– Ты большая умница, Эйслин. Я всегда знал, что у тебя доброе сердце, – он переключает внимание на меня. – Познакомьтесь – это моя дочь Рене. Рене – это Ребекка, а это ее племянница Эйслин.

Фрэнк представляет меня, пока Ребекка и Эйслин обмениваются между собой многозначительными взглядами. Затем они смотрят на меня, и я заставляю себя оставаться неподвижной и не показывать тревоги. У меня вроде как получается.

Ребекка пристально на меня смотрит, в ее взгляде нет злобы или осуждения. Скорее она разглядывает меня с интересом, пока ее губы растягиваются в теплой улыбке.

– Рада познакомиться с тобой, Рене, – она притягивает меня к себе и обнимает. – Дочь Фрэнка и моя дочь. Мы одна большая семья и связаны между собой.

Я неуверенно поднимаю руки и обнимаю ее, когда мои глаза встречаются с пронзительными голубыми глазами Эйслин. Если бы ее взгляд мог говорить, то он сказал бы, что знает обо мне и догадывается, кто я такая.

«Ты не Рене», – я буквально слышу голос Эйслин у себя в голове.

Наш зрительный контакт разрывает Ребекка. Она отстраняется от меня и загораживает обзор. В это мгновение Фрэнк представляет Киллиана.

– Вы помните моего сына?

Я машинально оборачиваюсь на своего сводного брата. Он стоит чуть поодаль от нас с бокалом шампанского и сдержанно кивает в знак приветствия.

– Я помню Киллиана мальчишкой. Неужели так быстро летит время? – Ребекка вздыхает и обращается к Эйслин. – Дорогая, ты бы не могла показать Рене свои картины? Мы с Фрэнком давно не виделись, и нам надо поговорить.

Вскоре Ребекка и Фрэнк теряются в толпе, оставив нас втроем в неловком молчании.

– Эйслин, а какая твоя самая любимая картина? – я решаю прервать молчание первой.

Она вздрагивает от моего вопроса, словно я вырвала ее из своего мира грез.

– У меня нет любимых, – отвечает она. – Но я влюблена в творчество своей бабушки. Я привезла ее картины на выставку. Мне кажется, будет правильно, если наши работы будут вместе в значимый для меня день.

Я киваю, мысленно благодаря Эйслин за честность. Любой другой художник воспользовался «минутой славы» и стал бы с воодушевлением рассказывать про свои картины, а не говорить про другие.

– Покажешь их мне? – спрашиваю я, и Эйслин ведет меня в другой конец помещения. Я оборачиваюсь, собираясь позвать с нами Киллиана, но он будто бы в воздухе испарился.

Тем временем Эйслин подводит меня к той части галереи, где висят четыре картины. В отличии от остальных они отделены красной ограничительной лентой, за которую нельзя заходить.

– Это единственные картины, которые сегодня не выставлены на продажу, – объясняет Эйслин. – Для нашей семьи они бесценны.

После этого она предлагает мне провести небольшую экскурсию. Я соглашаюсь и понимаю, почему Эйслин является одним из успешных современных художников. Ее картины выворачивают душу и переносят в другую реальность.

– У тебя настоящий талант, – без какой-либо лести говорю я.

– На самом деле это не моя главная способность, – признается Эйслин. – Дедушка говорил, что я могу читать людей, как открытую книгу. Он называл это даром, но я предпочитаю называть это теорией микровыражений.

– А что ты можешь сказать про меня? – неожиданно вырывается у меня.

Эйслин долгое время ничего не говорит. Она что-то размышляет, пока ее взгляд прикован ко мне. Затем она смотрит куда-то позади и наконец произносит:

– Думаю, каждый из нас имеет право сохранить свой секрет, – она улыбается одновременно очаровательно и опасно. – Но вот, кто действительно не имеет секретов, так это парень, который не сводит с тебя глаз с тех пор, как ты вошла сюда.

Глава 5

Май. Нью-Йорк

Я прослеживаю за взглядом Эйслин и оборачиваюсь. По залу ходят официанты, несколько девушек в вечерних платьях делают селфи у фонтана с шампанским, мужчины в костюмах что-то обсуждают.

А затем я вижу его.

Он стоит подальше от гостей выставки, словно являясь отдельной независимой частью.

