– Мам, вот они! – закричал он и побежал вперёд, в тот отдел, где горел свет, и висела одежда, и ещё видны были какие-то сложенные вещи. – Я нашёл их!

Ботинки стояли на полке и улыбались ему. Разношенные, принявшие форму чьих-то чужих ног – а ноги возьми и вырасти, вот ботинки и отнесли в магазин. Должно быть, думали: вдруг кто-то купит? Может, очень деньги нужны, даже эти копейки. Ботинки целые, но кожа пошла морщинками, будто трещинками, и в этих трещинках Костя видит улыбку.

Мама берёт с полки ботинки, вертит их, ставит вдвоём на одну ладонь – они связаны вместе шнурками. Круглые тупые носки соприкоснулись, точно ботинки о чём-то секретничают. Один говорит другому: «Бежим!» – и вместе они норовят соскользнуть у мамы с ладони, перевесить носками, а может, пятками, уж как получится! В таких, должно быть, хорошо бегать и прыгать.

Мама как будто взвешивает на ладони ботинки. И говорит:

– Пошли походим ещё. А если не найдём ничего, я тебе это куплю!

Ему говорит, а сама оглядывается на какую-то бабушку. Вот, мол, как трудно во время кризиса искать сыну ботинки. Пустой магазин! Неужто в самом деле придётся покупать вот это?

А бабушка вдруг примет приглашение мамы и вступит в разговор. Бабушки всегда так, думает Костя: услышат, что кто-то рядом говорит как будто не с ними, но нарочно так, чтобы им было слышно, – и обязательно отзовутся. Сейчас бабушка скажет: «А что, хорошие ботиночки! Ношеные, но крепкие!» – и Костя с мамой больше не пойдут ничего искать.

Но бабушка точно не слышит их. А может, и впрямь не слышит. Мама глядит на неё растерянно и ставит ботинки на полку. «Хоть бы мы больше ничего не нашли», – думает Костя. Он понял: по-маминому, эти ботинки плохие, в них будет стыдно. Только если совсем-совсем ничего не найдётся, их можно будет купить.

В магазине, кроме отдела «Комиссионный», ничего не работает. Зато по соседству, в подвальчике, нашлись твёрдые, лаковые, без каблучка, с плоской, точно вырезанной из фанеры подошвой. Мама сказала:

– Вот тебе и ботиночки. Новые, нарядные! Береги их!

А как это «береги»? Когда они у тебя на ногах, их разве убережёшь? Это всё время надо было вниз смотреть, на ноги? И тогда подошва бы не отклеилась – у одного на носке, у другого на пятке? Ногам стало мокро, хотя никаких луж не было. Он разувался дома, стягивал прилипшие мокрые носки. Тут мама подошла, схватила его лаковые ботинки – и сразу как закричит:

– Что, что мне делать! Ты должен был думать, должен был совесть иметь! Это же не так, что – пошёл и купил! Ты помнишь, сколько мы их искали?! Где я тебе сейчас куплю другие ботинки?!

А сама бросает быстрые взгляды на дядю Гену, точно спрашивает его: «Ты слышишь, слышишь, как я кричу на Костю? Он так плохо поступил, что я и не стесняюсь тебя – вот как я могу кричать!» Дядя Гена морщится – у него, может, уши уже болят.

Наконец он неуверенно, медленно произнёс:

– Ну это же, наверно, можно подклеить?

Мамины глаза тут же сверкнули – в них вроде мелькнула радость, но Костя не был уверен. И сразу же мама стала выговаривать Косте:

– Видишь, дядя Гена теперь будет чинить твои ботинки!

Дядя Гена и впрямь пошёл в коридор, взял осторожно один Костин ботинок и велел маме обтереть его мокрой тряпкой, а после откуда-то появился резко пахнущий клей.

– Смотри, смотри! Дядя Гена устал, он, считай, полторы смены простоял на конвейере, он отдыхать хочет! Приятно ему, что ли, твои ботинки чинить? – повторяла и повторяла мама.

Дядя Гена выдавливал клей на края подошвы, не поднимая головы на Костю и маму. У него было невероятно покорное, усталое выражение. Должно быть, если бы его сейчас стали бить или щипать или мама бы кричала ему про то, как он устал, уже в самое ухо, его лицо бы не изменилось. Точно он уже заранее чувствовал себя так, будто его бьют или дают щелбаны, а сдачи давать нельзя.

