Дело в том, что наша Анна Павловна обладает уникальным, почти сверхъестественным свойством – когда бы ты ни пришел в офис, ты непременно встретишь ее в коридоре. Как будто она там весь день караулит. Когда она работает – непонятно, но, как уже говорила, в бухгалтерии у нее полный порядок.

Ну и случилось – я столкнулась с ней нос к носу и завела бессмысленный и бессвязный разговор о том, какая в этом году необыкновенно теплая осень.

Анна Павловна смотрела на меня с удивлением и пыталась прервать разговор и уйти, но я ее чуть не силой удерживала, пока Сан Ваныч с картиной не прокрался за ее спиной.

Выглядел он при этом очень смешно, шел на цыпочках, маленькими шажками, втянув голову в плечи, так что мне стоило большого труда не расхохотаться.

На этом мои взаимоотношения с этой картиной прервались до самого дня юбилея, а именно до ближайшей субботы.

В предыдущие два дня не произошло в нашем офисе ничего интересного, поскольку дамский коллектив был занят исключительно обсуждением туалетов. Кто-то прикупил по этому случаю новые туфли, кто-то – платье, а Светка Линева отхватила дорогущую сумку (с большой скидкой, разумеется).

Я, как вы понимаете, в обсуждениях не участвовала, потому что… потому что мне неинтересно. Из одежды я предпочитаю джинсы, из обуви – кроссовки, в них комфортно.

Но в ресторан все же в джинсах не пойдешь (я бы могла, но мама Вики в свое время объяснила мне, что это неуважение к человеку, который меня пригласил).

Так что поскольку Анна Павловна ничего мне плохого не сделала и даже ни разу не назвала меня Птичкиной, то я подумала и надела в ресторан платье. И туфли, без каблуков, разумеется.

Ну да, есть у меня парочка самых обычных платьев, одно я прячу в квартире Вики, потому что у меня дома иногда такое творится… но об этом после.

Короче, в субботу мы всем дружным (ха-ха) коллективом отправились в ресторан. Девицы, само собой, разоделись, и даже мужчины пришли в костюмах. Сан Ваныч тоже, но было такое чувство, что свой костюм он надевал последний раз на похороны собственной тещи. Хотя, кажется, он вообще не женат…

На юбилярше Анне Павловне Лисицыной было платье…

Вообще-то само платье было бы и ничего, но видно, что она чувствует себя в нем не очень-то комфортно. Да еще в салоне сделали ей такой визаж, что лицо ее сильно напоминало раскрашенного покойника. Девицы, конечно, тут же принялись по этому поводу злословить, хихикать и перешептываться, в чем я участия не принимала. Говорила уже, что не люблю пустой болтовни. И к тому же Анна Павловна ничего мне плохого не сделала, так что зачем зря над человеком насмехаться.

Из посторонних в ресторане были сын Анны Павловны, еще парочка теток, чем-то неуловимо похожих на нее, подружки, значит, остальных я не запомнила.

Все расселись и хотели уже приступить к трапезе, но Сан Ваныч позвенел ножом по бокалу, требуя всеобщего внимания, встал и завел длинную речь о том, какая Анна Павловна незаменимая, и как много пользы принесла нашей фирме, и прочее бла-бла-бла. В общем-то это должен был сказать шеф, но он в это время спокойно ел. И даже вина себе налил.

Все хотели наконец поесть и выпить и с нетерпением ждали конца речи.

Наконец Сан Ваныч подошел к этому концу и торжественно объявил, что руководство фирмы, зная, что Анна Павловна любит искусство и отличается безупречным вкусом, дарит ей произведение этого самого искусства…

В этом месте я услышала тихое сдержанное фырканье, и даже некоторые мужчины наклонили головы, чтобы скрыть улыбки. Анне Павловне же из-за визажа плохо удавалась мимика, поэтому на лице ее ничего не отразилось.

Тут снова мне пришлось выступить в роли ассистента: я принесла ту самую картину (она была, слава богу, распакована и закрыта тканью), поставила ее на стол перед юбиляршей. Тут все тот же Сан Ваныч, любитель театральных эффектов, сдернул ткань, чтобы Анна Павловна могла наконец увидеть подарок…

Он, должно быть, рассчитывал на эффект, но не на такой.

