Кокетливо улыбаясь, в прелестном утреннем туалете, но уже тщательно причесанная, с мушкой на правой щеке стояла перед ним тетушка его, княгиня Анна Семеновна.

Будучи лет на сорок моложе своего мужа, считалась Анна Семеновна одной из первых петербургских красавиц, но сейчас князю Матвею показались противными и приторно-сладкая улыбка ее тонких злых губ, и ее жеманный голос, и подозрительная белизна полных, намеренно едва прикрытых тонким шарфом грудей, и вся она, сделанная будто из марципана и обсыпанная сахаром.

Он едва коснулся кончиками усов ее холеной, в дорогих кольцах ручки и на нежное пожатие ответил тем, что вырвал свою руку.

Княгиня улыбнулась только на эту грубость, чуть-чуть приподняв крашеные брови, и промолвила по-французски ласково, но не без насмешки:

– Вы в очень плохом настроении, мой друг. Но пройдемте ко мне, там мы поговорим, и я надеюсь, вы успокоитесь, бедный мой мальчик.

Она повелительно взяла под руку князя Матвея, и они молча прошли по ряду гостиных и угрюмому двухсветному залу на княгинину половину, где комнаты были меньше, обставленные причудливой мягкой мебелью, где топились печки и зеленый попугай в золоченой клетке, картавя, кричал:

– Здравствуй, здравствуй, здравствуй!

Анна Семеновна усадила князя Матвея на низкую, обитую зеленым атласом с разводами оттоманку, села сама рядом с ним и, задержав ручку на рукаве его мундира, спросила уже гораздо более искренним и заботливым голосом:

– Что случилось с вами? Опять проказы, шалости? Не бойтесь искренности со мной. Вы знаете, я всегда готова помочь вам, и не упреки услышите вы от меня, а слова, продиктованные преданной нежностью.

Она томно взглянула на князя, помолчала минуту и со словами:

– Ах, ты не знаешь, не хочешь знать, что ты для меня, – ловким, кошачьим движением обняла его за шею, нагнула голову и жадно стала целовать.

Князь угрюмо отстранил ее и встал.

– Не надо! – почти крикнул он грубо.

– Вот как! – притворно засмеялась Анна Семеновна и тоже встала, бегло взглянула в зеркало, поправила прическу и с холодным пренебрежением промолвила:

– Князь просил меня передать вам тысячу. Можете получить.

– Как тысячу! – воскликнул с вдруг прорвавшимся бешенством князь Матвей. – Как тысячу, когда я должен уплатить сегодня одиннадцать!

– Я не знаю ваших расчетов, дорогой племянник, – язвительно, любуясь его бешенством, ответила Анна Семеновна.

Узкие калмыцкие глаза князя Матвея Поварина стали круглыми. Он резко повернулся и прошелся по комнате, уронив на ходу маленькое креслице.

Княгиня не выдержала. Протянув руки к нему, она заговорила горячо:

– Как ты меня мучаешь. Столько оскорблений – за что? За то ли, что люблю тебя безрассудно, ставя на карту честь свою, положение, репутацию…

– Очень мне нужно! – закричал князь Матвей. – Ты мерзее мне последней трактирной девки. И нет таких денег, которые заставили бы меня еще хоть один раз…

– Тише, князь, – прервала его Анна Семеновна, побледнев до синевы, чего не могли скрыть и румяна. – Помните, что вы в моей власти. Только открыть мне этот ящичек и вынуть ваши бумажки, и завтра же князя Поварина не существует!

При этих ее словах ярость князя Матвея дошла до последнего предела.

– Молчи! – крикнул он и прибавил словечко, вряд ли когда-либо произносимое в этих надушенных сладкой вербеной комнатах. – Молчи! – И, сделав шаг в ее сторону, он грубо толкнул княгиню в нежное, наполовину кокетливо обнаженное плечико.

Княгиня ахнула более от неожиданности, чем от боли, и повалилась на оттоманку.

Впрочем, почти сейчас же она пришла в себя и, когда князь Матвей крупными шагами удалялся, успела крикнуть каким-то не своим голосом:

– Если через три дня…

Дальше князь Матвей не расслышал, хорошо, однако, поняв значение слов ее.

Только попав на улицу, под пронизывающий холодный дождь, пришел в себя князь Матвей.

Закутавшись плотнее в плащ, он зашагал к Невскому, не разбирая луж и грязи.

II

В задней комнате ресторации Френделя несколько офицеров, поснимав мундиры, играли на биллиарде.

Весело щелкали шары. Задорным голосом выкрикивал счет молодцеватый маркер. На соседнем столике синий огонь лизал края пуншевой чаши. Наблюдающие за игрой курили трубки и громко спорили о достоинствах удара.

Не обращая внимания на весь этот шум, молоденький поручик Неводов, белокурый, с розовыми щеками и едва пробивающимися усиками, сидя на подоконнике спиной к свету, внимательно читал книгу, держа ее почти у самых глаз.

Изредка он досадливо морщился, когда разговор игроков становился слишком шумен, оглядывал их недовольным, рассеянным взглядом, перелистывал страницу и опять погружался в чтение.

– Ну и погода чертовская, – ворчал князь Матвей, входя в комнату и сбрасывая на руки лакея промокший плащ.

– А, Поварин! Что ты вчера натворил? Весь город говорит! – послышались восклицания, и на минуту игра прекратилась, так как все с любопытством окружили князя Матвея, расспрашивая и тормоша его.

– Глупости! – угрюмо промолвил Поварин. – Охота вам, как бабам, языки трепать. Глупая сплетня, ничего более. Выпить бы лучше дали, чтоб согреться.

– Оставьте князеньку. Не выспался он, букой смотрит, – засмеялся красивый гвардеец Сашка Пухтояров и пригласил игроков к биллиарду.

Мало-помалу все оставили князя Матвея, и со стаканом горячего пунша он мрачно уселся в стороне.

Неводов, оторвавшись от своей книги, увидел Поварина и, соскочив с подоконника, подошел к нему.

– Здравствуйте, князь, – робко покраснев, произнес он и стал почти в упор разглядывать Поварина своими близорукими, пристальными глазами.

Юному застенчивому поручику казался князь Матвей мрачным и таинственным героем излюбленных его романтических поэм в духе лорда Байрона. Поймав на себе удивленный, почти восхищенный взгляд поручика, Поварин криво усмехнулся своей тяжелой и похожей на гримасу улыбкой и указал Неводову сесть рядом.

– А вы за книгами, мой молодой друг, – произнес он с покровительственной насмешливостью. – Что изволите изучать ныне?

Сделавшись совсем алым от радостного смущения, Неводов молча показал заглавный лист запрещенного строгостями цензуры в России томика Шиллера на немецком языке.

Рассеянно перелистав книгу, князь Матвей вернул ее с видом разочарованным.

– Много сочинители пишут, да толку мало. От писания их никому лучше не станется, – промолвил он тоном знатока.

Волнуясь и запинаясь, заговорил Неводов:

– Не совсем могу согласиться с вами, князь. Многие любопытные мысли не пришли бы нам в голову без чтения, а мысли переходят в действие, таким образом, вряд ли нельзя не признавать влияния литературы на жизненные поступки наши.

– Какие же мысли вычитали вы у этого немца? – усмехаясь, спросил Поварин.

– Занимает меня, к примеру сказать, сегодня, – заговорил Неводов горячо, – дозволено ли злодейство? И когда является оно героическим подвигом, когда бесчестием? Где здесь поставить границы? Есть ли воля человеческая и желание – достаточное оправдание поступков?

Он остановился, как бы ожидая ответа, но Поварин только проворчал:

– Да вы большой филозоˊф, до чего я не слишком большой охотник.

Князя Матвея больше не занимало восхищение юного поручика, чем-то раздражал он его – и румяным своим, детским почти лицом, и восторженной речью, и чистеньким, аккуратненьким мундиром. Хотелось князю Матвею оборвать разболтавшегося мальчишку, и он мрачно прихлебывал пунш.

Неводов смутился его видом, сконфуженно пробормотал что-то о погоде и наводнении и, отойдя к своему подоконнику, опять принялся за книгу.

«Побесить бы мальчишку, исполосовать ему рожу. Вишь, ровно херувим сидит», – тяжело думал князь Матвей, осушая не то третий, не то четвертый стакан и уже буйно хмелея. Беспричинная злоба поднималась в нем, злоба, понуждавшая его к стольким бессмысленным, безобразным скандалам.