Костя едва сдерживался, чтобы не морщиться, глядя на него. Если бы дядя Гена не взялся клеить ему ботинки, то и мама бы не твердила: «Смотри, смотри!» Зачем нужен такой безответный и тихий дядя Гена, из-за которого мама всегда кричит? Костя однажды спросил об этом у мамы, и та опять разозлилась:

– Бессовестный! А кто покупал тебе халву, и клюшку, и самолёт с батарейками, кто?

И Костя думал: ну да, дядя Гена покупал! Но лучше бы не было никакой халвы и этого самолёта, который самому всё равно брать нельзя, но и дяди Гены бы не было, и этой малявки, из-за которой ему всё время теперь повторяют, что он не один. Их Люсенька то спит в деревянной кроватке у него в комнате (мама теперь говорит: «В детской»), то орёт пронзительно, на одном звуке: «А-а-а!» – и, если случайно уронишь книжку или хотя бы пройдёшь не на цыпочках, она может проснуться и заполнить дом своим «а-а-а!». Мама вбежит в комнату и бросит тебе: «Она бы ещё час могла спать!»

Зато сама мама может шуметь сколько захочет. И если Люся проснётся сейчас от её крика – то всё равно окажется, что виноват Костя, ведь это он рассердил маму и ей пришлось кричать на него.

Вот бы дядя Гена и Люся куда-нибудь исчезли, совсем.

Когда не помнишь про кого-то, его как будто и нет, а Костя, когда выходит на улицу, быстро забывает про дядю Гену и Люсю. Хотя мама каждый день повторяет: «Думай про то, что ты у меня теперь не один!»

«А как жить тогда, зачем, если всегда про них помнить?» – спрашивает он сам себя. На улице же никто не говорит с ним про дядю Гену и Люсю! Если совсем забыть про них, то можно представить, что дома тебя ждёт одна мама – и у вас всё как раньше.

В ботинках с плоской тонкой подошвой бегать неудобно, пятки об асфальт так и стукают, но он сам виноват, что изорвал сандалии, не растянул их на всё лето. Мама так говорит: «Не растянул», – хотя ремешки были уже растянутые. Кеды у него целые, но из них он вырос, а новые, побольше, они с мамой нигде не нашли. Только лаковые ботинки. Мама твердит: «Не забывай, что ты в них в школу пойдёшь. Уж не изорви их за эту неделю, уж дотерпи!»

* * *

Что в школу через неделю – тоже помнить надо. Школа стоит обманчиво тихая, как мама, готовая закричать на тебя, если окажется, что ты что-то сделал не так. Школа затаилась до сентября – все три этажа светятся жёлтой краской, все окна блестят. Учительница биологии с девочками высаживает на центральную клумбу оранжевые цветы. На площадке ярко-белым расчерчено, где какому классу вставать на линейку. И не верится, что здесь – и здесь – поместится целый класс. Но пока ещё можно бегать где хочешь.

За школой, в одном из дворов, у детской площадки растёт большое старое дерево, кряжистое, кора в трещинах, листья шумят высоко над землёй. Надо быть кошкой, чтобы забраться в густейшую невероятную крону. А человек не сможет залезть – внизу нет никаких веток. Валик сказал:

– Я видел, как здесь птицы кружились. Наверно, у них среди веток гнездо.

– И птенчики? – спросил Костя.

И тут же подумал: а что удивляться? Там, среди листьев, может прятаться сколько угодно гнёзд! Дерево представлялось ему с земли целым городом с ветками-улицами, и каждая вела непонятно куда. На тех улицах кто только не жил – и птицы, и гусеницы, и жуки. Но как это всё увидишь? Должно быть, если попробовать залезть, надо ощупывать ствол пальцами – и цепляться за любые неровности в коре, и подтягиваться на руках. А коленками надо будет обнять ствол и держаться – но он слишком широкий, не обхватишь… Наверное, со стороны это бы выглядело очень смешно!

– Какие птенчики? – объяснял рассудительный Стасик. – Они бывают в начале лета. А сейчас они выросли и улетели. Птицам уже скоро собираться на юг, а как бы они смогли, с птенчиками?

Костя ощутил острую грусть оттого, что лето кончается. Вот и птенцов он не успел увидеть. Должно быть, среди веток осталось пустое гнездо. Но снизу ничего было не разглядеть среди зелени.

– А давайте Костю подсадим, пусть он на дерево залезет! – предложил вдруг Валик.

– Давайте! – сказали Стасик и Шура.

Костя не верил своим ушам.

– Посмотришь, что там, а потом нам расскажешь, что видел! – ободряюще сказал Валик.

А Стасик добавил:

– Может, увидишь старое гнездо. Ты тогда его с собой забери!

Друзья со двора были старше Кости и выше ростом. Но дома он привык, что уже большой, потому что дома Люся была. Он не представлял, как это его кто-то станет поднимать. Но мальчики вместе подхватили его со спины. Он старался побыстрей карабкаться по стволу, пока сзади его поддерживали и подталкивали вверх. Вот уже и большая ветка, а следом ещё одна, и наконец можно было надёжно поставить ногу, опереться – а второй ногой искать новую опору, повыше, и руками искать, за что можешь схватиться и подтянуться. Костя шёл наверх по толстым ветвям, пробираясь среди тонких веточек, среди молодой густой поросли, и эта поросль хватала его за футболку и норовила царапнуть лицо. Наверху, оказывается, был ветер, и каждый листик вокруг шевелился. Все вместе они шумели, как будто несколько, много живых существ – невидимых – говорили одновременно рядом с ним.

Костя оказался внутри этого шума и не сразу понял, что с земли его уж в который раз окликают по имени и спрашивают:

– Что молчишь?

– Они громкие! – торопливо сказал он о том, что его больше всего удивило.

Костя был худой, но он с трудом пролезал между двумя близко растущими ветвями, хватался за третью, подтягивался на руках. Где же гнездо? По той стороне дерева он продвигается или не по той? Где-то рядом подавали голоса птицы, и, кажется, он слышал птенчиков. У самого уха их мама, невидимая, издала тревожный крик: «Чужак! Чужак!»

Но гнездо оказалось пустым, как и говорил Стасик. Все давно улетели из него. Гнездо лежало прямо перед его лицом, в развилке. Он долго разглядывал его, не решаясь дотронуться. Снизу опять кричали. Что-то напугало друзей, к нему долетало:

– Давай вниз!

– Костя, где ты там? Спускайся!

И тогда он осторожно поднял гнездо, спрятал его под футболку, а футболку заправил в штаны.

Ближе к земле, там, где у дерева не было веток, он не знал, как слезать, кора обдирала ноги под брюками, и, когда он почувствовал под ногами землю, Валик воскликнул:

– У тебя хвост!

И Стасик спросил:

– Что тебе будет? – потому что слышал, как мама однажды кричала на Костю.

Сзади в штанах оказалась дыра – и когда только она появилась? Клочок материи, оторванный не до конца, свисал узким треугольником. И правда, было похоже на хвост.

* * *

Мама спросила дома чуть растерянно:

– Где ты нашёл дерево, на которое можно влезть?

И Костя подумал: и правда, у нас, видно, только одно такое дерево на весь район! И он улыбнулся. Вспомнил, как они с мамой ходили смотреть их новый дом, стоявший ещё без жильцов, а на лестнице им встречались женщины в пёстрых от краски рубашках и штанах. Женщины гулко перекрикивались, и казалось, их голоса скакали по лестнице вверх-вниз. И мама тоже прыгала на ступеньках и повторяла Косте: «Совсем немного – и у нас будет свой дом!» Окрестные дома тоже стояли пустые, между ними низко над землёй перекатывались облака пыли. Мама говорила: «Ни дерева! Наверно, потом нам всё-таки посадят деревья. Или сами, жильцы, посадим».

И точно, Костя с мамой сажали возле подъезда деревья, и Валик с родителями там был, и Стасик с отцом. Чьи-то папы выкапывали аккуратные ямки. Другие взрослые каждый раз отделяли новый саженец от большой колючей лежащей посреди двора кучи. Дети должны были держать саженец в ямке, пока мама или папа закапывали корни: надо было, чтоб деревце росло ровно. Уже к обеду они всем двором разобрали колючую кучу.

Всё это Костя вспомнил в одну секунду. Или в две секунды. Деревья, посаженные тогда, теперь были высокими – выше Кости и выше мамы. Но всё равно ни на одно ещё нельзя было залезть. И мама, похоже, не знала, что в микрорайоне есть и большое дерево, оно уцелело во время стройки. Надо будет показать его маме…

И тут она воскликнула: