– Ты будешь гораздо лучше. – Ее голос сделался настойчивым, руки вцепились в край стола так, словно это была шея врага. – Ты станешь сиреной. Гладиатором. Красавицей, которая подманивает чудовище поближе, прежде чем вонзить клинок в его сердце. – Мадам де Тревиль расслабилась и распрямилась. – Или же можешь смириться и выйти замуж за мужчину, о котором ты, вероятно, ничего не будешь знать. Согласиться на жизнь без фехтования.

– В этом нет ничего дурного, – выговорила я дрожащими губами.

– Может, и так, если ты этого хочешь. Но ты не этого хочешь, правда же?

Я хотела привлечь папиных убийц к ответственности, хотела, чтобы мама могла дышать свободно, не заботясь о моей судьбе, которая тяжким грузом лежит у нее на плечах; хотела доказать, что отец был прав, что я способная, сильная, что во мне горит пламя; хотела доказать, что мама ошибалась и я стою гораздо большего, чем она думает и чего желает для меня; я хотела… Я хотела слишком многого.

На миг, краткий, благословенный миг мне послышался голос отца, все его истории о братстве, волшебном братстве, которое могло сдвинуть горы и преодолеть океаны ради каждого из своих. Когда в моей жизни появились головокружения, из нее исчезла Маргерит, исчезла вера матери в меня, но истории отца никуда не делись. И никуда не делось стремление к сестринству, верности, чести. Желание иметь что-то свое.

Слезы катились у меня по лицу и скапливались в ложбинке на шее.

– Нет, – прохрипела я, – я не хочу отказываться от фехтования.

– Что ты сказала? – спросила мадам де Тревиль. Но я не могла повторить громче. Я почувствовала дуновение воздуха на разгоряченной коже. – Таня, ты должна принять решение. Ты можешь забыть обо всем, что произошло. Или…

– Или я могу остаться. Обучаться у вас, – закончила я за нее.

– Ты хорошо держалась, несмотря на головокружение. Твой отец был прав: ты талантливая фехтовальщица. Но, как я уже сказала, твое обучение будет заключаться не только в уроках фехтования. Ты научишься манерам и навыкам, которых ожидают от леди из высшего света: танцам, основам этикета, тем правилам, по которым живет аристократия. И еще, конечно, тонкому искусству обводить мужчин вокруг пальца. – Я побледнела, и мадам де Тревиль изо всех сил постаралась сдержать усмешку при виде выражения моего лица. – Итак, что ты выберешь?

Этого хотел для меня отец. Бремя его отсутствия снова навалилось на меня, сдавило мне горло. Его голос звучал в ушах, произносил мое имя снова и снова. Его последняя воля оказалась не предательством, а благословением. Если я останусь, я смогу фехтовать… и, судя по описаниям мадам де Тревиль, у меня появится шанс добраться до мест и людей, которые необходимы мне, чтобы выяснить правду. Ведь будет нетрудно обратиться к мушкетерам, когда я сама стану одной из них, верно? Значит, это то, что нужно. Чтобы поймать убийцу отца. И я должна заплатить эту цену. Я не могу позволить виновному гулять на свободе. Он должен сидеть за решеткой, где он больше никому не сможет причинить вреда. Где он не сможет отнять отца у другой дочери.

– Это решение не из тех, что можно принять с наскока, так что, если тебе нужно подумать…

– Я согласна.

– Ну что ж, – сказала мадам де Тревиль, – тогда добро пожаловать в орден «Мушкетерки Луны».

