Мэт установил на плите огромный котел из пирекса, в котором медленно смешивалось масло с красителем. Субстанция была плотная и вязкая и при медленном нагревании снизу потихоньку закручивалась, словно распускающиеся цветы. Мэт выключил на кухне свет и расположил за котлом две яркие дуговые лампы – они бросали сквозь стекло красные и фиолетовые тени, которые падали на гранит и белую штукатурку.

Я выпрямился и молча застыл. Последний раз меня подобным образом застукали в девять лет, когда я после школы делал на кухонном столе вулканы из соды и уксуса. На маме тогда были такие же штаны, как у Эшли.

Мэт медленно поднял на нее взгляд. Рукава у него были закатаны до локтя. Его темные кожаные туфли сверкали во мраке, как и намасленные кончики пальцев.

– Это симуляция туманности Конская Голова, – сообщил он. А что же еще?

Эшли молча уставилась на него. Челюсть у нее слегка отвисла. Ключи болтались на пальце, на полпути к своему месту, аккуратному крючочку прямо над списком дел по дому.

К тому времени Мэт прожил с нами три дня.

Эшли сделала два шага вперед, наклонилась к котлу и, как прежде я, уставилась в космические глубины. Шафрановый пузырь пробивался через золотисто-зеленое месиво.

– Мэт, пипец, – с придыханием сказала она. – Какая красота.

Астрофизическое варево Мэта продолжило тихо бурлить, а за ним последовали и другие его проекты, которые становились все крупнее, создавая больше бардака и занимая больше места. Эшли заинтересовалась его работой. Бывало, зайдет, подбоченится, сморщит нос и с легкостью даст какой-нибудь конструктивный совет. Телевизор она убрала сама.

В этом секретное оружие Мэта, его паспорт, его козырь: он делает красивые вещи.

Разумеется, я приглашал Мэта в магазин, и сегодня он объявился. В полтретьего. Колокольчик над дверью звякнул, возвестив о его приходе. Он молча запрокидывает голову, глядя на стеллажи, уходящие в темную высь. Потом поворачивается ко мне, рукой в клетчатом рукаве указывает вверх и заявляет:

– Я хочу туда.

Я проработал тут всего месяц и еще недостаточно свободно себя чувствую, чтобы безобразничать, но любопытство Мэта заразно. Он направляется прямиком к Суперстарам, останавливается между стеллажами и, склонившись к ним, изучает текстуру древесины и книжных корешков.

– Ладно, – соглашаюсь я, – только держись крепко. И не трогай книги.

– Не трогать? – удивляется он, пробуя лестницу на прочность. – А если я хочу купить?

– Отсюда нельзя ничего купить, только взять, и эти книги только для членов клуба.

– Они редкие? Первые издания? – Мэт уже в воздухе, двигается он быстро.

– Скорее, единственный экземпляр, – отвечаю я. На них и ISBN нет.

– А о чем они?

– Не знаю, – тихо отвечаю я.

– Что?

Повторяя громче, я осознаю, насколько глупо это звучит:

– Я не знаю.

– Ты что, не смотрел? – Мэт останавливается, изумленно уставившись на меня.

Я уже нервничаю. Я же вижу, куда идет разговор.

– Неужели ни разу? – Он тянется к полке.

От досады мне хочется тряхнуть лестницу, но лучше уж Мэт откроет книгу, чем разобьется насмерть. Наверное. Он уже держит в руках толстый том в черном переплете, рискуя упасть. Лестница с Мэтом покачивается, я скрежещу зубами.

– Слушай, Мэт, – голос у меня вдруг становится визгливо-плаксивый, – может, хватит…

– Это так круто.

– Давай-ка ты…

– Реально круто, Дженнон. Ты что, не видел? – Прижав книгу к груди, он спускается на ступеньку.

– Погоди! – (Лучше с этой книжкой далеко не уходить.) – Я поднимусь.

Я ставлю вторую лестницу рядом и прыгаю по перекладинам; вот я уже поравнялся с Мэтом и мы вполголоса дискутируем в тридцати футах над землей.

По правде говоря, мне, конечно, любопытно до смерти. И я зол на Мэта, но в то же время благодарен, что он взял на себя роль демона-искусителя. Прижимая толстую книженцию к груди, он подается ко мне. Тут темно, поэтому и я наклоняюсь к нему, чтобы лучше видеть.

