– Вы даже не представляете, сколько документов о рисках и неразглашении мы подписали, попав туда… – прохрипела Элиза. – Да даже… если бы…

– Если бы дело было только в них…

Ольга резко отвернулась и вышла из-за стола. Я полагал, она совсем уйдет, как всегда, когда ее срывало на физические угрозы, – она считала их своим абсолютным поражением, и даже Минотавр этим не пользовался. Но, проходя мимо Куницы, она замедлила шаг, и та, минуя объяснения, примирительно протянула бутылку вина. Предложение Ольга, конечно, не приняла, но, поколебавшись, устало облокотилась на стену рядом.

– Я видел некоторые из этих соглашений, – заметил Виктор. – Так, по знакомству, чужими глазами. Речь о действительно серьезных санкциях. С поправкой на Дедала, вероятно, мы отдадим ей половину всего, что принадлежит лабиринту.

– Но вам необязательно говорить то, что не можете, – продолжила Тамара. – Мы лишь поспрашиваем друг друга в вашем присутствии… а вы же, вы можете кивнуть, правда? Или покачать головой… Даже если вы промолчите, нас тут много… кто-нибудь обязательно что-нибудь поймет.

Близнецы ответили им взглядом детей, услышавших одновремнно визг зубного сверла и фразу «это не больно».

– Хольд с Обержином… – наконец, просипел Фиц. – Они поссорились. Кажется… это был понедельник, – он поглядел на сестру. – Он сказал, что все. Никакой им искры. Он очень сильно кричал…

– Вчерашней встречи не должно было быть, – выдавила Элиза. – Он… обещал…

– Что случилось? – спросил Виктор. – Что стало причиной ссоры?

В том, как близнецы посмотрели друг на друга – будто завтра один из них умрет, – было столько шекспировского трагизма, что недавняя сцена с расставанием за фетучини показалась мне не такой уж надуманной.

– Он не знал… всех условий, – выдавил Фиц.

– Они действительно возобновили «Эгиду»?

Близнецы одинаково кивнули.

– Мы знаем, что тех… предыдущих… выбрал человек, который стоял за всем. Пройсс. Но сейчас нас выбрала она… Она сама…

– Смерть Обержина не помешает проекту? – спросил Мару.

– Смерть Пройсса же не помешала, – заметил Виктор.

Мару вздохнул.

– Другое… – Фиц откашлялся. – Другое помешает.

– Исчезнувшая искра, да… – Мару задумчиво сложил перед лицом ладони. – Это понятно, но…

– Нет. В смысле… без искры «Эгиду» не масштабировать, но… прямо сейчас… Им нужно показать результаты наблюдательным советам как можно скорее… но есть обстоятельство, которое все испортило…

Элиза жалобно оттянула его рукав. Глядя на сестру, Фиц выдавил:

– Ты уже… говорил сегодня об этом.

Мару не удержался от смешка:

– Ну, народ, – обвел он взглядом мансарду, – настало время проверить, как хорошо вы меня слушаете. Не буду скрывать – всегда интересовался этим!

– Ты рассказывал о лечении Минотавра, – вздохнула Тамара.

– И бросил нас в мутные воды демократии, – хохотнула Куница.

– Ты говорил об Охре-Дей, – добавил я. – О том, что исчезли дети.

Элиза отвернулась и шепотом попросила Фица закурить. Он вытащил из кармана жилетки настоящие сигареты. Я отвел взгляд, не желая узнавать их ни по пачке, ни по запаху, и вдруг заметил, что Ариадна кивнула. Быстро оглядевшись, я зацепился за Мару, но он уже перевел взгляд на Виктора. Тот поглядел на Тамару. Та снова обратилась к близнецам:

– Возможно, вчера погибла целая семья. Но, наверное, госпожу-старшего-председателя это волнует по другим причинам…

Фиц чиркнул зажигалкой. Кремень сработал вхолостую. Сигарету в пальцах Элизы затрясло.

– Охра-Дей? – спросил Виктор. – Или дети?

Свободной рукой Элиза стиснула собственное запястье. Фиц снова чиркнул.

– Охра-Дей, – сказала Ариадна.

Элиза выхватила зажигалку, отвернулась от брата и прикурила сама. Фиц так и остался стоять, устремив взгляд перед собой на уровне ее сошедшихся в затяжке лопаток.

– Обержин назначил встречу в ее галерее, – продолжила Ариадна. – Если в Эс-Эйте согласились на передачу атрибута в публичном месте, значит, оно находится в зоне их наблюдения. Не думаю, что из-за картин. Они бессмысленные.

– В этом есть здравое зерно, – помолчав, признался Мару. – Помнишь, Оль, что она сказала, когда вошла? Охра-Дей была работой для Обержина. Я еще подумал: какая невиданная для синтропа метафоричность. А теперь вот думаю, речь шла о буквальном участии Охры-Дей в его работе. Возможно, даже в «Эгиде».

– Возможно, – Ольга с трудом оттолкнулась от стены. – Но Обержины – не наши люди, и я не могу, не хочу думать о них, пока Минотавр в опасности. Он стал жертвой предателя, атра-каотики, а теперь и политики, да? Клятых правовых бумажек? После всего, что он сделал для вас… а ведь вы живы и вместе только благодаря ему… омерзительно смотреть, как вас трясет над обетами молчания, данными не тому, кто их заслужил.

– У них нет выбора, – возразил Виктор. – Эти «правовые бумажки» – буквально минное поле. За каждым абзацем стоят санкции, которые могут уничтожить наши банковские счета. Я напоминаю, Дедалу все равно, но нас с вами здесь десятки, и всем надо есть, пить, одеваться, на что-то жить. Согласен, иногда «Палладиум» перегибает, демонизируя человеческую ненадежность, но унифицированный язык формальностей защищает, в первую очередь, нас. Договоры эффективнее доверия.

– Ты знаешь, что это правильно, – вздохнул Мару. – И что́ случится, если какой-нибудь обиженный акционер вдруг посчитает, что люди готовы к правде.

Но Ольга не слушала. Ни его – никого. Ее тяжелый взгляд вскрывал близнецам череп.

– Если мы попросим лечения сейчас… – процедила она. – Что она затребует в качестве платы? Искру? Распоряжаться атрибутами? Что ей от нас нужно?!

Сигарета Элизы осыпалась.

– Он.

Фиц измученно прикрыл глаза и добавил:

– Она заберет его.

Мару недоуменно покачал головой:

– Исключено. Он Минотавр.

– Но у него нет контрфункции, – хрипло напомнил Фиц. – Он не принадлежит Дедалу так, как принадлежим мы. Признаться ей, что искры нет… позволить спасти Хольда на ее собственных условиях… все равно что продать его душу. Она не отпустит его. Он нужен лично ей.

– Не отпустит… – бездумно повторила Элиза. – Не отпустит, и тогда… он… и мы… без него…

Она вдруг согнулась, обхватывая себя за живот, будто в приступе острой боли. Фиц тут же закрыл сестру спиной. Я услышал ее протяжный стон. Почти сразу он разлился в полноводное рыдание.

Она плакала. Он тоже. Это выкручивало мои последние винтики. Отвернувшись, я снова уставился в комод.

– Решение принято, – безжизненно сказала Ольга. – Единогласно.

– Дорогая… – выдохнула Куница.

– Чтобы спасти Минотавра, надо вернуть искру. Чтобы вернуть искру, надо найти того, кто провел симбионта и девушку. Чтобы найти того, кто провел симбионта и девушку, надо…

– Ох… да что же… Все, хватит! Объявляю перерыв! Послоняйтесь пятнадцать минут на свежем воздухе! Нам всем нужно перевести дух!

Кто-то судорожно вздохнул. Неуверенно шаркнула обувь. Щелкнуло металлом о металл – вероятно, Виктор сверился со старомодными на длинной цепочке часами, на которых, по словам Минотавра, времени всегда было больше, чем у остальных.

– Вик, – позвал Мару.

– Тэм, – позвал Виктор.

– К вам это тоже относится! – рявкнула Куница. – Кыш отсюда! Отстаньте от ребят и поскролльте за чайком ленту!

Я медленно выдохнул и оглядел умытую поверхность комода. Без пыли и «Генриха Восьмого», без медово-бурых отсветов торшера – это был не его комод. Не его чистый стол. Не его пустые сувенирные полки. Кто-то вторгся в наш мир, обобрал его, но, черт возьми…

Я еще не знал, что с этим делать.

– Миш, – осторожно позвал Мару.

– Все нормально, – сказал я и обернулся. – Я в порядке, правда. Только очень хочу кофе.

– Я сварю, – ответила Ариадна. – Идем.

Судя по выражению их лиц, я даже улыбнулся.

* * *

Наверное, я задремал, убаюканный вибрирующим теплом салона, потому что вдруг хлопнула водительская дверь – а я не заметил, чтобы кто-то проходил мимо.

Ариадна протянула мне термос и спросила:

– Спишь?

– Кажется, – я закрыл книгу и протер лицо.

Дождь прекратился. Утро стало тихим и белым, от его заоконной яркости болели глаза. Мы молчали. Я пил кофе. Ариадна смотрела вперед, на череду одинаковых, забликованных небом лобовых стекол.

– Надо возвращаться, – наконец молвила она.

– Иди одна. Я должен разобраться с амальгамой.

Ариадна повернулась, склонив голову, с одной из тех пауз, в которых пристальный взгляд заменял вопросительную интонацию.

– Какой смысл быть там обоим? – вздохнул я. – Ольга меня даже не подозревает. И она права. Я такой безобидный, что тошно.

– Когда она смотрит на тебя, то видит не тебя. Разве ты этого не знаешь?

Я пожал плечами, опуская термос в подставку между креслами.

– Если хочешь что-то спросить – спрашивай, – продолжила Ариадна

– У меня опять такой взгляд?

– Ты всегда задаешь вопросы, на которые не хочешь знать ответа.

– Неправда, – я снова вздохнул. – Ладно. Правда. Когда мы расскажем про книжку и вторую искру? Хотя бы Мару. Он не может быть причастен. Ты же знаешь, как он относится к Минотавру.

– Феба с Константином… – начала Ариадна.

Я отвернулся, не дослушивая. Я был беспомощен перед ними. Не только потому, что они ее убили.

В крупных, застывших на стекле каплях мир искажался. Все казалось немного выпуклым и сияло брызгами, как ртутью. Свет мой, зеркальце, обратился я к боковому, с круглым для слепых зон глазком. Оно молчало, отражая то, что отражало. В этом был весь смысл. Каким бы способом амальгама ни переносила информацию с одной вещи на другую, читать ее должно быть очень легко. Только так миф о говорящем зеркале мог сохраниться, переложиться и обрести десятки новых прочтений, но все равно остаться собой. Мифы – это просто.

– Ариадна… Какие у предыдущего Минотавра были часы?

– Что конкретно тебя интересует?

Я повернулся на ее профиль, сглаженный светом прояснившихся окон.

– Циферблат, наверное. Он же на циферблат поставил метку? Это кажется логичнее всего.

Ариадна по-прежнему смотрела сквозь лобовое стекло, но зрачок ее сместился на звук моего голоса. Неподвижный, скованный льдами, его можно было принять за стеклянный, если бы не дрожащий всплеск света глубоко на дне, и ресницы, вдруг покачнувшиеся, когда Ариадна сказала:

– Под.

Я не понял. Она посмотрела на меня, но по правде – за меня. Копируя ее, я уставился в свое боковое окно.

– Минотавр поставил метку изнутри, – сказала Ариадна. – Под стекло.

– Под, – до меня стало доходить. – Погоди. А как вообще делают зеркала?

Ответом мне стала ее захлопнувшаяся дверь.

Ариадна обошла пассату и встала с моей стороны. Я приоткрыл окно. Наружная промозглость мгновенно перебила суховей обогревателя.

– Книгу, – молвила Ариадна.

Я молча протянул ее.

– Подними стекло.

За мной не заржавело.

Сквозь оставленную щель я слышал, как на ветру свистели страницы. Долистав до амальгамы, Ариадна разогнула корешок и сделала то, от чего любой человек, учившийся жизни по книгам, испытал бы острую фантомную боль. Она прижала разворот к воде на стекле.

Следом за тем произошли две вещи.

Пятнышко в углу страницы разрослось. Оно заволокло прилегающие строчки, перекинулось на разворот. Секунды не прошло, как амальгама, выплеснувшись из книги, затянула стекло целиком. Из нее тут же проступили символы – цифры и буквы, их сложносочиненные комбинации пересыпались друг в друга, как значки на барабане игрового автомата. Я мгновенно активировал уджат.

– Что там? – спросила Ариадна.

– Не знаю, – пробормотал я, выискивал знакомые сочетания. – Какие-то параметры… Химические формулы… Да тут вообще все…

– Ищи координаты.

Затем зазвонил априкот.