Анна Павловна взглянула на картину, чуть прищурив глаза. Ах да, она же была без очков, так что сделала шаг вперед и наклонилась, чтобы рассмотреть картину получше. А рассмотрев, ахнула, покачнулась и трясущейся рукой схватилась за сердце.

Лицо ее резко побледнело, это было видно даже под слоями тонального крема, глаза чуть не выкатились из орбит, губы задрожали, ноги подкосились, и она упала лицом на стол. Тот самый небольшой столик, на котором стояла картина.

От такого толчка картина упала на пол. Анна Павловна застыла в странной позе – лицом на столе, а сама на полу сидит. Одна туфля свалилась, и стала видна петля на колготках.

Все наши повскакали с мест и заахали. И кое-кто рванулся к Анне Павловне, чтобы помочь.

Я была к ней ближе всех, поэтому подскочила, приподняла ее голову, чтобы легче было дышать, наклонилась поближе…

И тут Анна Павловна едва слышно проговорила:

– Фиолетово…

– Что?! – переспросила я удивленно.

– Фиолетово… висит… ноги, ноги… Ой!

И больше она уже ничего не сказала, только захрипела и вообще замолкла.

Я все еще придерживала ее голову, но она вдруг стала гораздо тяжелее, и я каким-то шестым чувством поняла, что Анна Павловна умерла. Вот не спрашивайте почему, но поняла – и все.

– Сделайте же что-нибудь! – крикнула я Сан Ванычу, который с обалделым видом стоял рядом.

– Что сделать? – пролепетал он.

– Ну, вы же всегда знаете, что нужно делать!

Тут он наконец пришел в себя, схватил телефон и начал звонить в «Скорую».

– Погуляли! – проговорил наш водитель Рома.

Он умеет высказаться лаконично, главное, своевременно.

Дальше у меня случился какой-то провал памяти. Точнее, я воспринимала происходящее как будто сквозь толстое стекло.

Приехали какие-то люди в белом, осмотрели Анну Павловну, констатировали смерть. Я вроде как видела и слышала все это и даже отвечала на какие-то вопросы, но не воспринимала по-настоящему. Официанты бегали, девицы визжали, шеф ругался неприличными словами, мужчины выбегали курить – в общем, в ресторане был самый настоящий сумасшедший дом.

Я находилась в центре событий, но ничего не воспринимала, все они обтекали меня, как волны обтекают скалу в море.

Вдруг, уже под конец, я опомнилась – вспомнила про Вику и бросилась его искать.

Он был в порядке: стоял в углу перед большим аквариумом и следил за плавающими там рыбами. Народ потихоньку расходился – что тут делать-то теперь…

Я хотела уже увести Вику из ресторана, но тут ко мне подошел Сан Ваныч и сказал:

– Ты… это… картину забери.

Я его сперва не поняла:

– Что? Какую картину?

– Ну как – какую? Которую мы ей… покойнице подарили. Все же общественная собственность.

– А почему я? – вскинулась я.

– Потому что ты на машине, – отрубил он, – а мне еще труповозку ждать. А когда она еще приедет. Звонил им – сказали, теперь спешить некуда. И эти, со «Скорой», ее не взяли, у нас, говорят, еще пять вызовов, живых спасать надо!

Ну да, всегда я оказываюсь крайней… Но, с другой стороны, Сан Ванычу тоже не позавидуешь.

Я хотела ему это сказать, но Сан Ваныч уже исчез. А ко мне подошел ужасно недовольный менеджер ресторана с картиной в руках, завернутой в какое-то серое полотно, и протянул мне:

– Вот, возьмите, ваш начальник сказал, что вам можно отдать. Нам она только мешает.

Я выругалась про себя, обхватила одной рукой картину, другой взяла за локоть Вику и выкатилась из ресторана.

Вы, может быть, думаете, что у меня своя машина? Ох, если бы это было так, я бы в этом гадюшнике не работала! Нет, машина принадлежит маме Вики, он сам водить не может, поэтому я получила права и вожу машину по доверенности.