Глава одиннадцатая

Мадам де Тревиль велела мне подождать в прихожей, пока она переговорит с другими девушками в гостиной. Я изо всех сил старалась держать голову прямо и плечи расправленными. Однако в конце концов моя щека как-то улеглась на ладонь, локоть оперся о приставной столик, а сама я, сидя на стуле, привалилась к стене. Перед тем как она меня покинула, мы обсуждали расписание тренировок: по утрам фехтование, а после обеда особые занятия, которые поспособствуют моему превращению в мушкетерку. Иногда я буду заниматься вместе с остальными, иногда одна – например, когда другие девушки будут на светских мероприятиях. Мадам де Тревиль была непреклонна в своем убеждении, что я еще совершенно не готова покидать дом. И хотя меня это задевало, я была ошеломлена тем, как хорошо она осведомлена о моем состоянии. Должно быть, в отцовском письме содержалось множество подробностей. Она знала, что я обучалась мастерству фехтования еще до болезни, что мне стало проще контролировать мое состояние, когда я снова начала всерьез тренироваться… Я думала, отец был единственным, кто видел эту взаимосвязь, но мадам де Тревиль, похоже, тоже заметила, что фехтование мне помогает. У нее даже были планы, как дополнить мои тренировки, чтобы я стала как можно сильнее. Все это звучало прекрасно, пока я не вспомнила об одном нюансе. Мне едва удалось облечь его в слова.

– Но если я должна… соблазнять, – тут мой голос надломился, – этих мужчин…

– Объекты.

– Объекты. Если я заставлю их желать меня, разве они не заметят тогда, какая я сильная?

– Речь не о том, что они увидят тебя в неглиже.

– Да я не об этом! Я просто подумала, что, если мы станем танцевать, они заметят…

– Что твои руки более мускулисты, чем у обыкновенной парижской мадемуазель? Не стоит волноваться, – сказала она с усмешкой. – Когда мы с тобой поработаем, они едва ли заметят твои руки.

Ума не приложу, как я не сгорела от стыда прямо в тот же миг.

Из-за окна доносился стук копыт. Я разглядывала противоположную стену прихожей. На ней были нарисованы маленькие лошадки. Оттенки розового, лилового и королевского пурпура.

– Excusez-moi… – Покашливание, потом еще раз, громче: – Прошу прощения, мадемуазель?

Вздрогнув от неожиданности, я чуть не свалилась со стула. Юноша примерно моего возраста поспешил на помощь, но я уже выпрямилась, так что ему оставалось лишь подняться с колен и прислониться к столику, на котором расположилась экстравагантная цветочная композиция. Ваза с белыми лилиями покачнулась, и он едва успел поймать ее одной рукой – в другой у него была зажата стопка бумаг и несколько перьев. Издав отчетливое кряхтение, он вернул вазу в центр стола, а затем отступил назад. При этом он оставил чернильные пятна на гравированном фарфоре.

– Прошу прощения, – сказала я, пытаясь сдержать смех – наполовину нервный, наполовину искренний. – Вы так торопились мне помочь, так что все это моя вина…

– Получилось забавно, – признал он.

Я вспыхнула и отвела глаза. Когда я снова повернулась к нему, он уже успокоился.

– Я только что понял… ох, простите, я повел себя невежливо. Такой беспорядок устроил. – Он принял позу для официального поклона. Выглядело это ужасно глупо. Но его глаза при этом весело блестели, как будто он осознавал всю абсурдность ситуации и принимал ее как непреложный факт. – Позвольте мне официально представиться. Месье Анри к вашим услугам.

– Почему ваше имя… ах да! Я как раз думала, как вас разыскать. Я хотела вас поблагодарить.

– Поблагодарить? Меня? – Он произнес каждое слово как отдельный вопрос.

– За то, что принесли мой сундук, – пояснила я. А что, если это не он? Что, если я ошиблась, что, если он обидится на это и я добавлю еще одно имя к списку людей, которые считают, что мне здесь не место? Но кто еще будет представляться по имени, а не по фамилии, кроме слуг? – Это ведь вы принесли мой дорожный сундук, не так ли?

