Слишком очевидно, слишком просто… настолько, что казалось опасным.

Кто-то из нас пошевельнулся. Кто-то развернул ладонь, и кончилось все тем, что мы пожали друг другу руки, подобно тому как заключают сделку, и начали смеяться, как тогда, в чайном магазине.

Я чувствовал себя полным дураком, но мне было все равно. Никогда еще это не доставляло мне столько удовольствия.

– Увидимся, – сказала она, пока мы пожимали руки.

Мне хотелось, чтобы наша «сделка» заключалась в этом.

– Увидимся, – ответил я.

Я отошел. На середине пути, на той же самой улице, до меня донесся звук двери ее подъезда, и я обернулся.

Элена все еще стояла там, все еще смотрела на меня.

Мы не стали вновь прощаться. Даже не улыбнулись, не рассмеялись, не сделали ничего; просто смотрели друг на друга, пока я уходил, пока она заходила в подъезд.

У Элены были красивые глаза, это было заметно даже на таком расстоянии, когда разглядеть ее черты не представлялось возможным.

Еве не нужно было задавать вопросов, когда мы увиделись дома. С тем же глупым выражением лица, которое у меня, наверное, было, когда я смотрел на Элену, я ей все рассказал, а она выслушала, улыбнулась и сказала, что я влюбился по уши. Так и было.

– Почему ты ее не поцеловал? – спросила она, когда я закончил свой рассказ. – Если ты заметил эту связь между вами, чего же ты тогда ждешь?

– А ты почему до сих пор не поцеловала Софию, если все так просто? – поддел я.

Ева запыхтела, скрестила руки на груди и заерзала на матрасе.

Мы еще немного поговорили про Элену, про Софию и про то, как просто, сложно, проблематично и рискованно было бы их поцеловать.

12
Четвертое письмо

Дорогой друг, дорогой напарник!

Сегодня кое-что случилось.

Мы посмотрели друг на друга. По-настоящему посмотрели друг на друга; увидели все те истории, что несли как бремя, все те шрамы и секреты, что погребены на дне моря.

Мы посмотрели друг на друга и увидели. Можно было бы сказать, что время остановилось, но ощущение было немного другим; ощущение… было похожим на то, как двое часов останавливаются ровно в тот момент, когда другие начинают свой отсчет, от одиннадцати тридцати.

Тик-так, тик-так.

13
Элена и Нико

Ноябрь

Наступил ноябрь, а вместе с ним и самый сложный день в году, день, которого я больше всего боялась и больше всего ждала с тех самых пор, как мне исполнилось шестнадцать. Я добралась до него без единого симптома, без единого отпечатка Хантингтона.

С той самой ночи на балконе у Даниеля, когда я говорила и говорила, пока не высказала все, что накопилось, я стала в два раза чаще ходить к психологу. София была права: я действительно тогда находилась в таком состоянии, в котором фигура Габриеля меня тревожила, не давала спокойно спать, и я не хотела туда возвращаться.

С того дня, когда Нико зашел за мной в «Чайный дворец», мы больше не оставались наедине. У нас обоих не было времени, или, возможно, никто из нас не мог найти подходящий предлог. Возможно, тем вечером Нико вел себя просто как обеспокоенный друг, который хотел провести со мной время. Возможно, он просто хотел убедиться, что я была в порядке…

Несколько дней назад София начала покупать мне газеты. Похоже, она заметила, что я уже не особо старалась оставаться в курсе происходящего вокруг, и что-то в нашем разговоре на балконе сподвигло ее принять это решение.

Должна признаться, мне нравилось приходить домой и находить новую газету на журнальном столике в гостиной. Иногда она оставляла мне газеты с записками: «Мнение – полный бред, но нужно читать и такое, чтобы понимать, чего мы хотим избежать».

Я больше не писала, не рассказывала истории, но мне было приятно видеть это «мы», включающее и меня тоже. Я читала все, что она для меня помечала.

На скалодроме отремонтировали несколько стен, и я попробовала пару новых трасс. Поднялась по еще одной – фиолетового уровня, по которой до этого никогда не лазала, – и много гуляла по Фуэнкарралю^[8].