И вот за этим Тиндал и остальные прибегают по ночам?

– Я-то надеялся, что это какая-нибудь энциклопедия кровавых ритуалов, – говорит Мэт.

На развороте раскинулась убористая матрица букв, плотное одеяло глифов практически без пробелов. Шрифт крупный, жирный, с острыми засечками. Я узнаю алфавит – обычная, привычная латиница, – но не слова. По сути, слов и нет. Страницы испещрены длинными рядами букв – какая-то совершенно нечитаемая тарабарщина.

– Хотя, – продолжает Мэт, – откуда нам знать, что это не энциклопедия кровавых ритуалов…

Я беру с полки другую книжку: высокую и тонкую, с ярко-зеленой обложкой и коричневым корешком. Она подписана «Кресимир». В ней то же самое.

– Может, это головоломки, – гадает Мэт. – Какое-нибудь продвинутое судоку.

По сути, да, клиенты Пенумбры как раз из тех, кто сидит в кафе с шахматными задачами и субботними кроссвордами и вписывает ответы в газету, изо всех сил давя на синюю шариковую ручку.

Далеко внизу звякает колокольчик. Нервный импульс леденящего страха стремительно совершает полет от моего мозга к кончикам пальцев и обратно. От дверей доносится тихий голос:

– Есьть здиесь кто?

– Ставь на место, – шикаю я на Мэта, а сам стремглав бросаюсь вниз.

Задыхаясь, слетаю с лестницы и узнаю Федорова. Он старше всех клиентов, которых я видел, – белоснежная борода, кожа на руках тонкая, как прозрачная бумага, – но, пожалуй, взгляд яснее всех. Вообще-то, он очень похож на Пенумбру. Федоров кладет книжку на стол – он возвращает «Кловтьера», – громко ударяет по прилавку двумя пальцами и сообщает:

– Теперь я вазьму «Мурао».

Что ж. Отыскав Мурао в базе данных, посылаю за ним Мэта. Федоров смотрит на него с любопытством:

– Новый прадавец?

– Это мой друг, – отвечаю я. – Он просто помогает.

Федоров кивает. Меня посещает мысль, что Мэт мог бы сойти за самого молодого члена клуба. Сегодня они с Федоровым оба в коричневых вельветовых брюках.

– Ты сам тут сколька, трицыть семь днией уже?

Я не считал, но да, наверняка ровно тридцать семь. Эти люди точны во всем.

– Так точно, мистер Федоров, – весело подтверждаю я.

– И што думаешь?

– Мне нравится. Лучше, чем офисная работа.

Федоров кивает и подает мне свою карточку. Разумеется, он 6KZVCY.

– Я трицыть лиет работал в «Эйч-Пи». – (Он произносит «Эйш-Пи».) – Вот это был офис. – А потом спрашивает: – Какгда-нибудь пользавалса калькулятарам «Эйш-Пи»?

Мэт приносит «Мурао». Это большая книга: и толстая, и широкая, в крапчатом кожаном переплете.

– Ну еще бы, – отвечаю я, оборачивая книгу коричневой бумагой. – Я все старшие классы прошел с графическим калькулятором. «Эйч-Пи – тридцать восемь».

Федоров сияет, будто хвастается перед внуком:

– Я работал над двацыть восьмым, это предшественник.

Я улыбаюсь.

– Думаю, мой так у меня где-то и лежит, – говорю я и кладу «Мурао» на прилавок.

Федоров хватает его обеими руками:

– Спасиба. Знаешь, што в тридцыть восьмом нет абратнай польскай записи? – И похлопывает по своей книге (кровавых ритуалов?) со значением. – А нада сказать, для нашего дела она очень палезна.

Похоже, Мэт прав: это судоку.

– Буду иметь в виду, – говорю я.

– Ладна, еще раз спасиба.

Звякает колокольчик, и Федоров медленно уходит по тротуару в сторону автобусной остановки.

– Я заглянул в его книжку, – сообщает Мэт. – То же, что и в других.

То, что и раньше казалось странным, теперь кажется еще страннее.

– Дженнон. – Мэт переводит на меня пристальный взгляд. – Я должен кое-что спросить.

– Дай угадаю. Почему я еще ни разу не заглянул…

– Тебе нравится Эшли?

М-да, я ждал не этого.

– Что? Нет.

– Хорошо. Потому что мне нравится.

Я, изумленно хлопая глазами, смотрю на Мэта Миттельбрэнда в его узком, идеально сидящем пиджаке. Это как если бы Джимми Олсен признался, что ему нравится Чудо-женщина. Слишком резкий контраст. И тем не менее…

– Попробую к ней подкатить, – всерьез сообщает он. – Атмосфера может накалиться. – Он говорит как спецназовец, объявляющий ночную облаву. Типа возможно всякое, но не волнуйся. Мне не впервой.

У меня в голове щелкает. Может, Мэт не Джимми Олсен, а Кларк Кент, под личиной которого скрывается Супермен. Ростом не вышел – и все же.

– Вообще-то, мы уже один раз целовались.

Стоп, как…

– Две недели назад. Тебя дома не было. Ты работал. А мы напились вина.

Голова слегка идет кругом, но не от диссонанса такой пары, а от мысли о том, что их флюиды летали у меня прямо под носом, а я и не заметил. Ненавижу такое.

Мэт кивает, типа все решено.

– Ладно, Дженнон, у тебя тут круто, но мне пора.

– Домой?

– Нет, на работу. В ночную. Монстр джунглей ждет.

– Монстр джунглей.

– Из живых растений. В студии из-за него жара. Может, сделаю еще перерывчик и снова приду. У вас тут классно. И сухо.

Мэт уходит. Позднее я запишу в журнале:

Прохладная безоблачная ночь. В магазин заходил самый молодой клиент, каких (по мнению автора этих строк) магазин давно не видел. На нем были вельветовые брюки, сшитый на заказ пиджак, а под ним вязаный жилет с вышитыми малюсенькими тиграми. Клиент купил одну открытку (под давлением), а потом ушел, чтобы продолжить работу над монстром джунглей.

Теперь стало очень тихо. Подперев ладонью подбородок, я пересчитываю друзей и гадаю, что еще скрывается у меня под самым носом.

«Хроники драконьей песни, том I»

Следующей ночью в магазин приходит еще один мой друг, и не какой-нибудь, а самый старый.

С Нилом Шахом мы дружим с шестого класса. В непредсказуемой гидроаэродинамике средней школы я каким-то образом выплыл на поверхность – безобидный среднестатистический пацан, который неплохо играет в баскетбол и не боится девочек до усрачки. Нил, наоборот, прямиком шел ко дну: его отвергали и спортсмены, и нерды. Ребята, с которыми мы обедали в столовке, посмеивались, что он странно выглядит, странно разговаривает, странно пахнет.

Но мы сошлись с ним той весной на почве любви к серии книжек о поющих драконах, и в итоге Нил стал моим лучшим другом. Я его защищал и поддерживал, не жалея на него своего предпубертатного политического капитала. Я добивался, чтобы его звали на пиццу, и заманил ребят из баскетбольной команды в нашу ролевую игру «Ракеты и колдуны». (Но они недолго продержались. Нил всегда был мастером подземелий и каждый раз насылал на них упертых дроидов и орков-зомби.) В седьмом классе я подсказал Эми Торгенсен, красотке с соломенными волосами и любительнице лошадей, что отец Нила – страшно богатый ссыльный принц, так что Нил будет отличной партией на зимнем балу. Так состоялось его первое свидание.

Можно было бы сказать, что Нил передо мной в долгу, но мы за это время столько сделали друг для друга, что подсчет по пунктам уже невозможен, – нас просто окружает яркий ореол верной дружбы. Как галактическая туманность.

И вот Нил появляется в дверях магазина, высокий, крепкий, в облегающей черной спортивной куртке. Он не обращает никакого внимания на высокие пыльные ряды Суперстаров. Он мигом нацеливается на полочку с табличкой «Научная фантастика и фэнтези».

– Ого, у вас есть Моффат! – восклицает он, взяв толстую книгу в мягкой обложке.

«Хроники драконьей песни», том первый, та самая книга, благодаря которой мы сдружились в шестом классе, до сих пор наша общая любимица. Я перечитал ее три раза. Нил, наверное, шесть.

– И похоже, старое издание, – замечает он, листая.

Он прав. Обложки последнего переиздания трилогии, опубликованного после смерти Кларка Моффата, украшены строгим геометрическим узором, который складывается в единое целое, если все три книги поставить рядком на полку. А на этой из морской пены вздымается отретушированный синий жирный дракон.