– Вы Таня де Батц, – выдохнул он. Как он произнес мое имя! Словно оно принадлежит чему-то – точнее, кому-то прекрасному! – Ах да, я ведь хотел представиться. Я служу подмастерьем у месье Сансона, картографа. – Он почесал голову, и его пальцы оставили на лбу след чернил. Темно-синяя полоса терялась в золотисто-каштановых волнистых волосах. – Но на самом деле я хочу стать инженером. Я не хочу отмечать, где находятся прекрасные парки и дворцы, я хочу их создавать, планировать, как будет жить город, упорядочивать его механику.

По мере того как он говорил, его лицо все более оживлялось. Произнеся последние слова, он вздохнул:

– Должно быть, кому-то вроде вас это кажется незначительным.

– Кому-то вроде меня? – переспросила я.

– Вы произведете реальные, осязаемые перемены. Мне кажется, старик пытается выжить меня из мастерской, заваливая всей этой бессмысленной работой.

– Что вы… как вы сказали? – выдавила я.

– Вы ничего не выдали! Я все знал! – заверил он, увидев мое лицо. – Не волнуйтесь! В конце концов, ей было бы сложно скрывать затею с орденом от своей семьи. К тому же я здесь живу.

Я уставилась на этого сияющего неуклюжего парня, который едва не разгромил прихожую.

– Так вы сын мадам де Тревиль?

– Я ее племянник.

Резко хлопнула дверь. Мадам де Тревиль.

– Вижу, вы не упустили возможности познакомиться, – заметила она, направляясь к нам. Она остановилась рядом с Анри, нахмурилась и принялась стирать носовым платком чернильные пятна, оставленные им на вазе. – Тебе разве нечем заняться? Не понимаю, для чего ты здесь торчишь, когда у тебя столько работы. Если ты не добьешься успеха, нам вечно придется выслушивать причитания твоей матери. – Ее тон был раздраженным, однако в глазах светилась нежность.

– Конечно, тетя.

– Таня, у нас плотный график. Портной приедет в половине четвертого. – Она повернулась к Анри, который стоял у нее за плечом. – Я думала, тебе надо работать.

Разворачиваясь, он запнулся о ковер.

– Был рад с вами познакомиться, мадемуазель де Батц! Au revoir! До свидания!

Я хотела было помахать ему рукой, но тут же почувствовала себя очень глупо и вместо этого сделала реверанс – совсем неглубокий, чтобы не закружилась голова.

– Хорошо, что ты не обиделась, – сказала мадам де Тревиль.

Все еще склонившись в реверансе, я оглянулась на нее через плечо:

– Прошу прощения?

– Это он вытащил твою шпагу из сундука, – объяснила она. – Не ожидала, что ты так легко это воспримешь.

Желудок подпрыгнул, я крутанулась на каблуках и посмотрела вслед Анри. Он рылся в моих вещах: моих книгах, моей одежде… моем белье. У меня не нашлось слов. Мадам де Тревиль вздохнула.

– О господи, Таня, ну конечно, я не просила его копаться в твоих личных вещах. Я попросила Портию найти шпагу, не Анри. И потом, даже если бы я его попросила, он испытал бы такое неудобство от одной только мысли об этом, что никогда больше не выполнил бы ни единой моей просьбы. Но знаешь, о чем этот, – она жестом указала на мое лицо во всей его пылающей красоте, – эксперимент говорит мне? Неважно, сколько в тебе внутреннего огня, мне придется посвятить как минимум неделю тому, чтобы научить тебя не краснеть как помидор в присутствии мужчин!

В комнате царила гробовая тишина. Обстановка состояла из роскошной мебели, стены были задрапированы изысканными, плотными тканями бледно-желтого, зеленого и бирюзового цветов. Я подняла свою чашку. Заметила каменное выражение на лице мадам де Тревиль и поставила обратно на стол. Чашка звякнула о блюдце. Отец наверняка ощущал себя иначе, встречаясь с братьями по оружию. Но ему-то не нужно было беспокоиться о неудобном декольте или о том, что о нем судят по телу, которое он не в состоянии контролировать.