Мой взгляд изучает его с головы до ног: темно-русые волосы зачесаны назад, костюм графитового оттенка, сшитый на заказ. Одна его рука в кармане, а другой он держит бокал. Его глаза обращены на меня, и я мгновенно отворачиваюсь.

– С чего ты решила, что он смотрит на меня? – спрашиваю я у Эйслин, понижая голос, будто этот парень может меня услышать. – Скорее всего на тебя.

Не поймите меня неправильно, но я уверена, что объектом его внимания является Эйслин. Она обладает утонченной и ошеломительной красотой. Если невозможно не оторвать глаз, то от такой девушки, как она.

Эйслин откашливается.

– Наши родители дружат, и я знаю его с рождения. Думаю, у него было достаточно времени, чтобы меня рассмотреть, – она подает ему знак. – Найл, подойти к нам!

Я резко втягиваю воздух и испуганно смотрю на Эйслин. Мои расширенные глаза буквально умоляют ее: «Не надо!», но она отвечает мне лукавой улыбкой.

– Прямо сейчас он направляется к нам, – довольным тоном произносит она, и мои плечи напрягаются.

Я два года не общалась с парнями. Киллиан и мужчины из охраны не в счет. Это отдельная категория, при которой и мысли не допускалось о флирте или симпатии. И даже если бы у меня была такая возможность, как поболтать с парнем, я бы любым способом избежала ее.

В следующее мгновение около меня и Эйслин встает тот самый он смотрит на тебя парень.

– Привет, Найл, – говорит Эйслин и представляет ему меня. – Познакомься, это Рене. Рене – это Найл.

– Найл Морган, – парень протягивает для приветствия руку.

Я смотрю на его ладонь с выступающими венами, и мне требуется время, чтобы набраться решимости и поднять на него взгляд. В первую очередь я вижу его улыбку. Она обезоруживающая и милая.

– Очень приятно, – я протягиваю ему руку. – Рене Гросс. Можно просто Рене.

Найл берет мою ладонь и подносит к лицу, чтобы поцеловать. Я знаю, что это обычный жест вежливости, но не могу себя контролировать. В тот момент, когда Найл едва касается моей кожи губами, я моментально одергиваю руку.

На мгновение лицо Найла вытягивается, но спустя секунду его выражение вновь становится приветливым. Если моя реакция и смутила его, то он блестяще не показал этого.

– Мы нигде не встречались? – Найл внимательно на меня смотрит. – Твое лицо кажется мне очень знакомым.

Его слова вызывают у меня что-то похожее на холод, пробежавший по коже. Если Найл видел фотографии с исчезнувшей Кимберли Эванс, то он в два счета может распознать, что я усердно пытаюсь скрыть последние несколько лет.

– Думаю, ты ошибаешься, – я стараюсь, чтобы мой голос звучал увереннее, чем чувствую себя на самом деле. – Я впервые в Нью-Йорке. Я родилась и всю жизнь прожила в Австралии.

Удовлетворенным моим ответом, Найл кивает.

– Согласен. Если бы я однажды встретил такую девушку, как ты, я бы точно запомнил нашу встречу. Ты очень красивая.

Мои щеки моментально вспыхивают. Я смущенно улыбаюсь ему:

– Спасибо.

В это мгновение к нам приближается худощавый мужчина в очках и с галстуком-бабочкой.

– Добрый вечер, я устроитель выставки Мэтью Джонсон, – вежливо представляется он мне и Найлу, а затем переключает внимание на Эйслин. – Дорогая, только что доставили цветы. Что с ними делать?

– Пусть заносят, я украшу зал вместе с дизайнером, – распоряжается Эйслин и обращается к Найлу. – Я уверена, что оставляю Рене в надежных руках.

После этого она берет у устроителя выставки ежедневник, вырывает листок и что-то быстро на нем пишет. Затем отдает его мне.

– Рада знакомству, Рене. Здесь мой личный контакт на тот случай, если тебе что-нибудь понадобится.  А сейчас мне нужно идти, – произносит она с извиняющейся улыбкой и многозначительно добавляет. – Желаю приятно провести вечер.

Она и ее помощник уходят. Я убираю листок с номером Эйслин в сумочку, боковым зрением замечая, как Найл потирает затылок:

– Как тебе Нью-Йорк? – спрашивает он.

