– Ох, матушка, государыня, не к добру то! Слышь, Фомушка чего молвит: в землю падет. Помер, стало быть, наш Максим Максимович, в землю пойдет. А пташка-то, стало быть, душенька его, в небо летит.

– Ахти, царица небесная! – запричитала Марица Михайловна, – а мне-то и невдомек. Ведомо, так. Фомушке господь открывает. Помер Максимушка мой рожоный, по грехам нашим, знать.

Марица Михайловна заголосила громче. Монашка, девки сенные принялись всхлипывать.

– Матушка, – сказала Анна Ефимовна с сердцем. – Чего голосишь. Рано времени хоронить начала. Лекарь…

– Не лекаря, попа зови, – прикрикнула на нее старуха. – Пущай отходную чтет.

– Да погодь ты, матушка, – сказала Анна Ефимовна, – вон лекарь идет. Пущай хоть поглядит ране.

Лекаря, видно, отливали водой. Пьян был, должно быть. Волосы мокрые висели махрами, кафтан еле сходился на толстом брюхе.

– Ты чего ж, Семеныч, не шел? – сказала Анна Ефимовна. Вишь, Максим Максимыча конь скинул. Лежит, не шелохнется, ровно мертвый. А, может, жив?

Лекарь быстро нагнулся к лавке. Кафтан у него натянулся, две пуговицы на животе с треском отскочили и покатились по полу, а кафтан так и разъехался на обе стороны. Лекарь со страхом покосился на Анну Ефимовну, но она и не заметила. Только монашка Феония всплеснула руками и зашептала что-то Марице Михайловне.

Лекарь, кряхтя, стал на колени, распахнул кафтан на Максиме Максимовиче, разорвал рубаху. Грудь у Максима была узкая, плечи торчали углами. Лекарь глядел на него и качал головой.

В горнице стало тихо. Марица Михайловна сердито бормотала что-то про себя. Анна Ефимовна не отводила глаз от лекаря. Только Фомушка все бубнил свое:

Капель в землю падет…

– Вишь ты, государыня, – сказал лекарь. – Теплый он – Максим Максимович, ровно как живой. А в грудях дыхания словно нет. Будто как померши.

Анна Ефимовна закусила губу, Марица Михайловна всхлипнула и заголосила:

– Помер сыночек мой рожоный, Чуяло сердце мое беду неминучую. Еще как вечор Агашку посошком учить почала, надломился посошок мой. Я тотчас угадала: ох, не к добру то. А вот и сломился дубок молодой, сыночек мой рожоный.

– Полно те причитать, матушка, – сказала Анна Ефимовна, – и без того тошно. Неужли помоги никакой сделать нельзя – обратилась она к лекарю.

– Ты погоди, матушка Анна Ефимовна, – сказал он, – может, и не помер Максим Максимыч, помроки лишь нашли. Вот я ему тотчас кровь жильную отворю, чтобы крови продух дать. А то у его кровь садиться начала. А там винным духом его натру. Может, он и опамятуется. Пущай лежит. Я тотчас нож вострый принесу и снадобье тож.

Лекарь потер себе живот, придержал кафтан и шаром выкатился из горницы.

– Вишь, матушка, может, и не помер Максим, – сказала Анна Ефимовна свекрови.

– Как не помер, – сказала старуха сердито. – Вишь, лежит, не шелохнется. Нехристь – лекарь твой. Покойника резать надумал. Фомушка, чай, правду видит.

А Фомушке надоело глядеть в окно. Он подобрался к Максиму Максимовичу, наклонился над ним и глубоко засунул перышко в нос Максиму Максимовичу.

Вдруг Максим Максимович встрепенулся весь, громко чихнул и открыл глаза, а Фомушка с испугом отскочил.

Девки зашевелились и заохали.

– Ахти, святители, очнулся! – вскричала Марица Михайловна. Вишь, не лекарь твой помог, а Фомушка.

Анна Ефимовна быстро подошла к мужу.

– Анница, – заговорил он слабым голосом. – Отколь ты?

Анна Ефимовна усмехнулась.

– Гадаешь, на Перми ты? Назад воротился.

Максим Максимович попытался подняться и опять упал на лавку.

– Ох! – вскрикнул он. Жеребец-то! Аль взад прискакал?

– Лежи уж, коль на коне не усидел. Хозяин! Лекарь кровь отворять тотчас будет, – сказала Анна Ефимовна.