Я увидела его в понедельник, когда поехала на вокзал встречать бабушку с дедушкой; они ехали с побережья провести праздники в городе. До Рождества было еще долго, но они каждый год приезжали пораньше, чтобы побыть со мной в мой день рождения. Они никогда не называли причину, но я знала. Поэтому минимум, что я могла для них сделать, – это поехать и встретить, пусть даже и на груде металлолома, принадлежавшей Софии.

И пока она помогала мне загрузить чемоданы и беседовала с бабушкой и дедушкой, я его увидела: подъемный кран невероятных размеров на «Стеклянной башне».

Кажется, мой дедушка сказал, что стройка продлится до января.

С того дня я начала туда ходить. Я ехала до ближайшей станции метро и смотрела на красный подъемный кран, поднимающийся вдоль стеклянного фасада. Двести сорок девять метров, пятьдесят этажей. Самый высокий небоскреб в Испании и третий по высоте в Евросоюзе. Я подумала про себя, сколько красных ступеней было между этажами. Пятнадцать? Двадцать? Сколько ступеней было между землей и верхушкой? Семьсот? Тысяча?

Сколько бы времени ушло на подъем по тысяче ступеней?

Пару воскресений я обедала с родителями, братом и бабушкой с дедушкой и с ними же отпраздновала свое двадцатилетие за пару дней до самого дня рождения.

Все прошло чудесно. Лео был в том возрасте, когда, что бы он ни делал, все казалось очаровательным, все было достойно видео или фотографии. Находиться рядом с ним было так просто. Мне не задавали неудобных вопросов, было лишь несколько, на которые мне было сложно ответить: «Как ты, Элена?», «У тебя все в порядке?», «Солнышко, ты заметила какие-то изменения?».

«Хорошо», «Да», «Нет».

Новых вопросов не последовало. Какое облегчение.

Я чувствовала себя с ними так же, как и до того, как мне исполнилось шестнадцать. Приятное чувство.

У нас были хорошие, близкие отношения; порой немного натянутые – как и во всех семьях, – но здоровые.

После постановки диагноза было невозможно не чувствовать, что меня постоянно оценивают. Было сложно не замечать переживание в глазах моей матери или критику, когда я делала что-то не слишком полезное для здоровья. Со временем я поняла, что этот комок в горле и пустота в желудке рождались по причине того же самого страха, который заставлял ее заключать меня в объятия, которые будто бы могли меня защитить.

Она меня душила. Но по-другому у нее не получалось.

Однако в день моего рождения я почувствовала, как она старается.

Я спросила себя, было ли дело в моем двадцатилетии. Может, они тоже думали об этой цифре, об этой черте, которую мне нужно было перейти, чтобы задышать спокойнее.

Доктора убедили нас, что если пережить юность без симптомов, то возрастает вероятность того, что они появятся уже гораздо позже; но всегда оставался шанс, что они появятся до двадцатилетия, а это уже был приговор, и очень суровый.

Когда в ночь моего дня рождения мы подошли к подъезду ребят, София встала за моей спиной и сказала, что я не смогу подняться наверх, пока она не завяжет мне глаза.

Я запнулась столько раз, что даже потеряла счет, врезалась сначала в перила, а потом в косяк входной двери Даниеля.

Звонить нужды не было, потому что, как только я врезалась в дверь, шум в квартире сошел на нет. Видимо, этого было достаточно.

Музыку слегка приглушили, и я услышала, как они о чем-то спорят, а потом дверь открылась.

От сладкого запаха, напоминающего корицу, у меня защипало в носу. Из колонок доносилось пение Тейлор Свифт, и казалось даже странным слышать эту песню в ее исполнении, а не Нико. Сколько же раз я, должно быть, слышала, как он ее напевает, если его голос казался мне более привычным?

Мимолетный образ его губ возник у меня в голове, и мне захотелось, чтобы с моих глаз наконец сняли повязку.

Кто-то взял меня за запястье.

