Время всеобщих надежд на высокую огневую производительность среднего калибра закончилось, как и персонально твоих расчетов на то, что с меньшим калибром главной артиллерии, но с лучшей броней, можно надеяться на победу. Возможно, в паре 280–305 миллиметров эта логика имеет право на жизнь, но как только бритты перейдут на 343–356 миллиметров для своих стволов и достигнут 305 миллиметров по бортовой броне, а они именно этим путем идут, можешь мне поверить, твои одиннадцатидюймовки будут не актуальны.

Так что, друг мой, нравится вам с экселенцем это или нет, но удержаться в рамках двадцати тысяч тонн стандартного тоннажа и лимитов построечных цен вы никак не сможете. Вывод: расширять шлюзы и углублять Кильский канал вам по-любому придется…

– Но откуда у тебя такая абсолютная уверенность про быстрый рост калибра и числа килей у англичан? И что их новые линкоры непременно будут с башнями, стоящими только в диаметральной плоскости? По-моему, ты несколько сгущаешь краски…

– Я просто знаю это. Откуда знаю, извини, не имею права распространяться. Я и так выболтал тебе по пьяному делу много чего из того, о чем в трезвом уме никогда бы не рассказал, ибо не положено. Есть у нас источники информации, короче. А по поводу перспективы роста калибров давай на трезвую голову сядем еще раз и поразмыслим вместе. Надо прикинуть, до какого реально снаряда и когда смогут дойти англичане с их «проволочной» технологией скрепления ствола. А главное, какую его длину они смогут себе позволить. Думаю, тут у нас есть определенная фора.

– Договорились. Значит, ты хочешь от Круппа двенадцати дюймов, и именно в пятьдесят калибров?

– Да. Полста. Если смогут сделать в пятьдесят пять, замечательно. Но, боюсь, вибрации ствола начнут сказываться на его живучести и точности стрельбы…

Альфред, я очень тебя прошу, пропиши крупповцам хорошее ускорительное. Конечно, после нелепой гибели бедолаги Фрица юной Берте очень трудно приходится со всем ее ареопагом. Мужской руки там не хватает, хоть она и девушка с характером. Но должен же кто-то всех не только гонять, но и на перспективу вперед шаги планировать. Я знаю, что двенадцатидюймовку в пятьдесят калибров эссенцам мешает сваять отсутствие длиннобазных станков для сверловки-нарезки и что-то по металлургии. Но, Альфред, это их и твои проблемы. Не мои! Проплачивать техперевооружение Круппа из своего кармана мы не будем. Он не бездонный. Если в Эссене не хотят тебя подставить и лишиться прибылей, пускай выкручиваются. В конце концов, ты должен присматривать за тем, чтобы ваш флот имел в заначке вооружение на вырост. Скупой платит дважды.

Но! Если мы не договоримся, пожалуйста, имей в виду: у меня кроме наших собственных заводов есть предложение от Тэда Джевелла, который приезжал во Владивосток к Крампу. И не с пустыми руками, как ты сам понимаешь, приезжал. Наши-то будут долго запрягать, а вот этот дружок Крампа, пять лет прослуживший суперинтендантом на Нью-Йоркском флотском артзаводе, где над таким стволом как раз сейчас и работают, копытом землю роет.

– Что же вы мсье Шнейдеру это не предложили? Как-никак, а пока союзники… – с плохо скрываемым ядом в голосе осведомился Тирпиц.

– Государю надоело читать в газетах сальные намеки на то, кто из его дядюшек вот-вот поправит свои финансовые дела достаточно для того, чтобы совершить длительный вояж по ресторанам, кафешантанам и казино на Лазурном берегу. Кроме того, французам веры нет по ряду более серьезных причин. Эти господа отказались предоставить нам замок от их полевой трехдюймовки. А к «хоботам» их морских орудий ты присматривался? Я вот думаю, что на дистанциях порядка семи-восьми тысяч метров из них можно будет попасть в цель размером разве что с Корсику. Все, что поменьше, может спать спокойно…

Но. Если не поторопятся твои, уговаривать не стану. Свято место пусто не бывает. Извини за резкость, но время сейчас очень и очень дорого. Мне после всего на этой войне пройденного вполне ясно одно: отстанем сегодня, завтра не наверстаем.