– Бежи за настоятелем, Феона, – сказала Марица Михайловна, – пущай тотчас идет, поколь опамятовался Максимушка. А то без покаяния сынок помрет.

Фомушка запрыгал на одной ноге, приговаривая:

Сынок помрет,
Капель падет,
Мыша скребет,
Метель метет,
Петел поет,
Ладья плывет.

– Да уйми ты, матушка, дурака своего, – сказала с досадой Анна Ефимовна, и чего ты пугаешь Максима. Очнулся, так, бог даст, не помрет.

– Уж без тебя с сыном и молвить не сумею. Пойдем ин, Фомушка. Не хотят нас, не надобно. Спокаются посля.

Марица Михайловна сердито повернулась к двери, Феония и Агаша подхватили ее под руки. Фомушка скакал за ней и выкрикивал:

Сынок помрет,
Капель падет,
Петел поет…

Девки сенные шли сзади, толкая друг друга и пересмеиваясь.

Анна быстро вышла в сени и отворила наружную дверь. На крыльца стоял Иван Максимович, а по двору бегали холопы с коробьями от ворот к амбарам.

Анна Ефимовна всплеснула руками.

– Иван! – вскричала она, перешагнув порог. – Чего велишь разгружать струги^[4]. Полегче Максиму. Даст бог, встанет, поедет, как раз на Каме их захватит.

– Встанет! Поедет! – повторил Иван – Погодь, покуда встанет. Не больно прыток хозяин-то твой!

– Лекарь говорит, здоров будет Максим, – сказала Анна.

– Ну, будет здоров, так ладно. Чего зря товар посылать? Вишь, не терпится тебе. Аль наскучил муженек? И то ему б краше монахом быть, книги честь, аль иконы писать. Ты б ему поговорила, Анна. А? Заперла мужа, и гуляй себе в волюшку! – Иван захохотал.

Анна с сердцем отвернулась от него.

– Чего мелешь, и сам не ведаешь, – сказала она. – Не хошь, видно, на Пермь-то пускать?

– Пустил же. Было б тебе его к седлу ремнями приторочить. Может, и доехал бы.

Анна топнула ногой и переступила порог назад в сени.

– Ну, чего расходилась! – крикнул ей Иван Максимович. Дай срок, Жданка приедет, с Москвы товар привезет, казны. Обменного товару на Пермь отпущу, расторгуется твой Максим. Загуляет, мотри, без тебя.

Анна приостановилась было, но только головой тряхнула.

Иван поглаживал бороду и усмехался.

– Отпустишь ты, как же! – сказала Анна Ефимовна и, не оборачиваясь, пошла в свои горницы.

Иван спустился с лестницы и зашагал к воротам.

– Эй, Галка! – крикнул он через плечо, догляди тут, чтоб коробьи все по местам поставили. Да амбары запри. На посад, я пойду.

– Иван Максимыч, батюшка, – заговорил старый приказчик, вприхромку догоняя хозяина, а грамотки то как же? Сулил ноне в поветь со мной пойти. Я тебе там все грамотки выложил, по каким платить нам надобно.

– А коли надобно, так и плати. Не первый год, чай, у казны сидишь.

– Гневаться б не стал посля, государь, – говорил Галка, не отставая от Ивана Максимовича. – Не так много казны тотчас в дому.

– Чего скулишь, старый? Казны тебе мало. Аль есть кто богаче нас?

– Не к тому я, государь. А что, может, казны той…

Но Иван Максимович так быстро зашагал, что старику не угнаться было за ним. Он покачал головой и побрел, хромая, к амбарам.

Родом Галка был литвин. Там его звали Ягайлой. Молодым парнишкой попал он в плен. Старик Строганов купил его у казны за два алтына. Другие покупщики браковали его за простреленную ногу. Максим Яковлевич узнал, что он грамотный, и сразу пустил его по письменной части. Скоро Галка попал в старшие приказчики и весь век провел у строгановских дел.

Приказчик Жданка

Взлетела палка. Над крышей избы стайкой взвились голуби, а с крыши, сорвавшись, скатился мальчишка. Другой, свесившись, заглянул вниз.

– Данилка! – позвал он негромко.

Мальчишка внизу не откликался.

– Эй, Данилка! Убился, что ль? – крикнул он погромче.

Данилка пошевелился, встал, отряхнулся, потер коленко, поднял голову и погрозил кулаком.

– Погодь, оборву тебе вихры рыжие, Орёлка, сердито крикнул он. – Чего палку рвал?