– Вы только посмотрите, кто здесь. Поздравляю, Элена. – Даниель чуть-чуть притянул меня к себе, чтобы обнять и расцеловать в щеки.

– Поздравляю, дорогая, – сказала Ева, прежде чем меня обнять.

– Элена, с днем рождения.

Когда чьи-то руки подтолкнули меня в спину, я услышала голос Нико, и мне пришлось вытянуть руки перед собой, чтобы не врезаться в него.

Я бы убила Софию.

– Можно мне это уже снять?

Кто-то засмеялся.

– Конечно, – ответил Даниель. – Почему ты сделала это на входе?

– Нет! Снимать нельзя! – запротестовала София, и я почувствовала, как она схватила меня за плечи. – Какой был смысл снимать повязку на пороге? Зачем подниматься по лестнице вслепую, чтобы потом сразу все увидеть, как только откроются двери?

– Ты заставила ее так подниматься по лестнице? – услышала я голос Евы.

– Ну, ради интриги…

– Ребята! – взмолилась я.

– Иди сюда, – вмешался Даниель. – Я тебя провожу.

Я почувствовала, как он положил мои ладони себе на руку, и не стала протестовать. Схватилась за него и позволила увести себя куда-то в центр гостиной.

Мы резко остановились.

Руки Нико сняли повязку с моих глаз. Он не сказал ничего, что бы его выдало, остальные тоже молчали, чтобы я не могла понять, кто где находится; но я знала, просто знала, и все. Я ощутила его руки на моих волосах, когда он не спеша развязывал узел, и поняла, что за моей спиной стоял именно он.

И хотя мне хотелось развернуться, как только повязка исчезла, я не могла этого сделать, потому что увидела, что нахожусь посреди гостиной с воздушными шарами, гирляндой, натянутой через всю стену, снизу и до одной из ламп наверху, и накрытым для ужина столом.

– С днем рождения, – прошептала София и обняла меня.

Я сказала спасибо, поблагодарила всех, а Даниель сделал музыку громче.

Когда я посмотрела на Нико, у него в руках все еще оставалась повязка.

Он сказал, что сейчас вернется. Ему нужно было спуститься за пиццей.

– София убедила меня, что ты не захочешь приглашать никого больше, – тихо сказала мне Ева. – У тебя есть время позвать кого-то еще. Можем попросить Нико купить побольше пицц.

– Места хватит на всех, – поддержал Еву Даниель.

Я покачала головой. Были люди, которые бы пришли: друзья из школы, бывшие сокурсники из университета, кажется, пара знакомых со скалодрома… Но в тот день я чувствовала себя комфортно в этом небольшом кругу, который был немного больше, чем наш с Софией крохотный мир, надежный и прочный, безмятежного пастельно-синего цвета.

Через пару минут вернулся промокший до нитки Нико.

С каждым разом он промокал все сильнее и сильнее.

Ева закричала на него и попросила, чтобы он уже купил себе дурацкий зонт, а Даниель поинтересовался, намокла ли пицца.

Мы ели пиццу и пили пиво. В действительности это они пили пиво. Даниель приготовил мне что-то, название чего мне не вспомнить, и, прежде чем перелить эту субстанцию в мой стакан, на котором была нарисована принцесса Эльза, он смазал его края сахаром. Было очень вкусно, настолько, что в конце концов все остальные перешли на этот напиток.

Мы снова завели спор о «Леди Мадрид», только на этот раз никто не плакал.

А потом… потом выключили свет.

– Сейчас? – уточнила с энтузиазмом София.

Стоявшая у выключателей Ева кивнула.

– Вы стерли… то самое? – спросил с серьезным лицом Нико.

София отмахнулась, как бы говоря, что это неважно, а Нико повернулся ко мне.

– Прекрасно, – пробормотал он. – Я хочу, чтобы ты знала, что я в этом не участвовал и не одобряю.

Я пыталась посмотреть Софии в глаза.

– Что ты сделала?

Она намеренно меня проигнорировала, отошла от стола и сразу же исчезла в комнате Даниеля. Спустя несколько секунд они вышли, держа в руках что-то светящееся.

Торт. Они несли торт.