Издревле птицелюди называют себя крылатыми – в знак превосходства. Конечно же, не все разделяют враждебность по отношению к другим смертным – «некрылатым». Однако птицы едины в одном: они считают себя теми, кто первыми прикоснулись к истине мира и познали особый покой. Покой, который и не снился тем, кто уничтожает себя на Землях и в Водах.

Острова Уса другие. Птицелюди, населяющие этот небольшой, но прекраснейший уголок Зазеркалья, чтят свой дом и не пускают туда чужаков – по крайней мере, без приглашения. Даже нимф они изгнали, взяв полную власть в свои крылья. Птицы даже создали дивные парящие острова, будто сама природа преклонилась перед ними.

Возможно, именно из-за подобной красоты и отдалённости Острова Уса покрыты мраком и предубеждениями. Когда-то Земли даже верили в птицелюдей, как в богов, считали их парящие острова настоящим раем. Но когда не-крылатые узнали, что крылатые тоже смертные, то в ярости предали своих покровителей, навсегда уязвив гордость птиц.

Именно из-за высокомерия усовцев началась Война за Небеса. Крылатые спустились на Земли, чтобы уничтожить нерадивых некрылатых, уничтожавших мир своими жалкими дрязгами. Однако те сумели дать отпор, и даже крылатые остались разбитыми.

Теперь остаётся лишь гадать, чем обернётся для небольшого, но гордого народа изоляция от тех, кого они когда-то ненавидели. Когда-нибудь прекрасный вид смертных исчезнет в забвении… Или?..

1. Прощение

Пламя лагерного костра освещало глубокую тьму моря, будто маяк на родных берегах Авема. И если в Авеме лучи отправлялись в неизведанную бесконечность – которую мне по иронии судьбы удалось всё-таки изведать, – то здесь образы волшебных островов то появлялись, то ускользали в темноте.

Мне нравилось наблюдать за их причудливыми деталями, вспоминая утро, заливавшее их благодатью Игниса. Рядом Мира положила маленькую аккуратную головку мне на плечо, щекоча шею мехом ушек. Хотелось почесать ей макушку, но отчего-то я не решался.

Мы долго молчали, окружённые жалким клочком земли и охраняемые каменным изваянием Богини. Наконец-то Захария нарушил тишину ворчанием:

– И как мы доберёмся до большой земли? Тут ни лодки, ничего нет. Просто кусок почвы.

– Ну-у-у… Вроде можно доплыть, – предположила в ответ Гили, склоняя ухо.

– Ага, за пару часов в солёной воде. Увольте!

Жест пухлой руки позабавил меня, и я не смог сдержать смешок.

– Ты-то меньше всего хочешь касаться воды, – небезосновательно заметил он.

– И то верно, – пожал плечами я и уже только после этого вспомнил, что Мира лежит на одном из них. – Прости!..

– А?..

Она взглянула на меня, едва открывая глаза, и её нежно-розовые губы расплылись в улыбке. Я почувствовал прилив жара, ощущая касание её по-звериному тёплого бока.

– Н-ничего-ничего, – протараторил я и осторожно погладил её по голове дрожащей рукой. Мира же подалась движению и устроилась поудобнее.

Тем временем Орон всё стремительнее достигал своего пика. Я тяжело вздохнул, осознавая, что привычка постоянно выбираться из любой запутанной ситуации меня подводила.

– Кстати, мы уже прошли две трети пути! – припомнила Гили, неловко ёрзая на месте. – Осталось совсем немного! Когда мы со всем этим покончим, что вы будете делать?

– Вопрос не в «когда», а в «если», – пробурчал Захария.

Я улыбнулся: его пессимизм – или, как он говорит, реализм – порой напоминал бурчание старого деда.

Вот я прекрасно знал, как хочу жить в будущем. Что буду делать. Я мельком взглянул на Миру, надеясь, что моим планам суждено сбыться – хотя бы чуть-чуть.

Я наконец-то перестану быть слугой.

– После всего, что произошло, я верю, что всё-таки «когда», – кивнул я. – Не уклоняйся от вопроса, старик Захария.

– Старик? – уязвлённо переспросил тот. – То, что я ещё не расслабился, означает лишь то, что я до последнего не теряю остатки разума. И вообще, без него мы не дойдём до конца. Должен же хоть кто-то оставаться рациональным!..

– А ну! Хватит пререканий! – остановила нас стуком копыта Гили. – Захария, отвечай на вопрос.

Друг сразу насупился: как же так, ему не дали закончить спор на своём слове? Но после взгляда на добрую ухмылку Гили он всё-таки продолжил:

– Думаю… после всего этого путешествия мне могут дать статус патриция и моя семья сможет жить безбедно. Тогда и Доминика точно обратит на меня внимание. К тому же я стану героем в её глазах!..

Не дослушав, Гили бесцеремонно перебила его:

– Вы тут что, все на любви помешались?! Имейте гордость, самоуважение! Вы не своей второй половинкой определяетесь, а своими поступками. Перед вами наконец-то откроется целый мир, а вы просто хотите с кем-то в обнимку сидеть!

Удивительно, но она так покраснела, будто не просто разозлилась, но и какое-то ещё чувство занимало её. К сожалению (или к счастью?), она не наследница, и я не могу прочитать её. А было бы интересно.

– Причём здесь самоуважение? – парировал Захария. – У меня оно и до путешествия было.

– Ты бегаешь за девчонкой, которая на тебя даже не смотрит, какая тут гордость? – злобно пробормотала она себе под нос.

– Видимо, ты не понимаешь смысл слова «самоуважение». У меня есть жизнь, помимо Доминики. Рыбная ловля – дело моей семьи…

– Если ты это разовьёшь, тебе не нужна будет Доминика, которая будет с тобой, только если ты станешь богатым.

Кажется, спор выходил из-под контроля: друзья смотрели друг на друга так, будто готовы вот-вот подраться. Я открыл было рот, чтобы что-то сказать (что – я бы придумал на ходу), но Мира опередила меня:

– Что же тогда самоуважение для тебя, Гили? – тихо и даже немного в шутку спросила она. – Что ты хочешь делать после того, как мы закончим?

– О-о-о! Для меня жизнь – это не просто тили-тили-тесто, – указала пальчиком она. – Нет-нет-нет. Жизнь – это столько возможностей! Она у нас одна, и надо использовать её всю, без остатка. Я хочу увидеть всё!

– Всё? В смысле всё? – не понял я.

– Весь мир. Все страны, когда они преобразятся. Обскакать их целиком – от самого севера до самого юга. Наконец-то выбраться на свободу!

– Я бы тоже хотела, – отозвалась вдруг Мира. – Особенно узнать свою Родину. Свою страну. Каждый город, каждую деревню, каждого зверолюда.

– И я бы хотел… – ответил я, не зная кому: Гили или Мире. Возможно, всем и сразу.

Захария же усмехнулся в ответ на наши слова.

– Могу прокатить вас на кораблике, так и быть.

На этих словах он посмотрел на Гили и расплылся в улыбке. Редко увидишь такого мягкого Захарию! А та спрятала взгляд.

– К слову о кораблике… – вдруг пробормотал друг, спешно поднимаясь с земли. – Смотрите!

Он указал пальцем вдаль, куда-то за мою спину. Мы с Мирой обернулись: кажется, в море загорелся огонёк. И этот крохотный, дрожащий, поглощаемый тьмой огонёк приближался к нам.

* * *

Мы сбежали к берегу, спотыкаясь. Под ногами летели камни и рыхлилась почва. Мерный шум волн сменялся частым и громким дыханием.

Вот-вот, и мы здесь – вязнем во влажном холодном песке. Я прикрыл Миру рукой, но та слегка опустила её: она и сама может за себя постоять. Всё время забываю об этом. Захария и Гили же остались позади.

Огонёк подбирался всё ближе. Теперь он выдавал владельца: в старой лодке уютно уселось нечто круглое, как будто распушённое, в тёмном плаще, который вздымался и опускался, увеличивая и уменьшая фигуру внутри. Мы по-прежнему отстранённо отступали от огня сферы-светоча, оставаясь в тени. Владелец же словно не обращал на нас внимания.

Спустя некоторое время лодка прибилась к берегу, плотно в него врываясь. Фигура закопошилась, и, кажется, послышалось негромкое кряхтение вместе с… уханьем?

Обернувшись к Мире и друзьям, я не увидел в них чего-либо, кроме замешательства. Уши Миры стояли торчком: она явно пыталась понять, кто перед ней.

– Кажется… ему или ей нужна помощь.

Я понял намёк, выходя на свет первым. Сердце волнительно билось: кого же нам послала судьба? Тихо и осторожно я подобрался к лодочнику и попытался вглядеться. Плащ полностью скрывал фигуру, только пышно вздымаясь и опускаясь и плавно вертясь из стороны в сторону, как юбка эллиадского платья.

Наконец, собравшись, я протянул дрожащую руку фигуре. И та проговорила:

– Спасибо.

Женский хриплый голос. Старуха? Наверное, в шубе или накидке. Птицелюду вряд ли понадобилась бы лодка: до острова можно добраться и на крыльях.

Но мои догадки испарились, стоило мне коснуться… чего-то холодного под плащом. На ощупь… как металл?

Наконец я достал пожилую женщину (или людку?) из лодки, едва не перевернув последнюю кверху дном. Я поставил незнакомку на твёрдую землю, уравновесив. Женщина благодарно кивнула.

– Некрылатые… Как же давно я не видела вас. Прошли века… Как другая жизнь.

Я понял только, что она говорила на… странном языке. Мира и Гили переглянулись с Захарией. Неужели это наречие понимали мы все? И неужели существо, стоящее перед нами, было старше любого, кого я когда-либо встречал? Она пережила войны!..

– Кто… вы? – задал я самый важный вопрос.

– Моё имя Карунава. Возможно, оно бы что-то сказало вашим предкам, но вы наверняка забыли о Войне на Небесах.

Она наконец откинула капюшон. Я изумлённо отступил: птицелюдка! И не просто птицелюдка, а почти птица. Всё её тело как большая перьевая шуба. Вот что так ширилось и узилось под плащом! Я также быстро понял, что, кажется, вёл я её за одно из крыльев – железное, больше похожее на древний механизм, о которых я слышал только в легендах.

Лицо же у незнакомки – человеческое, морщинистое… Она как огромная сова, лицо которой обрамляли перья в узоре сердца. Со снежными бровями пожилая птицелюдка казалась будто не от мира сего.

– Мы не забыли, сударыня Карунава, – строго проговорила Мира за моей спиной. – Мы потомки Трёх войн и теперь живём в их последствиях. И хотим их обернуть вспять.

– Это прекрасно, – вдруг невесело улыбнулась та самая Карунава. – Прекрасно, что вы хотите, чтобы мир цвёл, как прежде. Он так долго вял… так болезненно.

– И вы всё это видели… – произнёс я будто сам не свой.

Больше семисот лет прошло… Она пережила Три Войны, видела разрушение мира…

– Вы породили это! – вдруг выскочила к нам Гили. – Вы, кто жил тогда, это начали. Всё увяло из-за вас, если бы не…

– Гили, в большинстве случаев война не выбор, а принуждение, – поправил её Захария. – Ты не можешь говорить о том, чего никогда не видела и чего никогда не испытывала.

– В нашем путешествии я увидела достаточно, – бросила она, отворачиваясь.

Карунава опустила глаза. По её потустороннему взгляду сложно было понять, что она испытывала в этот момент.

– Мне жаль. Очень жаль.

Я опешил. Гили была права? Или птицелюдка просто хотела нас успокоить?

– Однажды я ошиблась, – продолжила она. – И я видела последствия своих ошибок. Каждый день, каждую ночь я думала о них и не знала, как их исправить. Как попросить прощения у мира и у каждого его жителя. Но мне не удалось придумать. Я могу только попросить прощения у вас четверых – единственных некрылатых, которых я видела за много лет.

Её рассказ… Что-то крутилось на языке, но что? Я пытался ухватиться за нить воспоминаний, но не выходило. Я явно читал об этом, явно изучал перед путешествием…

– Ладно уж, – отмахнулась Гили. – Поздно говорить о прошлом, случилось и случилось.

– Спасибо, зверолюдка из гордого племени Лошадей. Надеюсь, все вы меня простите. В последний раз.

Мира и Захария, переглянувшись, кивнули. Я же протянул Карунаве руку.

– Что это значит? – спросила она.

– Я хочу помочь вам. Вы ведь не просто так приплыли на этот остров, верно?

Глаза её сверкнули – вновь потусторонне. Кажется, на мгновение я увидел в них надежду, но отмёл догадки: с этой птицей нельзя знать наверняка.