Вернувшись домой, старуха доложила полностью свои впечатления от внешности и манер Третьей. Отец и мать Фу пришли в восторг. Под конец старуха передала также известие о Цяонян. Студент пригорюнился и готов был заплакать.

В ночь встречи молодой у себя в доме он свиделся со старухой Хуа и сам спросил о Цяонян.

Та засмеялась и сказала ему:

– Она уже переродилась на севере.

Студент долго стонал и вздыхал. Встретил свою Третью, но никак не мог забыть о своем чувстве к Цяонян. Всех прибывших из Цюнчжоу он обязательно зазывал к себе и расспрашивал.

Как-то ему сообщили, что на могиле Циньской Девы слышат по ночам плач мертвого духа. Студент, пораженный такой странностью, пошел к Третьей и сказал ей.

Она погрузилась в думу и долго молчала. Наконец заплакала и сказала:

– Я перед ней так виновата, так неблагодарна!

Студент стал спрашивать. Она улыбнулась.

– Когда мы с матерью пришли сюда, то не дали ей об этом знать. Уж не из-за этого ли теперь раздается плач обиды? Я уж давно собиралась тебе все рассказать, но боялась, знаешь, раскрыть материн грех.

Услыхав такие слова, студент сначала затужил, а потом возликовал. Сейчас же велел заложить повозку и поехал. Ехал днем и ночью и во весь опор прискакал к могиле. Распластался перед деревом на могиле и крик- нул:

– Цяонян, а, Цяонян! Я – ты знаешь кто – здесь!

И вдруг показалась Цяонян, со спеленутым младенцем на руках. Выйдя из могилы, она подняла голову и стала жалобно стонать и глядеть на него с бесконечной досадой. Студент тоже плакал.

Потом он коснулся ее груди и спросил:

– Чей это сын?

– Это твой оставленный мне грех! Ему уже три дня.

– Я, милая, по глупости своей, поверил тогда словам Хуа и этим дал тебе закопать в землю свою обиду… Могу ли, скажи, отказаться от своей вины?

Посадив ее с собой в повозку, он по морю вернулся домой. Взял на руки сына и объявил матери. Та взглянула. Видит – огромный, красиво сложенный младенец, не похожий на бесовскую тварь, и была более довольна, чем прежде.

Обе женщины прекрасно между собой ладили и служили с должным почитанием свекрови.

Затем захворал старик Фу. Пригласили врача.

– С болезнью ничего нельзя поделать, – сказала Цяонян, – ибо душа уже покинула свое обиталище. Позаботьтесь лучше о погребальных делах.

Только что она закончила говорить, как Фу умер. Мальчик рос удивительно похожим на своего отца и даже был еще более сметливый и способный. Четырнадцати лет он уже вошел в Полупруд^[50].

Некто Цзыся, из Гаою, будучи наездом в Гуане, слышал эту историю. Названия мест он забыл, да и чем все это кончилось, тоже не знает.

Сюцай из Ишуя

Некий сюцай из Ишуя давал уроки где-то в горах. Ночью явились к нему две красавицы; вошли, полные улыбок, но ничего не говоря. Затем каждая из них смахнула длинным рукавом пыль с дивана, и обе, одна за другой, уселись. Платья были у них так нежны, что не производили шороха.

Вскоре одна из красавиц поднялась и разложила на столе платок из белого атласа, по которому было скорописью набросано строки три-четыре. Студент не разобрал, какие там были слова. Другая красавица положила на стол слиток серебра, лана в три-четыре. Сюцай подобрал его и сунул себе в рукав. Первая красавица забрала платок и, взяв другую за руку, вышла с нею, захохо- тала.

– Невыносимый пошляк! – сказала она.

Сюцай хотел пощупать серебро, но куда оно делось – неизвестно. На стуле сидит изящная женщина; дает ему ароматом пропитанную тонкую вещь. А он ее в сторону – не обращает внимания. Серебро же он берет! Все признаки нищего бродяги! Кому, действительно, вынести такого человека.

А лиса – прелесть! Можно себе представить ее тонкие манеры!

Лис лезет в жбан

Жена некоего Ши из деревни Ваней терпела от наваждений лиса.