– Я тебя понял. И, пожалуй, не будем это откладывать в долгий ящик, тем паче что Берта с сестрой в свите Виктории-Луизы. Кое-кто из их заводского руководства тоже здесь. Его величество как в воду смотрел. Да, кстати, хочешь новость на тему? О которой, уверен, ты пока не слышал.

– Ну?

– Пока все мы были в Петербурге, много было разных встреч, обсуждений. Про идею государя, которую самым активным образом поддержал экселенц (о вхождении наших фирм в ваши крупные заводы), тебе уже наверняка сообщили…

«Знал бы ты, с чьей подачи все закрутилось», – улыбнулся про себя Петрович.

– Но ведь была еще куча всяких светских и развлекательных мероприятий. Вообще то, как русская столица нас встретила, это незабываемо. Но вот тебе нюансик: Берта и один из ваших промышленников, Борис Луцкий, несколько вечеров провели в обществе только друг друга, практически никого и ничего вокруг себя не замечая. Сказать, что это многих удивило, – значит сильно поскромничать. Хотя, говорят, что они и раньше были знакомы, но тут что-то вроде сенсации наклюнулось, – рассмеялся Тирпиц.

– Да мне как-то без интереса чужая личная жизнь, мне сегодня интереснее пушки, – прищурился Петрович, а про себя подумал: «О-ля-ля! Это интересный поворот. Не было ни гроша, да вдруг алтын. Если такая неожиданная комбинация выгорит, то нам – сам черт не брат! Надо царю предложить Луцкому титулок какой дать завалящий, чтоб золотая рыбка точно с крючка не сошла…»

– Личная жизнь – это важно, что ни говори. Ты прости меня, Всеволод Федорович…

– Это за что еще?

– Понимаешь, еще в Берлине я очень просил экселенца договориться с государем о том, чтобы они дали нам побольше времени пообщаться. И видишь, как вышло… Тебе, вместо того чтобы заслуженно оказаться в объятиях любящей супруги, приходится снова мчаться с нами во Владивосток.

– Не кори себя, Альфред. Я ей обо всем отписал. Жены моряков – понятливый народ. Тем более что она сейчас счастлива возвращением старшего сына. И уже не сопляком, с выпоротой задницей домой приехавшего, а мужчиной, офицером с Георгием в петлице.

Что же до меня, даже и не знаю, как это состояние пациента у врачей называется, но я пока, наверное, не отошел от всего. Короче, «возлюбивший войну»2… – Руднев печально вздохнул, неуверенно повертел в пальцах опустевший бокал, после чего глубокомысленно выдал: – Эх! А давай еще по одной, что ли? За наших домашних…

* * *

К моменту, когда вторая пол-литра благородного вискаря окончательно исчерпала себя, Петровичу захорошело вельми. Принимающая сторона периодически поклевывала носом и пару раз уже роняла кусок языковой колбасы с вилки, но по-моряцки держалась. И это радовало. Настало то благостное время трепа по душам, когда дамский вопрос уже вчерне обсужден, не получив развитие исключительно за отсутствием этих самых дам в зоне уверенного целеопределения, но возвышенная душа поет и жаждет чего-нить эдакого, а физические кондиции пока еще позволяют телу не растекаться в горизонталь…

– Альфред, а вот все-таки… скажи: с чего это ты еще в Берлине задумал именно со мной все эти дела перетереть?

– Что значит «перетереть»?

– Ну, в смысле, обсудить. Есть же Степан Осипович. Начштаба Молас, наконец…

– Прикидываешься тугодумом? Или так понравилось звучание комплиментов?

– Честно? Приятно, конечно, – не стал скромничать Петрович.

– Я так и понял. Почему именно с тобой, спрашиваешь? Ну, твои «трюки на трапеции под куполом» в начале войны – это само собой. Это ты сам понимаешь. Однако я регулярно прочитывал не только ворох разных газет, но и донесения моих наблюдателей на ваших эскадрах. А они, мой дорогой, достаточно объективны. И меня заинтриговал не столько русский «новоявленный Нельсон», как о тебе трубили щелкоперы, но и то, как ты «чудил», приводя в чувство сонное царство во Владивостоке. И переставлял пушки на своих крейсерах.

– Ну, воевать-то мне надо было хоть чем-то, после того как Камимуру не удалось на минах поймать.

– Другой, получив прикуп в два броненосных крейсера, вряд ли помышлял бы о чем-то ином, кроме прорыва в Порт-Артур, под флаг к комфлоту… Я бывал во Владивостоке в 1897-м и думаю, что за эти годы там не слишком много поменялось. Все-таки ваши порядки я немножко знаю. Даже Чухнин не смог бы быстро привести порт как базу в должную форму для ведения войны, а он там и был всего-то год с небольшим. Да, конечно, там у тебя имелся док. Но вместо полноценного морзавода – лишь ущербные мастерские. Однако ты не ушел, а стал упрямо вытаскивать на себя Камимуру! И вот это, Всеволод, было уже неожиданно и чертовски интересно.

Но если хочешь совсем на чистоту, то после твоих первых блистательных побед в качестве командира крейсера, позже – в роли флотоводца, ничем особо выдающимся ты не отметился. – Организационные дела, все эти доработки на старых и новых кораблях, что в Кронштадте и Севастополе с твоей подачи делались, причем в неимоверно сжатые для российской традиции сроки, это меня магнитило к твоей персоне в первую очередь. Про торпедные катера – тут вообще отдельный разговор.

А потом – новое откровение! Появилась информация, что общий замысел операции «триединого боя», когда «Ослябя» прорывался, это не Моласа и его штабных задумка, а тоже твоя. После этого я готов был мчаться в Циндао, чтобы там как-нибудь исхитриться с тобой пересечься. Экселенц не отпустил…

– И был смысл так торопиться?

– Если бы японцы тебя утопили, я бы не узнал очень много интересного. Ведь как ты выкручивался и импровизировал… Это, знаешь ли, даже не талант. Это – дар. Именно про таких обычно говорят: человек, опередивший свое время.

– Вот оно как… – Петрович чуть не подавился очередным бутербродом. – Альфред, а ты не боишься, что я забронзовею и зазнаюсь окончательно?

– Ну, если я тебе и польстил, то, пардон, не слишком погрешив против истины.

– Чертовски приятно иметь дело с умным человеком. Так кто из твоих парней моей скромной персоне уделял повышенное внимание, если не секрет? – прищурился Руднев.

– Или сам не понял? Рейнгард, естественно, он же неотлучно при штабе твоем был.

– Я так уж, на всякий случай спросил, – рассмеялся Петрович. – Кстати, Альфред, на будущее: это выдающийся офицер. Без преувеличения могу сказать, что в успехе нашей осенней операции очень серьезная его заслуга. Он Хлодовскому, Гревеницу, Щеглову и Беренсу здорово помог. Собственно говоря, с его неофициального к ним подключения штаб мой и заработал наконец как добротный Локльский хронометр…

Про дело у Шантунга ты в курсе, конечно? Как там Шеер «наблюдал» за ходом последнего часа боя у нашей кормовой восьмидюймовки, оставшись втроем с одним раненым комендором и одним подносчиком. Жаль, сам я этого тогда не видел, ибо валялся после тяжкой контузии в обнимку с покойниками в боевой рубке. Но после сражения вскрылся некий момент, о котором ты, возможно, не знаешь. Это мы от пленных японцев услышали…

– И в чем он? Именно?

– Что Камимуру и нескольких его штабных перед самым потоплением его флагмана упокоил наш восьмидюймовый фугас. По нему тогда такими фугасами бил только мой «Громобой», у которого на подбойном борту была боеспособна одна-единственная большая пушка. Вот и делай выводы. Хотя в японских официальных книженциях и понаписано, что командующий Второй боевой эскадры Соединенного флота в самых лучших самурайских традициях совершил сэппуку вместе с группой своих офицеров… Пусть себя этим утешают, болезные, если им от того легче. Ради бога, оспаривать не собираемся. Они же не ставят под сомнение нашу версию, что «Николай» и «Нахимов» подорвались на «гирляндах» плавучих мин, – усмехнулся Руднев. – Но, как ты понимаешь, Георгия третьей степени сразу так просто государь не дает.

– Значит, это не каюткомпанейские байки?