Мершу уже слегка обрыдли эти ненормальные. Но склонность Сюзанны к таким парням была важным фактором в деле раскрытия убийства. Ее нынешний имидж – свихнувшаяся девчонка, полунимфоманка-полумаоистка – не внушал ему доверия. Он чуял во всем этом что-то другое… Какой-то поиск… Сюзанна преследовала определенную цель – он был в этом уверен.

А Эрве, войдя во вкус, продолжал вещать:

– В маоистской иерархии такие посвященные, проповедующие свое учение на заводах, считаются аристократами. Это нечто родственное католичеству, понимаешь? Чем ты ниже, тем выше твой дух. Вспомни о нищих странствующих монахах – вот это примерно то же самое. Чем ниже ты опустился, тем ближе стал к небу.

Так, может, убийца – из числа подобных фанатиков? Мерш в этом сомневался. Такие парни в душе своей были диктаторами. Они, конечно, не отрицали убийств – нет, напротив! – но проповедовали массовые убийства, долженствующие очистить общество от капиталистической скверны. То есть ничего общего с тем типом, который принес в жертву Сюзанну во имя некоего тайного ритуала, во имя своего собственного – личного – безумия.

– У маоистов, – продолжал Эрве, – посвященные пользуются большим авторитетом, так как добавляют к внешней жертвенной стороне служения еще и «внутреннее содержание». Они вправе высказываться от имени масс, ибо являются их частью.

Тот бородач на улице Ульм произнес слова, очень заинтересовавшие Мерша. «Сюзанна оскверняет нашу чистоту. Крадет ее у нас…» Что он хотел этим сказать? И почему девушка примкнула к этим террористам-идеалистам? Из политических убеждений? Или по какой-то иной причине?

– Ты сейчас куда? – внезапно спросил Эрве.

– В морг.

– Я тебе буду нужен?

– Да нет, не особенно.

– Тогда подвези меня к «Мартену», я оставил там свой велик.

Жан-Луи послушно свернул в сторону улицы Вожирар: опытный вояка, он знал, что своих солдат надо беречь, особенно если они не профи.

Эрве и в самом деле пора было вернуться в свое гнездышко и насладиться «негром в рубашке» – тошнотворным десертом из бананов, шоколада и сметаны; Жан-Луи помнил это фирменное блюдо бабушки, бывшей модистки.

Когда он задумывался о благополучном житье-бытье младшего брата, ему на память приходили прежде всего эти вот лакомства – такие приторные, что и завидовать не хотелось, даром что его-то никто не баловал и жизнь он познавал не на бабушкиной кухне, а на помойке, на куче дерьма, вот оно как…

Ну а главное, на сегодняшний вечер у него была намечена своя программа.

Притом сольная.

36

– А я тебе подтверждаю то, что сказал вчера.

– Да ты не сказал мне ничего путного…

– Я сказал, что убийца знает свое дело. Я имею в виду: разбирается в человеческой плоти. Он рассек тело жертвы от линии ключиц до лобка. Уверенно и профессионально.

– Каким оружием он пользовался?

Даниэль Герен достал с полки предмет и выложил его перед сыщиком на каталку.

– Я бы сказал, что таким вот садовым ножом. Фирма Opinel, номер десять.

Стальное нержавеющее обоюдоострое лезвие длиной около восьми сантиметров. Сталь хорошего антикоррозийного состава. Но это все не важно. Важно, что такими ножами часто пользуются в деревнях.

Мерш взял нож за рукоятку из оливкового дерева. Она, как и лезвие, была изогнутая, что делало это орудие убийства особенно опасным.

– Где ты его раздобыл?

– На базаре около Ратуши. Идеальный инструмент для подрезки кустов или для сбора винограда. А еще такими пользуются плетельщики корзин.

Сыщик положил нож на место. Теперь он знал об убийстве гораздо больше.

Герен повернулся к скрытому под простыней трупу. Сунув руки в карманы, с сигаретой в зубах, он смотрел на невидимое сейчас мертвое тело, которое сам вскрывал, исследовал, щупал, а потом зашил, предварительно вернув органы на место. Или нет?

– Это всё? – спросил Мерш.

Патологоанатом стряхнул на пол сигаретный пепел. Смесь запахов формалина и табака вызывала у Мерша головную боль.

– Ты хочешь знать, что она ела накануне вечером?

– Нет.

– Или когда у нее были последние месячные?

– Хватит. Укажи мне на что-нибудь, что позволило бы продвинуться вперед.

Герен рывком поднял простыню. Теперь тело было вымыто. Мерш снова увидел детское лицо Сюзанны – только сейчас оно казалось вылепленным из серой глины с синеватыми бликами.

– Все, что ты видишь вот здесь, – это вторичные разрезы.

– Ты хочешь сказать, что он ее кромсал уже после смерти?

– Да. Он прикончил ее, задушив махровым полотенцем – мне его привезли. Или же сперва искромсал и подвесил к потолку, а потом уж распотрошил. Девчонка могла задохнуться, крича сквозь полотенце.

– А как он извлек внутренности?

– Думаю, просто руками. А затем сделал надрезы, которые ты тут повсюду видишь.

Сыщик закурил сигарету и только после этого заставил себя оглядеть глубокие зияющие раны на теле – на плечах, на ногах, на груди и животе. Они ясно свидетельствовали о звериной, труднообъяснимой ярости. Убийца будто вымещал на Сюзанне свою ненависть ко всем женщинам, к плотским желаниям… а может быть, мстил за собственное бессилие…

– Ну а укусы?

– О, вот тут я обнаружил кое-что интересное. И неожиданное…

Герен запахнул простыню, как опускают театральный занавес. И, отвернувшись, начал копаться в одном из отделений картотеки, осторожно перебирая документы, словно его папки были человеческими органами, а страницы – клочками кожи, предназначенными для анализа. Наконец он достал пачку машинописных листков.

– Вот что я нашел в глубине укусов – если это вообще укусы! Лично я не знаю никого, кто имел бы такой рот. Это следы зубов или когтей. Я отдал их на анализ, и там обнаружились частицы кератина – это разновидность протеина, часто встречающаяся у живых существ. Кератин – главный компонент волосяного покрова на теле, шерсти, перьях, а также на рогах, когтях и клювах многих животных и птиц.

– То есть убийца заставил участвовать в этом какое-то животное?

– Именно так. Избавлю тебя от подробностей, но вокруг этих ранок обнаружились красные следы, какие бывают при сосании.

– И что это значит?

– Что какой-то зверь сосал кожу до тех пор, пока под ней не лопнули кровеносные сосуды.

Сыщику нужно было привести в порядок смятенные мысли, но, черт подери, эта информация никуда не вела, разве только к какому-то запредельному ужасу…

– Ты хочешь сказать, что это… вампир?

– Нет. Кровь никто не высасывал. Остались только вот эти жуткие следы. Ну почти как от страстного любовного поцелуя.

Потрясенному Жан-Луи явилось апокалиптическое видение: убийца, затерявшийся во всеобщем майском хаосе, держащий на сворке некое чудовище с круглой пастью, преследует юных девушек, чтобы потрошить их и приносить в жертву этой горгоне.

Любовные шашни Сюзанны, воззвания на стенах, маоисты – все это теперь отодвинулось на задний план. Так, может, Же-Эл понапрасну теряет время, взяв этот след? Но никакого другого пути он не видел. Разве что обойти зоопарки? Или накупить учебников биологии?

– А ты можешь раскопать поглубже эту историю со зверем-кровососом? – спросил он так безнадежно, словно кидал камень в бездонный колодец.

– Уже копаю, товарищ. Во всяком случае, с тобой не соскучишься!

37

Жан-Луи предупредил Деньо, что прекращает работу по внедрению в ряды повстанцев – даже сейчас, в мае 68-го, расследование убийства стояло на первом месте, – и попросил выделить ему для работы помещение в Божоне. Толстяк благосклонно предоставил в распоряжение сыщика целую анфиладу каморок под крышей, на последнем этаже здания в глубине двора. Именно то, что нужно.

Мерш подъехал туда к двадцати часам. Этим воскресным вечером мансарды уже начинали пустеть – их обитатели собирались на очередную демонстрацию. Сощурившись, он разглядывал студентов, неверной походкой покидавших свои каморки, – лохматых, неряшливых и грязных до невозможности. Как ни смешно, великие уличные сражения неизменно кончались на мостовой – если не в сточных канавах.

Он взобрался на верхний этаж, продравшись сквозь лестничную толчею и наугад здороваясь со встречными; ему нравились эта суета, эта всеобщая неразбериха.

Вот так, по его мнению, и должна была выглядеть жизнь. Жизнь, связанная с жестокостью и бумагомаранием… Жизнь сыщика.

Берто был уже по горло в работе; сидел перед грудой пыльных досье, которые, наверно, доставил сюда на своем трехколесном друге. Он расположился на полу, зажав в зубах карандаш, скрестив ноги и окружив себя связками документов и пачками копирки.

– Вот тут, – объявил он, шлепнув ладонью по кипе бумаг, лежавшей рядом с ним, – собраны убийства с начала тысяча девятьсот сорок пятого года, похожие, пусть даже и отдаленно, на наше дело. Все осужденные родом из Панамы, и каждый из них был способен распотрошить бедную женщину.

Развернувшись на сто восемьдесят градусов прямо на заднице, Берто пнул пяткой (он был в носках) другую кипу документов:

– А вот это истории болезни психов из больницы Святой Анны, которые могли бы совершить такое. Да-да, птенчик мой, – как видишь, я здорово поработал! Вот они, все тут – горяченькие, прямо со сковородочки!

Мерш скинул куртку и оглядел бумаги, заполнявшие все пространство каморки; сложенные стопками на полу и на двух массивных конторских столах, они должны были послужить им для работы в этом их штабе.

– А телефон здесь имеется?

Берто, изображая слугу, подносящего аппарат своему хозяину-аристократу, сделал вид, будто тянет за шнур:

– Пожалуйста! Особая линия, специально для нас!

Мерш улыбнулся: присутствие Берто всегда его успокаивало.

Помощник, кряхтя, поднялся с пола: этот молодчик весил не меньше центнера. Глядя на него, Жан-Луи всегда думал о цветастых колготках марки Dim. Своими кричащими расцветками те напоминали водолазки, туго облегавшие пухлые телеса Берто.

Сегодня он выбрал цвет «яркий красный».

– У нас в распоряжении целая ночь, чтобы изучить всю эту хрень, – объявил помощник.

Мерш был ему благодарен за то, что он не упоминает о последних событиях, словно оба они находились в своем обычном кабинете 36-го отделения полиции и ничто, кроме их расследования, не заслуживало интереса.

Франция могла качаться с боку на бок, как корабль в бурю, но они все равно останутся на своем посту, разбираясь в этом жутком преступлении и гоняясь за убийцей.

– Ты успел опросить жильцов дома и соседей?

– А как же. Я прошелся по кварталу, но ведь все случилось ночью, а нынешняя весна не очень-то щедра на свидетелей. Люди замуровались в домах в ожидании гражданской войны. Так что никто ничего не видел и не слышал.

Жан-Луи кивнул; он был убежден, что для совершения злодеяния убийца воспользовался царившим хаосом: наметил жертву, пошел за ней и застал врасплох, пока все – восставшие, полицейские, обитатели квартала – смотрели в другую сторону.

– А что родные?

– Они в шоке. Завтра приезжают из Нима. Придется везти их в морг для опознания.

Вот этого Мерш всегда старался избегать. Дежурные соболезнования, пустые слова и обещания, которые ничему не помогали, – и все это в едком запахе формалина, под рыдания близких.

– А ты не мог бы сам ими заняться? – осторожно спросил он.

– Ну конечно – самая грязная работа достается нам, бедным рядовым сыщикам. Смотри – инспектор принес еще вот это!

И Берто протянул ему конверт из крафтовой бумаги формата 10 × 18. Мерш вынул из него снимки и несколько секунд их разглядывал; на черно-белых фотографиях подвешенное к потолку тело Сюзанны напоминало безымянную жертву какого-то старинного обряда посвящения.

Он сунул конверт в карман и осмотрелся. Стулья и столы были свалены грудой у дальней стены комнаты. А черная доска посреди всего этого бедлама напоминала о школьном классе.