Как она ни страдала, а отогнать его не могла.

За дверями у них стоял жбан. Каждый раз, как, бывало, лис заслышит, что идет свекор, сейчас же туда спрячется. Высмотрев это, женщина приняла решение, но никому ничего не сказала. Однажды, когда лис забрался в жбан, она поспешила заткнуть отверстие ватой и поставила посудину в котел. Стала греть и кипятить.

Жбан нагрелся. Лис кричал ей:

– Очень жарко! Не делай со мной злых штук!

Женщина молчала. Крики все усиливались, но через некоторое время – довольно-таки продолжительное – уже не слышно было ни звука.

Женщина вытащила затычку, осмотрела. Там была кучка шерсти, несколько капель крови – и больше ничего.

Содержание чиновника

Один видный деятель часто поступал бессовестно. Жена всякий раз в таких случаях обращалась к нему с увещаниями и предостережениями, указывая на ждущее его возмездие. Но он совершенно не желал ее слушать и не верил.

Как-то появился у них маг, которому дано было знать, сколько человек получат содержание. Наш деятель пошел к нему. Маг посмотрел на него самым внимательным и долгим взором и сказал так:

– Вы скушаете еще двадцать мер^[51] риса и двадцать мер муки. И ваше «содержание с небес»^[52] на этом кончится!

Человек пришел домой и рассказал жене. Стали считать. Выходило, что один человек в год съедает всего-навсего не более двух мер муки. Следовательно, этого самого «небесного содержания» хватит лет на двадцать, а то и больше! Может ли, значит, безнравственность прервать эти положенные годы? И, рассудив так, он стал озорничать по-прежнему.

Вдруг он заболел «выбрасыванием» нутра^[53]. Стал есть очень много – и все-таки был голоден. Приходилось ему теперь есть и днем и ночью, раз десять. Не прошло и года, как он умер.

Чу Суйлян в новой жизни

Некий Чжао из Чаншаня нанимал помещение у одного богатого семейства. Заболел несварением и комьями в желудке. К тому же он всегда был одинок и беден до того, что еле-еле доставал себе средства. Теперь быстро приближался к роковой кончине.

Однажды, перемогая болезнь, Чжао вышел к прохладному месту и прилег под навес крыши. Пробудившись ото сна, он увидел, что к нему подсела красавица, для всего мира исключительная. Чжао сейчас же обратился к ней с расспросами.

– Я, – отвечала дева, – явилась сюда нарочно, чтобы быть тебе женой!

Чжао был поражен.

– Я уже не буду говорить о том, что бедный человек вообще не смеет питать никаких вздорных надежд, – сказал он. – Но ведь я к тому еще с минуты на минуту свисаю в смерть. Зачем, спрашивается, мне захотелось бы иметь теперь жену?

Дева сказала, что может вылечить его болезнь.

– Моя болезнь, – говорил на это Чжао, – не из таких, что можно удалить быстрыми приемами. Допустим даже, что найдется против нее какой-нибудь превосходный рецепт. Но, на мое горе, у меня нет денег, чтобы купить лекарства.

– Когда я лечу, мне не надо лекарства, – сказала дева.

И с этими словами приложила руку к животу Чжао; потом стала усиленно его растирать. Чжао почувствовал, что ее ладонь горяча, как пламя, и через несколько времени комья в животе стали распадаться и разламываться в тайниках, глухо-глухо гудя. Прошло еще мгновенье – и ему захотелось влезть на рундук. Он быстро вскочил, но едва сделал всего лишь несколько шагов и расстегнулся, как его сильно пронесло. Клейкая жижа потекла в разные стороны, и все сгустки, все комья разом вышли вон. Чжао ощутил, как все его тело стало проникаться бодрой жизнерадостностью. Он вернулся и лег на свое прежнее место.

– Скажите, барышня, кто вы? – обратился он к деве. – Умоляю, назовите мне свою фамилию, чтобы мне удобнее было вам молиться.

– Я – фея-лиса, – отвечала она. – А ты – Танский Чу Суйлян^[54], который в свое время оказал великую услугу моей семье. Это у меня навсегда врезано в душу, и я стремилась хоть раз тебя отблагодарить. Я искала тебя целыми днями и вот наконец сегодня сумела найти. Теперь можно будет осуществить на тебе мой давний обет.

