Но мысль о том, что Леонардо (и многие другие) рисовал vasa menstrualis, которые даже не видел, просто из-за непоколебимой веры в то, что они должны существовать, не дает мне спать по ночам. Видите ли, представления людей о реальности – из чего она состоит, как она работает, как мы все вписываемся в более масштабные схемы – могут коренным образом измениться. Иногда эти изменения настолько драматичные и далеко идущие, что становится почти невозможно понимать мир так, как мы это делали раньше. В истории науки микробная теория болезней была одним из таких сдвигов парадигмы: известно, что инфекции не являются результатом миазмов, дисбаланса жидкостей в организме или божественного наказания, а вызываются бактериями и вирусами. Тем не менее даже после того, как ученые открыли микробную теорию, наше понимание того, из чего состоит человеческое тело, было настолько глубоко укоренившимся, что потребовалось много времени, чтобы принять новую реальность.

Я знаю, что некоторые идеи о биологии человека, которых мы придерживаемся прямо сейчас, в конечном итоге окажутся глубоко неверными. Конечно, мы не знаем какие; они «неизвестные неизвестные». Я бы поставила на то, что человеческий микробиом и эмерджентные свойства сложных систем сформируют основу для смены парадигмы в биологии: во многих областях исследований мы находимся в процессе размывания границ того, что представляют собой отдельные организмы. Но опять же, по определению, люди, которые живут, думают и работают до и даже во время смены парадигмы, в основном находятся в неведении.

Единственная причина, по которой это еще не свело меня с ума, заключается в том, что есть маленькие хитрости, которые можно использовать для определения хотя бы некоторых из наших слепых зон^[41]. Начать можно везде, где есть научные предположения, которые кажутся подозрительно культурными, – другими словами, привязанными к недавним человеческим представлениям о том, как устроены вещи, а не к числам, – и копнуть глубже.

Например, существует давнее предположение, что города возникли из-за сельского хозяйства. Мы предполагаем, что большее количество пищи позволило популяциям расти, и эти более крупные популяции оставались на одном месте, чтобы заниматься обработкой, хранением и распределением этой пищи. Легко последовала городская специализация: один класс людей занимался выращиванием пищи, другой – ее хранением, третий – строительством убежищ и лечением больных, а кто-то не делал ничего из этого, посвятив себя (быть может, самому популярному человеческому занятию) общению с невидимыми богами и/или обучению. Неправда, что для специализации нужны города – современные охотники-собиратели играют особую роль в своих обществах, – но допустим, так и было.

Все это имеет смысл. Но я также знаю, что мы часто забываем, насколько на самом деле несовершенна человеческая репродукция. И мы склонны забывать об этом, потому что у нас есть культурные представления о женщинах. Большинство людей думают, что им легко рожать детей. Это не так. Мы не кролики. Наши репродуктивные системы даже не так надежны, как у большинства других приматов. Морги было намного легче откладывать яйца и выделять молоко из пор на животе. А значит, в игру вступает множество поведенческих факторов, позволяющих быстро увеличивать человеческую популяцию. Итак, давайте признаем, что сельское хозяйство имело решающее значение для роста городов. Но тогда зададимся другим вопросом: не кто кормит взрослых, а кто кормит младенцев растущего населения и как это влияет на зарождение городов вообще. В конце концов, женские тела – это буквально инженеры городского населения.

Сельское хозяйство, возможно, помогло множеству тел собраться вместе, заполняя городские ниши, но мы также должны помнить, что из-за тесного контакта возникают новые проблемы: например, широкое распространение инфекций, наследие которого мы можем видеть в олигосахаридах человеческого молока. Мы также знаем, что еще на заре письменной цивилизации люди пользовались услугами кормилиц. Эти женщины, которых нанимали или порабощали, чтобы они кормили грудью чужих детей, способствовали демографическому буму. Фактически человеческие города могут быть величайшим наследием Морги. Без кормилиц городская жизнь, возможно, никогда бы так не наладилась.