– Мои ж голуби.

– А изба моя. Слазь!

– Врешь, не твоя. Батькина!

– Моего батьки!

– Нет. Моего. Он в ей живет.

– Весь двор моего батьки. Похочет – твово батьку выгонит.

– Врешь! Мой батька сильней.

– А мой батька Строганов!

– А мой на Москву поехал.

– А кто его на Москву послал? Мой батька послал. Я твоему батьке велел самострел купить. – Ну-у? – сказал мальчишка на крыше.

– Дай голубей погонять, а я тебе стрельнуть дам.

– Ладно. Залазь. Палку-то подыми.

Мальчишка на крыше поднялся и вдруг крикнул:

– Ой, Данилка, погодь, не лезь! Чего я увидал! На Вычегде струги.

– Ну! Отколь?

– С Устюга. Стой, я слезу. То, может батька плывет.

Мальчишка исчез с крыши и через минуту выскочил на крыльцо.

– Бегем на пристань, Данилка.

Мальчишки со всех ног кинулись через двор, в ворота и под горку к пристани. Там было пусто. На берегу, на бревнах, свесив голову, сидел один Максим Максимович и глядел на воду. Он уже давно выздоровел, да все жил в Соли Вычегодской.

– Дядька, дядька! – закричал Данилка, завидев его. – Кажись, Жданка едет. Орёлка с крыши увидал. Он мне самострел везет.

– Батька! Батька! – кричал Орёлка не переставая и прыгал на месте. – Гляди! Гляди!

Из-за поворота реки показался нос большого струга. Потом и весь он вылез. По берегу ползла точно кучка муравьев.

– Струговщики! – крикнул Данилка.

– А на носу, мотри, краснеет. То батька. Ой, батька! Мотри! Повестить всех надобно.

Орёлке не стоялось на месте. Он сорвался и помчался назад к дому.

* * *

– Жданка едет! – кричали дворовые, выбегая из ворот на площадь. – То-то веселье пойдет. Орёлка уже мчался назад, пояс волочился по земле, рубашонка вся взмокла, шапку он где-то потерял, босые ноги так и мелькали, подымая тучи пыли.

– Приехал? – кричал он издали.

На площадь уж набирался народ и со строгановского двора и из посада.

– Хозяина повестить надо, – сказал кто-то. – Угощенье велит струговщикам готовить.

– И-и-х! Загуляет теперь Жданка! – весело крикнул другой.

– Да уж на то его взять. Попразднуем.

А струги уж совсем близко подошли. Струговщики из сил выбивались, торопились к пристани. Жданка, распахнув кафтан, стоял на носу переднего и покрикивал на струговщиков.

– Здорово, Жданка – кричали ему с берега. Заждались. С приездом.

– Батька! Скорей! – визжал Орёлка, высунувшись на самый край пристани.

Струговщики, потные, загорелые, согнувшись в три погибели, мерным шагом прошли мимо пристани. Толпа отступила, пропуская их.

Кормовщик заводил кормовое весло, поворачивая струг к пристани. На борту стоял работник с багром, чтобы ухватиться за пристань.

Из ворот на площадь вышел Иван Максимович. Толпа расступилась перед ним. Он грузно зашагал на помост. Струг причалил. Жданка быстро соскочил на пристань и снял шапку. Орёлка бросился к нему и ухватил его за руку.

– Ух, батька! – крикнул он.

Данилка тоже протиснулся вперед.

– А самострел привез? – спросил он.

Но Жданка только отмахнулся от мальчишек, шагнул к хозяину и низко поклонился.

Иван Максимович зорко поглядел на Жданку, кивнул и спросил:

– Чего долго не ехал? Где соль продал?

– На Коломне, Иван Максимыч, как наказывал, – сказал Жданка негромко.

– И по цене по той, как я велел?

– Не дали той цены, государь, – сказал Жданка, опустив голову.

– Сколь же казны привез? Сказывай, – спросил Иван Максимович, не спуская с Жданки глаз.

– Бракуют, вишь, соль – начал Жданка.

– Зубы не заговаривай, – перебил его Иван Максимович. Сказывай, сколь казны привез?

– Товару закупил, как ты наказывал. А казны…

– Ну?

– Коло двух тыщ…

– Чего?! – крикнул Иван Максимович. Врешь, холоп. Двадцать тыщ велел я! Схоронил, пес! Лжу молвишь.

– Истинно, государь, – заговорил Жданка. – Цены той не дали… Я…