питание и первоначальные расходы, а затем 5000 долларов за двенадцатимесячный период, но это все. Фактически у нее есть семьдесят два часа после оглашения этого завещания, чтобы собрать свои вещи и покинуть особняк…»

Сестра встала.

– Нет!

– Пожалуйста, сядьте, – перебил ее Крейг. Как только Лайза вернулась на свое место с пепельно-серым лицом, он продолжил: – «Констанс может возвращаться на одну неделю каждый год, если это запланировано заранее и одобрено Крейгом в соответствии с моими инструкциями его фирме. Она не может сдавать в аренду или продавать недвижимость в Нью-Мехико в течение трех лет после даты оглашения этого завещания. Если она попытается сделать что-либо из этого, поместье будет продано, а вырученные средства пойдут на благотворительность. – Крейг посмотрел на меня и моргнул. – И если ты думаешь, что сможешь оспорить это в суде, Констанс, подумай еще разок. Я уже получила письменные показания под присягой от двух уважаемых психиатров, подтверждающие мою вменяемость. Уверяю тебя, все законно и в порядке».

Крейг отложил бумагу.

– Желаниям вашей матери придется следовать, или, боюсь, вы обе можете потерять всё.

По хорошенькому личику Лайзы потекли слезы. Я схватила ее за руку. Она застонала.

– Со мной все будет в порядке, – сказала я. – Это куда больше, чем у меня когда-либо было. Свой собственный дом!

– Ты ничего не знаешь о собственности в Нью-Мехико, – сказала Лайза, тараща от отчаяния глаза и заливаясь слезами. – Я не хочу оставаться здесь одна. Ты должна быть со мной!

– У тебя будет Дэйв, – ответила я, пытаясь поднять ее настроение. – И Кук.

Сестра покачала головой.

– Пожалуйста, – обратилась она к Крейгу, который уже укладывал бумаги обратно в кожаный портфель. – Она же уже мертва, какое это имеет значение? Должен быть какой-то способ изменить это.

– Мне жаль, действительно жаль. Но если вы не хотите ввязываться в судебные разбирательства – все должно быть так.

Он закончил застегивать свою сумку, прежде чем обратиться непосредственно ко мне:

– Я организую ваш перелет, Констанс. Недвижимость в Нью-Мехико… ну, вам понадобятся деньги, если Лайза согласится их дать. Пять тысяч долларов. Лайза?

Сестра шмыгнула носом, затем кивнула.

Крейг продолжил:

– Очень хорошо. Затем я разберусь с договоренностями и предоставлю вам обеим больше информации о ваших активах и условиях передачи. – Он направился к двери; каждое его движение будто кричало от облегчения, что все закончилось. – Семьдесят два часа, Констанс. И одна неделя в год, которая будет контролироваться. Так что, пожалуйста, не ставьте под угрозу наследство своей сестры. – Он посмотрел на меня поверх своего портфеля. – Ева хотела, чтобы все было именно так, и, в конце концов, это ее деньги.

Я не стала спорить. Это бессмысленно. Ева хотела, чтобы все было именно так. В мире Евы Фостер все было однозначно: либо хорошее – либо плохое. В ее жизни не существовало ничего промежуточного, никаких полутонов. И раз одна сестра вознаграждена, другая обязательно должна быть наказана.

Глава пятая

Ева Фостер

Нихла, Нью-Мехико – 1997 год

Судья Эндрю Леру жил в огромном, богато украшенном глинобитном особняке в шести милях от города. Дом – ряд плоских коробок, построенных вокруг центрального двора с большим бассейном, – стоял на заросшем кустарником клочке земли, таком коричневом, что трудно было сказать, где заканчивалась почва и начинались стены. Участок был окружен пятифутовым забором из дерева и проволоки, но Ева свернула на грунтовку, которая огибала постройку, и наконец нашла подъездную дорожку из бетонных плит. Она припарковала арендованный автомобиль перед невысокой каменной стеной, позади белого «шевроле» с наклейкой «The Clash»^[3] на бампере, и вышла из машины.

После третьего стука дверь открыла маленькая стройная женщина. Она нахмурилась, увидев Еву.

– Миссис Леру? – Когда женщина кивнула, Ева просунула в дверной проем острый носок туфли и сказала: – Мне нужно поговорить с вашим сыном Антонио.

– Вы кто?!

Ева уловила намек на южный говор, но этот акцент не мог скрыть раздражения женщины. Слегка опущенные плечи, льняной кардиган, слишком большой на ее миниатюрной фигуре, темные круги под глазами. Это была беспокойная женщина – беспокойная или больная.

Ева толкнула дверь, проникая в темный коридор.

– Меня зовут Ева Фостер.

– Боюсь, я вас не знаю, – вежливо ответила женщина.

– Мы можем где-нибудь поговорить?

– Сейчас неподходящее время.

К этому моменту Ева полностью просочилась внутрь. И увидела причину усталости женщины. Скелет человека, пол которого невозможно было бы определить, если бы не розовая шляпа, ненадежно сидевшая на седых вихрах, дремал в инвалидном кресле в гостиной. Ева повысила голос:

– Я хотела бы поговорить с Антонио о моей дочери – Келси Фостер. Может быть, вы с ней встречались?

Глаза миссис Леру расширились.

– Вы не могли бы говорить потише?

– Миссис Леру! – Голос Евы теперь был близок к крику. Старуха подпрыгнула. Ева получила некоторое удовлетворение от выражения паники на лице хозяйки. – Так что насчет моей дочери?

– Бренда, – наконец произнесла женщина. – Я Бренда Леру. Пойдемте на кухню. Моя свекровь пытается вздремнуть.

Ева последовала за Брендой по узкому коридору в веселенькую кухню с дубовыми шкафами, полы которой были выложены белой плиткой, а стены из того же гладкого коричневого самана, что и в прихожей. На островке стояла коробка с печеньем, в раковине валялась грязная посуда. Тощий черный кот взгромоздился на деревянный табурет и укоризненно уставился на Еву. Она уставилась на него в ответ.

– Антонио здесь нет, – сказала Бренда. – Он на работе.

– Я видела его машину снаружи.

– Это не его машина. Она принадлежит моей свекрови.

– Эта женщина слушает Clash? – с иронией в голосе спросила Ева.

Бренда нахмурилась.

– Чего вы хотите?

– Бренда, он всегда такой шутник?