Чжао был сильно смущен своим грязным видом, да и, кроме того, боялся, как бы в его лачуге очаг не замарал пышного ее платья, но дева только и знала, что просила его идти домой.

Чжао привел ее к себе в дом. На глиняных выступах была солома без циновок. Очаг был холодный, без дыма.

– Не стану уж распространяться, – сказал Чжао, – насколько подобная обстановка не позволяет мне принять вашу любезность, меня смущающую. Но даже если бы вы и согласились добровольно на подобное житье, прошу вас, взгляните на пустое дно моей миски. Чем, скажите, чем стану я кормить свою жену и детей?

Дева твердила ему, чтобы он не беспокоился. Во время разговора он как-то обернулся – глядь, а на кровати уже постланы ковровые матрацы, одеяла и тюфяки. Только что он хотел ее спросить, как еще миг, – и он увидел, что вся комната оклеена обоями, горящими серебристым светом и сверкающими, как зеркало. Да и все вещи уже успели измениться. Столы и столики засияли чистотой. На них было наставлено и вин, и яств.

Оба сели и стали весело выпивать. День склонился к вечеру. Чжао улегся с ней спать, как муж с женой.

Хозяин дома, прослышав про эти чудеса, просил разрешения хоть разок взглянуть на женщину. Та сейчас же вышла и приняла его, не обнаружив никакого замешательства. И с этих пор весть о ней разнеслась во все четыре стороны. Появилось огромное количество посетителей, и молодая никому из них не отказывала. Иногда ее звали на обед. Она шла туда непременно с мужем.

Однажды за столом с ней сидел некий сяолянь^[55], у которого в тайниках ума пустили ростки блудные намерения. Женщина об этом уже знала и вдруг напустилась на него с упреками, толкнув его при этом рукой в голову. И вот голова прошла через стену, а туловище осталось по-прежнему в комнате. Ни вперед, ни назад, ни туда, ни сюда, он никак не мог повернуться. Присутствующие, видя это, стали упрашивать ее освободить несчастного. Тогда она взяла и вытащила его.

Прошло этак с год. Посещения участились. Это очень надоело женщине. А те, кому она отказывала, сейчас же винили в этом Чжао.

Дело было в праздник Прямого Солнца^[56]. Они пили вино на своем званом большом обеде. Вдруг впрыгнул в комнату белый заяц. Дева встала из-за стола.

– Пришел старец, толкущий в ступе снадобья^[57], – объявила она. – Он меня зовет… Пожалуйста, – обратилась она к зайцу, – идите вперед.

Заяц выбежал и был уже далеко.

Женщина велела Чжао достать ей лестницу. Чжао пошел за дом и притащил на себе длинную лестницу, в несколько сажен вышины. На дворе росло большое дерево. Чжао приладил к нему лестницу, которая оказалась выше даже самой маковки. Женщина полезла первая. Чжао за ней. Она обернулась и крикнула:

– Если кто из родных или гостей хочет идти за нами, сейчас же шагайте сюда!

Собравшиеся посмотрели друг на друга, но не рисковали лезть. И только один из отроков, служивших у хозяина дома, поспешил за ними сзади. Чем выше они лезли, тем выше становилась лестница. Вот она совершенно слилась с тучами, и лезших уже не видно.

Взглянули на лестницу. Оказалось, что это старая, давно уже рухлая дверь, из которой вынули доску. Вошли всей гурьбой в комнату. Смотрят: стены в саже, поломанная печурка – все, как было раньше. Никаких других вещей не оказалось.

Вспомнили о мальчике – не вернулся ли, – чтоб расспросить его. Но тот бесследно исчез.

Семьи разбойников

В годы «Покорного Небу правления»^[58] в уездах Тэн и И из десяти человек семеро были разбойниками. Правитель области не решался арестовывать их.

Потом, когда область получила наконец успокоение, начальник выделил разбойников в особые разбойничьи дворы, и каждый раз, как им случалось тягаться на суде с честными людьми, он пускался на все уловки, чтобы только поддержать их «левым плечом»^[59]. Он все боялся, как бы они снова не забушевали.