Вику я довезла до его дома и сдала с рук на руки его маме, она пыталась расспрашивать, как все прошло, но, взглянув на меня, поняла, что лучше с этим подождать. Вот за что уважаю эту женщину, так за то, что она всегда умеет вовремя остановиться. Впрочем, не только за это, но об остальном после.

Распрощавшись, я – с картиной под мышкой – пошла к себе, благо дома наши совсем рядом.

Поднялась, открыла дверь своим ключом.

В коридоре, конечно, меня поджидала Петровна.

Она с любопытством уставилась на картину и спросила:

– А это что у тебя, Алешка?

Не помню, говорила ли я, что полное мое имя Алевтина, как это вышло, потом объясню, некоторые люди, с которыми я в относительно хороших отношениях, зовут Алей, а Петровна – Алешей, ну да, мужским именем. Но я привыкла.

– Картина, – отмахнулась я.

Петровна по своему обыкновению продекламировала подходящий к случаю детский стишок:

– Дама сдавала в багаж

Диван, чемодан, саквояж,

Картину, корзину, картонку…

Про собачонку она говорить не стала, вместо этого продолжила расспросы:

– А что еще за картина? Откуда?

– Это чужое, с работы! Ничего не трогай! – ответила я и прислонила картину лицевой стороной к стене.

И отправилась в туалет – давно уже туда стремилась. В ресторане такой дурдом, что никак не успеть было.

Из туалета я услышала какой-то странный звук, будто кто-то уронил на пол мешок картошки.

В удивлении я вышла, вернулась в прихожую…

И увидела на полу Петровну.

Она лежала с закрытыми глазами и, кажется, не дышала. Однако, приглядевшись, я увидела, что правая рука старухи едва заметно подрагивает.

У меня случилось то, что французы называют дежавю – показалось, что я это уже видела. Ну да, только что в ресторане на моих глазах умерла Анна Павловна, и вот теперь Петровна…

Две смерти в один день – это уже перебор!

Я опустилась рядом с Петровной на колени, похлопала ее по щекам и проговорила:

– Петровна, миленькая, не умирай!

Не скажу, что я к ней питаю какие-то особенно нежные чувства, но знаю ее с детства и как-то привыкла к ее незаметному, непритязательному существованию, к тому, что она всегда рядом со своей нарастающей деменцией.

К счастью, глаза старухи открылись, правда, выражение в них было какое-то дикое. В ее глазах был страх, да что там страх, в них был запредельный ужас. Она что-то зашептала.

Я пригнулась ближе и с трудом разобрала:

– Робин-Бобин-Барабек

Скушал сорок человек…

– Петровна, ну что ты несешь? – проговорила я, радуясь тому, что она вроде жива. – Что с тобой? Ты можешь встать?

Но ждать от нее осмысленного ответа не приходилось. Вместо этого она проговорила немного громче и отчетливее:

– Людоеда людоед

Приглашает на обед…

– Да что ты такое несешь? – Я всерьез испугалась.

А она вместо ответа приподняла левую руку и показала на что-то у меня за спиной.

И снова в ее взгляде и в самом жесте едва шевельнувшейся руки был дикий ужас.

Я повернулась, посмотрела, на что она показывает… и увидела картину.

Я точно помню, что поставила ее лицом к стене, видно, Петровна из любопытства повернула картину. Говорила уже, что Петровна для своих лет не в меру шустрая и любопытна, как сорока.

Только сейчас я как следует рассмотрела эту чертову картину.

Картина как картина – пейзаж, как и говорил Сан Ваныч.

Честно говоря, этот пейзаж не очень мне понравился, мрачный какой-то, депрессивный. На картине был изображен густой лес, старые темные деревья окружали небольшое озерцо с темной торфяной водой. И больше ничего – ни людей, ни животных, птицы какой-нибудь на ветке сосны и то не было.

И тут до меня дошло, что Анна Павловна умерла, взглянув на эту картину, и вот сейчас Петровна… вроде она не умерла, но ей явно очень плохо!

Да что такого в этой картине?

Я снова взглянула на нее, прислушалась к себе – нет, ничего особенного я не почувствовала.

Ну, мрачная картина, безрадостная, но, чтобы от ее вида прийти в такой ужас, от которого можно потерять сознание и даже умереть… нет, этого я не могла представить.