Я не первая выдвигаю этот аргумент, хотя в основном он скрывается в академических журналах, которые читает лишь горстка исследователей и ученых. Он звучит так: хотя сельское хозяйство могло позволить большему количеству людей жить в одном месте, проблемы, связанные с плотностью населения, должны были сами по себе сдерживать экспоненциальный рост этого населения. В том числе поэтому первые человеческие города, возникшие где-то между четырьмя и семью тысячами лет назад, как предполагается, были ненамного больше деревень – в них жило от всего пары сотен до целых трех тысяч человек^[42]. Сельское хозяйство требовало обширных площадей, что, по-видимому, удерживало большую часть «пригородов» этих «городов» довольно рассредоточенными (если они вообще существовали). Те, кто жил в густонаселенных городских центрах, страдали от повышенной смертности и сниженной рождаемости из-за болезней и анемии, и в этих обстоятельствах росло число молодых людей в репродуктивном возрасте, которые погибали в насильственных конфликтах, вызванных социальными трениями. Чем больше становится город, тем сильнее давление городской жизни может сдерживать рост его населения.

И все же каким-то образом возникли большие города. Случаи взрывного роста городов задокументированы в самых ранних письменных источниках. А в некоторых из этих раздувающихся городов женщины регулярно нанимали кормилиц, чтобы те кормили их детей.

Давайте немного посчитаем. В современных африканских племенах охотников-собирателей кунг женщины регулярно кормят грудью своих детей до трех лет, а средний интервал между родами составляет 4,1 года. Эти женщины рожают в среднем от четырех до пяти детей за свою жизнь. В середине ХХ века североамериканские гуттериты – сельская религиозная группа, не принимающая противозачаточных средств и отлучающая своих детей от груди до достижения ими годовалого возраста, – имели средний интервал рождаемости в два года и рожали более десяти детей^[43]. У женщин, которые вообще не кормили своих детей грудью (например, у британок в 1970-х годах), средний интервал между родами составляет 1,3 года.

Грудное вскармливание, другими словами, является очень предсказуемым видом контроля над рождаемостью. Он несовершенен, гораздо менее успешен, чем наши современные варианты (презервативы, гормоны, кусочки меди, вставленные в матку), но тем не менее грудное вскармливание – это пилюля природы. У Морги не было сил кормить одновременно более одной группы детенышей. Снова забеременеть было равноценно самоубийству. По этой причине предпочтение отдавалось генетическим мутациям, которые позволяли устанавливать интервалы между родами. Как только приматы эволюционировали так, чтобы у них стало меньше потомства, это эволюционное наследие прочно закрепилось. Да и вообще, наши яичники молчат, пока наша грудь работает.

Итак, представьте, что происходит с населением города, когда большой процент его матерей нанимает кормилиц. Это значительно сократило бы средний интервал между родами: с 4,1 года до всего лишь 1,3 года. Беременность длится около 9 месяцев. Вы были бы беременны практически постоянно.

Между тем кормилицы не были бы беременны так же часто, как вы, но поскольку грудное вскармливание является несовершенным средством подавления овуляции, они также не были бы постоянно небеременными. У многих были бы собственные дети, некоторые родились непосредственно перед вашими, а некоторые родились, когда ваши еще находились на грудном вскармливании. Многие женщины вполне способны выкормить более двух детей. Эти так называемые суперпроизводители – мы можем предположить, что такие женщины с большей вероятностью находили постоянную работу в качестве кормилицы, – могут кормить одновременно трех или четырех детей без значительного увеличения детской смертности. Нетрудно представить, как население древнего города подскочило в таких обстоятельствах.

Помните также, что люди, у которых много детей, являются представителями высшего и высшего среднего класса (того, что можно ими считать). Если их дети вырастут с достаточными ресурсами, чтобы нанять собственных кормилиц (что, конечно, невозможно для детей самих кормилиц), это увеличит долю городского населения, пользующегося услугами кормилиц, что ускорит рост населения. В конце концов, либо городу придется нанимать женщин из близлежащих сельских районов, либо своего рода восстание против кормилиц свергнет смехотворно плодовитый правящий класс.

В этом воображаемом мире, где на население города влияет только кормилица, у Хаммурапи на руках было бы чертовски много младенцев. Неудивительно, что правила кормления грудью вошли в его письменный закон. Конечно, в реальном мире многие другие факторы сдерживали городское население: голод, болезни, наводнения, насилие. Например, во Франции XVIII века, где не только богатые, но и большие слои среднего класса нанимали сельских кормилиц, многие младенцы, отданные в сельскую местность, умирали, предположительно от болезней или отсутствия должного ухода. Это стало такой проблемой, что было создано общенациональное регулирующее агентство под названием Bureau des Nourrices^[44], чтобы защищать младенцев и заботиться об интересах как матерей, так и кормилиц. Оно работало до 1876 года. Французы продолжали нанимать кормилиц и во время Первой мировой войны. В США афроамериканские женщины регулярно кормили грудью белых младенцев американского Юга во время рабства, в период Реконструкции, а в некоторых случаях вплоть до середины XX века.

Помните Вавилон? Этот огромный, ужасающий город? Около 1000 года до н. э. его население составляло примерно 60 000 человек. Между тем население Золотого города Иерусалима при царе Давиде (та же эпоха) насчитывало всего лишь 2500 человек. В то время как некоторые женщины, как известно, кормили грудью чужих детей, матери-еврейки имели обыкновение самостоятельно кормить своих, как призывали их к этому священные тексты^[45]. В Вавилоне были кормилицы. Их боги были более городскими. Снова и снова древние города-кормилицы видели, как их население разрасталось и вздымалось к их стенам: Мохенджо-Даро, 50 000 человек; Фивы, 60 000 человек; Ниневия, 200 000 человек. Древние римляне создавали организации для регулирования этой практики. Римские семьи обращались за услугами кормилиц на городской площади у Columna Lactaria^[46].

Таким образом, наследие Морги было как благом, так и проклятием для Homo sapiens. Древние города сталкивались с серьезной проблемой перенаселения, и эта проблема прослеживается в историях их происхождения. Кажется, например, что история о Ное и ковчеге изначально была не о грешных людях. Речь шла о перенаселении городов и контроле над рождаемостью.

Среди ученых, посвятивших изучению таких вещей свою жизнь, в целом принято мнение, что древнееврейский миф о потопе возник не среди древних евреев. Самое раннее сообщение о таком мифе относится к шумерам. Расположенные между двумя реками в засушливой земле, шумерские города зависели от оросительных каналов и регулярного цикла приливов и отливов, чтобы удобрять посевы. Но если прилив выходил из-под контроля, города могли быть разрушены. По всему миру есть и другие культуры с мифами о потопе, но шумерский имеет достаточно общего с историей о Ное и ковчеге, чтобы быть очевидным предшественником. И он удивительно связан с женской репродукцией.

Как гласит легенда, шумерские боги были ленивы. Им не нравилось выполнять утомительную работу по выращиванию еды и изготовлению одежды. Они отдали эту работу Человеку. Но человеческие города росли так быстро, что раздражали богов. Один бог, Энлиль, прославившийся тем, что совокуплялся с холмами и порождал времена года, проснулся ото сна, потому что соседний город был перенаселен и настолько шумен, что стук и бормотание мешали ему спать^[47]. По-царски разозлившись, он решил стереть людей с лица земли потопом. Это бы сработало, если бы не вмешался другой бог. Этот бог рассказал о потопе человеку по имени Утнапиштим – шумерскому Ною – и велел ему построить лодку, на которую он посадил бы свою жену, растения и по паре всех животных. Когда Энлиль наслал ужасный потоп, Утнапиштим и его семья выжили. Позже, когда ворон, которого они послали с лодки, не вернулся, они поняли, что вода отступила^[48]. Они быстро заселили город своими детьми.