Но в ту минуту, как уже намеревался он встать и подойти к Неводову, придумывая предлог для ссоры, в комнату быстро вбежал офицер.

Вода лилась ручьями с плаща и шляпы его; еще в дверях громко закричал он:

– Братики, Театральное тонет. Едемте спасать. Может, кому что и достанется!

При этих словах первым вскочил Неводов и беспокойно стал разыскивать фуражку и шинель.

Игроки побросали игру и стали расспрашивать о случившемся. Несколько человек приняло предложение ехать спасать Театральное училище.

Весело начали одеваться.

Неводов выскочил первым.

– Эк его, будто муха укусила, когда о девчонках услышал, – громко засмеялся Поварин и, выпив последний стакан, обжегший горло, тоже стал собираться.

Холодный дождь шел, не давая надежды на скорое прекращение. Ветер с моря рвал шляпы. Огромные лужи посередине Невского грозили в близком времени превратиться в бурный поток.

Громко разговаривая, шлепали офицеры по колено в воде.

Поварин с тайным злорадством наблюдал за волнением Неводова.

«Нагадить бы ему хорошенько, чтобы помнил, дозволено ли злодейство. Тоже, филозоˊф!» – с упрямой злобой думал князь Матвей.

Мойка вышла из берегов. Фельдъегерь с большой казенной сумкой плыл на шестивесельной лодке по направлению к Зимнему дворцу.

Немало труда стоило нашим путникам раздобыть свободного лодочника. Наконец, шаля и смеясь, они уселись, и угрюмый чухонец, не вынимая изо рта давно потухшую под дождем трубку, лениво загреб к Офицерской улице. Во многих местах вода достигала уже второго этажа, в окнах мелькали испуганные лица, по воде плавали принадлежности обихода; из крепости все чаще и чаще доносился тревожный гул пушек.

Проехав по Вознесенскому, офицеры свернули на Офицерскую и через открытые настежь ворота попали на обширный двор Театрального училища.

Дрова, которыми бывал всегда завален двор, теперь плавали по воде и мешали пробраться к небольшой стеклянной галдарейке, где прибытие офицеров уже было замечено. Офицеры старались растолкать дрова руками, но все же скоро лодка остановилась, и чухонец, флегматично сложив весла, объявил: «Нет».

С галдарейки смотрели, прижавшись к мутным стеклам, несколько воспитанниц, пользуясь смятением начальства.

– Вот Танюша, а это, кажется, Лизанька Бобик, – вглядываясь в окна, называл Сашка Пухтояров.

– Да, это Лизанька, – промолвил вдруг всю дорогу молчавший Неводов и страшно смутился.

Все со смехом обернулись к нему.

– Ай да Неводов! С самой хорошенькой из всего училища шуры-муры завел, а еще тихоня! – смеялись товарищи.

Неводов чуть не плакал.

В эту минуту распахнулось одно окно и раздался звонкий, почти плачущей голос:

– Господи, котеночек-то утопнет!

– Это Бобик! Ай да девчонка – пальчики оближешь! – толковали в лодке, разглядывая Лизаньку Бобикову.

Князю Матвею даже в голову ударило, такой нежненькой показалась она ему в раме окна, с золотистыми, немного сбившимися волосами, большими темными глазами, тонким, будто вырезанным профилем, стройная и хрупкая, жалобно протягивающая руки к рыжему котенку, вцепившемуся в полено и действительно каждую минуту близкому к гибели.

Неводов сделал порывистое движение к ней, но Поварин силой усадил его на место.

– Куда тебе, мальчишка! – крикнул он и, едва не перевернув лодку, выскочил на колеблемые от его шагов дрова.

– Потонешь, сумасшедший! – кричали с лодки.

Обрываясь и ловко карабкаясь, перепрыгивал Поварин по шаткому плоту. В секунду добрался он до котенка, от ужаса обезумевшего и уже потерявшего голос. Не без труда оторвал князь Матвей ощетинившегося котенка от бревна, сам каждую минуту подвергаясь опасности провалиться, и быстро побежал к галдарейке.

Ухватившись рукой за окно, Поварин подал, как трофей победный, рыженького котенка Лизаньке.

Та прижала его со слезами к лицу и несколько минут не находила слов благодарности, потом, будто опомнившись, она нагнулась к Поварину и, покраснев, произнесла: