И вот теперь у меня захватывает дух от осознания той ответственности, что легла на мои плечи. Да, я считаюсь готовой к управлению человеческими отношениями внутри коллектива в количестве до пятисот человек различных рас, и на «Полярном Лисе» у меня это неплохо получалось. Но теперь нам предстоит повернуть судьбу Старой Земли в сторону основания новой Империи, и именно я должна буду руководить процессом перестройки сознания ее обитателей… Это будет нелегко, поскольку это сознание засорено ложными штампами, которые эти хумансы считают истинами в последней инстанции. Мне необходимо изучить эти враждебные Империи идеологемы и дать на них достойный ответ, который приговорит их к уничтожению. На планете должна господствовать только идеология Империи, идеология социального равенства по происхождению и персональной ответственности, социального созидания и синтеза культур, братства по крови всех представителей рода хомо, способных давать общее потомство, и великого будущего объединенной расы, которая когда-нибудь образуется на месте конгломерата различных разновидностей хумансов, эйджел и горхов. Ради этой цели стоит жить и бороться. Ради нее же все остальные идеологемы стоит отбросить во тьму внешнюю, как опасные заблуждения; и сделать это должна именно я, старший социоинженер разведывательно-ударного крейсера, Малинче Евксина.

Когда я смотрю на раскинувшуюся под нами бело-голубую планету, то думаю, что там, внизу, сейчас, пожалуй, проживает никак не меньше двух с половиной миллиардов хумансов самых разных разновидностей! Можно сказать, что это галактика в миниатюре – настолько все они разные, эти народы. Их мысли и эмоции для меня как какофония, как скандал на рынке, когда каждый кричит свое и не слышит своих соседей. И эти два с половиной миллиарда втянуты в кровавую и разрушительную войну. Свой страх перед предстоящей миссией я пытаюсь заглушить мыслью о том, что вот он – тот шанс проявить себя, о котором я всегда мечтала (впрочем, не думая, что он представится так скоро и таким вот неожиданным образом). Как говорят новороссы – «глаза боятся, а руки делают». Меня же учили всему, что я должна знать и уметь для этой работы. К тому же от матери-эйджел мне досталась идеальная память и соответствующие таланты, а от отца-хуманса – живое объемное воображение. Я справлюсь, я обязательно справлюсь – и тогда имя Малинче Евксины окажется прославленным на века…

Если бы моя мать знала, какой труд и какую ответственность мне пришлось взвалить на свои плечи, она непременно гордилась бы такой дочерью, как лучшим порождением клана-корпорации «Белый Туман». Но все же как бы мне хотелось однажды вернуться на родную Латину, снова увидеть мать, тетушек, двоюродных и родных сестер, в белесой дымке пройтись босиком по берегу моря, чтобы смуглые детишки хумансов, плещущиеся в теплой как молоко воде, шептались у меня за спиной «это сама великая Малинче»… Ну ничего, здесь, на Старой Земле, есть народы, родственные народу моего отца, и я смогу устроить из них Латину в миниатюре; да и насчет моей настоящей родины тоже не стоит зарекаться. Какие мои годы – ведь однажды Империя придет и на Латину этого мира, а я к тому времени буду еще совсем не старой, чтобы посетить места моего детства… Или, может, лучше не стоит, потому что нельзя дважды войти в одну и ту же воду…

27 июня 1941 года, около 14-00 по Москве. Северо-Западный фронт, полоса ответственности 21-го мехкорпуса, село Аглона 40 км. восточнее Даугавпилса.

Командующий мехкорпусом генерал-майор Дмитрий Данилович Лелюшенко.

25-го июня наш корпус наконец получил приказ выступить навстречу врагу и занять оборону по Западной Двине в районе города Даугавпилса, в полосе от Ницгале до Краславы. С учетом всех извивов речного русла это почти сто километров по фронту; то есть по Боевому Уставу Пехоты от 1938 года такую полосу обороны должен занимать не механизированный корпус, предназначенный для ведения маневренной войны, а полнокровная общевойсковая армия, имеющая в составе не менее трех стрелковых корпусов. Но, видимо, в эти первые, самые горячие дни войны, у командования не нашлось поблизости необходимого количества стрелковых дивизий; при этом соединения, прикрывающие границу, будучи разгромленными, в беспорядке отступали. В это, конечно, очень не хотелось верить, но иначе как уже на третий день войны могла возникнуть угроза форсирования противником Западной Двины?

Но приказы в армии не обсуждаются, а выполняются, поэтому под непрерывными вражескими бомбежками наш корпус выступил к назначенному рубежу. Оба дня – 25-го и 26-го июня – подразделения нашего корпуса, продвигающиеся по проселочным дорогам в направлении Западной Двины, подвергались постоянным атакам вражеской авиации. Под бомбами гибли бойцы и командиры, а также выходила из строя техника, которую нам приходилось бросать, чтобы она не задерживала нашего продвижения. К тому же 26-го числа стало известно, что, внезапным рывком покрыв оставшееся расстояние, танки противника ворвались в Даугавпилс, в котором от гарнизона осталось всего две роты, и что отчаянные попытки двух бригад 5-го воздушно-десантного корпуса, спешно подтянутых к городу, восстановить положение не увенчались успехом. Винтовки и пистолеты-пулеметы против танков – это совсем не то, что я назвал бы равными силами. Возможно, командование считало, что прибытие нашего корпуса переломит обстановку в пользу советских войск и позволит освободить Даугавпилс, восстановив линию фронта по реке Западная Двина.

Вот так мы и шли на помощь нашим сражающимся товарищам, теряя под бомбами людей и технику, при этом за все время с начала войны мы не видели в воздухе ни одного советского истребителя. Да с самого 22-го июня мы не видели ни одного нашего самолета, хотя от немецких машин в небе было буквально черным-черно. Но утром 27-го июня все изменилось. Вдруг выяснилось, что наш корпус взят под надежную защиту с воздуха, которая легко посбивала немецких стервятников, терроризирующих наши колонны, и установила в небе свои порядки.

Этими небесными защитниками оказались два престранных остроносых аппарата белого цвета, которые стремительными краснозвездными молниями обрушились на «юнкерсы», осыпая их густыми бело-голубыми трассами своих лучей смерти. Мы сами видели, как от прикосновений этих лучей вспыхивали немецкие самолеты, как отлетали от них крылья и хвосты, отрезанные с такой легкостью, будто сделанные из бумаги, как из еще совершенно целых вражеских машин стали выбрасываться с парашютами экипажи, потому что в голубом небе их ждала верная смерть.

Задравшие головы бойцы устали кричать «Ура», провожая к земле каждого сбитого стервятника, а наши небесные защитники заходили во все новые и новые атаки. Остроносые мстители были безжалостны; и пока в небе над нашими головами был хоть один стервятник с крестами, они не прекращали своих смертоносных атак. Да и потом, когда все закончилось, они время от времени возвращались – только для того, чтобы, растопырив крылья с большими красными звездами, с легким свистом и шелестом, так непохожим на звук обычных моторов, пролететь вдоль наших колонн, показывая, что теперь мы под их надежной защитой. Думаю, что не я один подумал, что с таким надежным прикрытием с воздуха воевать можно, и еще как можно.

Вскоре ко мне привели сбитого немецкого летчика, которого наши бойцы поймали в лесу. От испуга он был бледен как лист писчей бумаги, белокурые волосы слиплись от пота безобразными сосульками, а тонкие губы тряслись, едва выговаривая слова. Тогда я подумал, что именно так и должен выглядеть сверхчеловек, в одночасье превратившийся в дрожащую от животного ужаса тварь.

– Вы, русские, воюете не по правилам, – шмыгая сопливым носом, заявила мне через переводчика эта мокрая курица Геринга, – лучи смерти, которые вы только что против нас применили, запрещены Гаагской конвенцией как абсолютно негуманное оружие. Германское правительство будет жаловаться, оно расскажет всему миру о ваших злодеяниях и потребует наказания всех виновных в жестоком убийстве немецких летчиков…

«Ишь ты, поганая сопля… – подумал я, – как бомбить беженцев или мирные города, так все нормально, а как по мордам получили, так сразу про Гаагскую конвенцию вспомнили, гуманоиды позорные. А этот еще и пованивает премерзостно – обосрался, что ли, от большой неожиданности? Расстрелять бы его у первой осины за то, что они тут творили вчера и позавчера, да нельзя. Пусть живет, гад, и видит, как мы им и дальше морды бить будем. То, что случилось сегодня, это еще цветочки, дальше будет еще веселее…

Одним словом, остаток нашего марша к Даугавпилсу прошел относительно спокойно. Германская авиация нас больше не донимала, тем более что и наши неутомимые защитники были рядом, то снижаясь к самым верхушкам деревьев, то уходя куда-то в запредельное поднебесье, откуда хорошо просматривались ближние и дальние окрестности.

Чем ближе мы подходили к Даугавпилсу, тем отчетливей слышались звуки канонады, в которую на ближних подступах начала вплетаться ружейно-пулеметная стрельба. Командовал боями за город помощник командующего Северо-западным фронтом генерал-лейтенант Степан Дмитриевич Акимов, собравший вокруг себя сводную группу из различных отступающих частей, к которой потом присоединились 9-я и 201-я бригады 5-го воздушно-десантного корпуса, не имеющие тяжелого вооружения. Штаб сводной группы располагался в селе Аглона, в непосредственной близости от железной и автомобильной дорог Даугавпилс-Резекне. В состав этой сводной армейской группы, штурмующей Даугавпилс, до особого распоряжения предстояло войти и нашему 21-й мехкорпусу.

Как выяснилось, первые попытки отбить город передовыми отрядами предпринимались еще вчера, но против больших масс вражеской мотопехоты и танков советские десантники с легким оружием оказались почти бессильны. Но сегодня утром тут тоже произошли большие изменения. Во-первых – как и в нашем случае, с неба разом были убраны все фашистские самолеты, обломки которых теперь украшают окрестности. Во-вторых – небесные защитники проявили еще одно, весьма неприятное для немцев свойство запускать планирующие снаряды, которые весьма метко поражают вражеские танки и бронетранспортеры. В-третьих – к Даугавпилсу подошел наш корпус – а значит, соотношение сил снова изменилось и не в пользу немцев.

Правда, танки у нас исключительно легкие, чуть больше полутора сотен БТ-7 и три десятка огнеметных Т-26. Настоящих танков, то есть Т-34, у нас только два, и бережем мы их как зеницу ока. Но все равно с легкими или даже средними танками лезть в городскую застройку против изготовившейся к обороне вражеской пехоты и противотанковой артиллерии как-то не хочется. Даже после подхода нашего корпуса у врага сохраняется некоторый численный перевес, а по боевому уставу атакующие должны иметь над обороняющимися как минимум трехкратное превосходство. Правда, не может не радовать то, что вражеский перевес постепенно сходит на нет при активном содействии небесных защитников.

Вот, только что, один из защитников углядел что-то на вражеских позициях и сбросил в сторону города два темных обтекаемых снаряда. Было хорошо видно, как у них прямо в полете расправились крылья и, прекратив падение, две темные тени стали планировать в сторону города, покачиваясь из стороны в сторону, будто высматривая, на кого бы им напасть.

– Только не смотри в ту сторону, Дмитрий Данилович, – отворачиваясь в сторону, предупредил меня генерал-лейтенант Акимов, – а то так и ослепнуть недолго.

Я опустил бинокль (к счастью) и хотел было переспросить, от чего это можно ослепнуть, как вдруг там, куда спланировали снаряды, полыхнули две яркие бело-голубые вспышки – примерно как от электросварки, но только в тысячу раз мощнее. Смотри я туда в бинокль и не отведи при разговоре взгляд в сторону генерала Акимова – и в самом деле мог бы ослепнуть; а так отделался легким испугом, то есть пляшущими в глазах розово-фиолетовыми зайчиками. А секунд пятнадцать спустя раздался короткий сухой гром, примерно как от сдвоенного удара молний, ничуть не похожий на разрывы обычных артиллерийских снарядов.

– Вот так с самого утра, – сказал мне Акимов, – эти, «белые», как немецкие самолеты разогнали, так сразу принялись охотиться за танками, ну или там скоплениями пехоты. Углядел что-то и пустил пару снарядов – а каждый снаряд, между прочим, как главный калибр у линкора. Попал – и сразу все в дым. Я даже приказал пока не атаковать; пусть эти, белые, посильнее ослабят немчуру, а мы пока с тобой, Дмитрий Данилович, доложим обо всем командованию, подтянем силы и подготовимся к штурму.