– Если честно, я мало, что успела увидеть, – признаюсь я. – Мы с семьей прилетели сегодня с утра.

Найл кивает.

– Что ты планируешь делать завтра? – задает он следующий вопрос.

– Может быть, останусь дома с книгой. Или изучу окрестности поместья отца. В Гринвуд-Лейк потрясающая природа.

– Ты серьезно? – глаза Найла расширяются. – Ты первый раз в Нью-Йорке и хочешь проторчать все время дома?

Я пожимаю плечами и никак это не комментирую. Я не могу сказать Найлу, что мне сложно отбросить тревогу и страх, и сразу окунуться в энергичную жизнь большого города.

– Прости мою бурную реакцию, – смущается Найл, и его лицо немного краснеет. – Просто в Нью-Йорке столько мест… Если ты их не посетишь, то это будет преступлением.

Я смотрю на него и не верю: только что передо мной покраснел парень. Вау. Похоже, он растерялся или стесняется. И я решаю поддержать разговор:

– А что это за места, которые мне нужно посетить?

– Ты бы хотела… Точнее, ты бы не была против… – он нервно смеется, качает головой и бормочет. – Боже, я еще никогда так не волновался…

Внезапно в галерее раздается громкое ругательство. Повернувшись на шум, я обнаруживаю, как охранник толкает Киллиана в грудь.

– Сэр, нельзя заходить за пределы ограничительной ленты, – он указывает на картины бабушки Эйслин. – Это строгое правило, которое нельзя нарушать.

– Это, мать вашу, галерея или что? – вспыхивает Киллиан. – Почему я не могу посмотреть на эти картины?

На их крики собирается толпа людей с озадаченными лицами.

– Сэр, я в последний раз прошу вас отойти отсюда, – сурово заявляет охранник. – Иначе я вынужден применить силу.

– Это я в последний раз тебя предупреждаю: отвали от меня. И убери от меня свои гребаные руки. Если ты этого не сделаешь, то силу применю я, – рявкает Киллиан.

– Что происходит? – потрясено спрашивает Найл. – Кто это?

– Мой брат, – отвечаю я, наблюдая, как в карих глазах Киллиана загорается огонь, а его челюсть сжимается. Он выглядит не просто рассерженным. Он в бешенстве.

Охранник продолжает пытаться оттолкнуть Киллиана, но тот не двигается с места. В это мгновение из толпы появляются еще трое охранников. Похоже на то, что они собираются схватить Киллиана, но их останавливает Ребекка.

– Фрэнк, уйми своего сына, – требует она. – Либо это сделают мои люди.

Фрэнк отделяется от толпы и с бесстрастным выражением на лице подходит к Киллиану. Потом хватает его за предплечье и что-то тихо ему говорит.

– Мне кто-нибудь объяснит, что здесь такое? – громче положенного спрашивает Киллиан. – Почему я не могу посмотреть на эти картины?

– Ты сейчас же выйдешь отсюда и будешь дожидаться меня снаружи, – с олимпийским спокойствием заявляет ему Фрэнк. – Не заставляй меня повторять дважды.

Продолжая держать Киллиана за плечо, Фрэнк ведет его вдоль ограничительной красной ленты, окружавшей картины. Затем они проходят сквозь толпу, в которой никто не произносит ни звука, а далее идут на выход.

Вдруг Киллиан вырывается из хватки Фрэнка и яростно бросает на пол бокал шампанского. Фужер разбивается на множество осколков, и я вздрагиваю от звука бьющегося стекла.

– Охренительный вечер! – кричит Киллиан. – Как же я счастлив, что он подошел к концу!

Без дальнейших объяснений он уходит. На несколько секунд в галерее повисает абсолютная тишина. Все растеряны, чтобы как-то отреагировать. Я перевожу беспокойный взгляд на Фрэнка. Он задумчиво смотрит на то место, где только что потерял самообладание Киллиан.

Я уже собираюсь броситься к нему, потому что Фрэнку нельзя волноваться и нервничать. Но спустя секунду он возвращается к гостям выставки с непринужденной улыбкой.

– Мне бы хотелось принести извинения за выходку своего сына, – говорит Фрэнк, направляясь к Ребекке. – Видимо на него повлиял утомительный перелет и акклиматизация.