– Я знаю, ты не испытываешь к нему теплых чувств.

Софи молчала.

– И я не виню тебя за это. Ты заключила с ним потрясающую сделку на серию книг, а он взял и…

Софи посмотрела на меня.

– Сделал то, что сделал, – закончил я.

Сквозь профессиональное самообладание прорвалась слабая улыбка, в которой не было ни капли теплоты.

– Серия книг, – тихо повторила она и издала то ли смущенный смешок, то ли горький вздох. Что бы это ни был за звук, меня он прорезал, как битое стекло.

Я выждал несколько мгновений.

Часы отсчитывали секунды, река неслась вдаль.

– Послушай. Я понимаю, что грузить тебя этим не стоит, но, как уже сказал, я боюсь, что у него проблемы.

– Нет у него проблем.

– Ты точно в этом уверена?

Софи не ответила.

– Вот видишь! Он никогда не попросит прямо, никогда не скажет, что у него на уме, как нормальные люди. И что-то срочное, какая-то острая проблема заставила его вот так… – Я придвинул записку к ней. – Я волнуюсь за него. Сильно волнуюсь.

– С чего бы?

– Что значит «с чего бы»?

– Том, ты же и сам его недолюбливаешь.

– Я… Нет, это не так…

– Именно так.

Я одарил Софи взглядом.

– Именно так, – продолжила она. – И это нормально. С какой стати он тебе должен нравиться? Том, почему тебя так заботит Эндрю и его чертова книга? Может, лучше об этом поразмышляешь, вместо того чтобы… – она махнула рукой на записку.

Я не отводил взгляда.

– Я волнуюсь за него, – повторил я. – А вот это, – я придвинул к записке фотографию, – чем бы эта штука ни была, меня она тоже беспокоит.

Софи уставилась на меня. Затем сложила руки на груди, пытаясь прочесть мое выражение, проникнуть в мысли.

– Это как-то связано с его бреднями? – наконец, произнесла она. – С его этой энтропией и концом света?

– Просто взгляни на снимок.

Софи не сразу, но перевела взгляд на лежавшее рядом фото и, казалось, впервые по-настоящему на него посмотрела. Она свела брови, и над ними появилось несколько аккуратных, маленьких морщинок. Подняв снимок, она долго рассматривала его, словно ювелир, оценивающий камень. Вертела его так и сяк, подносила к свету, осматривала оборотную сторону и наконец положила на стол и подтолкнула обратно к записке указательным пальцем – тук-тук-тук, – пока оба предмета не встали в одну линию, а после долго молча их разглядывала. В конце концов она заговорила тихим, ровным голосом, не поднимая глаз:

– Том, знаешь, как устроена ловушка для енотов?

– Я… Нет, не сказал бы.

– Очень умное приспособление, – она не отрывала глаз от фото и записки. – Берешь маленькую клетку, очень маленькую – размером с чайник. Крепишь ее к земле и внутрь кладешь что-нибудь блестящее.

– Что, например?

– Неважно, главное, чтобы сверкало – страз или бриллиант. Что хочешь. Главное, чтобы этот блестящий предмет нельзя было достать через прутья клетки.

Софи бросила на меня быстрый взгляд.

– Ага, – отозвался я.

– После этого ловушка готова. Оставляешь ее и идешь домой. А потом появляется енот. Он видит блестяшку и пытается вытащить ее из клетки. И так пытается, и этак – еноты ведь любят блестящие вещи, – и ничего у него не получается. Но и сдаться енот не может; не может даже представить, что ему придется расстаться с найденным сокровищем, поэтому он остается на месте, сжимая в лапах находку. На следующее утро, когда ты вернешься с мешком и ему захочется спрятаться, – он не сможет, потому что слишком уж блестящая, чудная и интригующая штука ему попалась.

– Тогда его и надо ловить.

– Именно. Открепляешь клетку, поднимаешь ее вместе с енотом и бросаешь в мешок.

– Так ты думаешь, это ловушка от Эндрю?

– Как знать, – сказала Софи, все еще разглядывая оба предмета.

Прошло несколько секунд. Софи погрузилась в свои мысли и не двигалась.

– Софи?

– После этого завязываешь мешок и бросаешь его в реку.

– Что, прости? – спросил я, а когда она не ответила, добавил: – Ты шутишь, да?

Она подняла глаза; на лице ее было серьезное выражение.

– Могу я тебе кое-что показать?

– Э-э, да. Конечно.

Софи на секунду отвернулась, а потом положила на стол маленькую черную сумочку. Оттуда она достала кошелек, открыла его и вытащила из кармашка крошечный квадрат сероватой бумаги.

– Прочти, пожалуйста, – сказала она, передав его мне.

Квадратик оказался аккуратно сложенным куском газеты. Он раскрылся в длинную, узкую колонку текста. Старая газетная рецензия на «Двигатель Купидона».

Я принялся читать. «Непревзойденная игра с ожиданиями читателя, бесчисленные, безупречно реализованные сюжетные повороты» – и все в таком духе. Слова «шедевр» и «гений», встречались чуть ли не через каждое слово, похвала и восхищение возрастали в геометрической прогрессии, исключая всякую возможность беспристрастной критической оценки того, что, в конце концов, являлось всего лишь детективным романом.

– Вау, – я сложил вырезку и протянул ее обратно Софи.

– И не говори.

– Что-то мне подсказывает, книга ей понравилась.

– Ага. Я тогда вырезала эту статью и сохранила только потому, что раньше никогда не видела ничего подобного. И еще мне было приятно: я почувствовала себя причастной к чему-то особенному. Понимаешь? Теперь я храню эту рецензию как напоминание.

– О чем?

– О том, что если роман вроде «Двигателя Купидона» однажды снова попадет мне на стол, надо держаться от него подальше. Это невозможно, – она подняла рецензию. – Не может человек, выпустивший подобную книгу, быть хоть сколько-нибудь вменяемым и нормальным. Ты хоть представляешь, сколько в нее вложено работы, сколько ради нее пожертвовано?

– Представляю.

– Тогда ты знаешь, что любой, кто способен достичь того, чего добился Блэк, – потенциально очень опасный человек.

– Что? Нет, не думаю…

– Да ладно тебе, Томас, – сказала она. – Ты же читал его книгу. Сколько там – тысяча страниц? И ни единого лишнего слова. Он достиг небывалого уровня манипуляции. Заставляет читателя верить, что верх – это низ, а черное – это белое. – Она подвинула фотографию черной сферы ко мне. – Несомненно, это приманка. Но не просто хорошая. А гениальная. И, уверяю тебя, очень хорошо продуманная. Только сумасшедший решится на нее клюнуть.

Я откинулся на спинку стула, не зная, что ответить.

– Такое вот мое мнение, – сказала Софи. – Советую тебе держаться подальше от Эндрю. Человек с такими мозгами способен на все. Он заставит тебя делать и думать что угодно, заставит тебя быть кем угодно.

– Да ладно тебе, – сказал я, поднимаясь на ноги. – Не отрицаю, со словами он обращается мастерски, но…

– Что есть мир, Томас? Не отвечай сразу. Я хочу, чтобы ты сначала хорошенько подумал. Из чего состоит мир, в котором ты живешь? Из камней, травы и деревьев или из статей, сертификатов, записей, файлов и писем? Из почвы, рек и песка или из мыслей, идей, верований и мнений? Позволь задать еще один вопрос: что это за мир, в котором всего семь слов, – она постучала костяшками пальцев по записке Эндрю, – семь слов, сложенных в определенной последовательности, могут заставить уравновешенного человека слепо броситься в неизвестность; туда, где он ни разу в жизни не бывал?

– Я не говорил, что собираюсь к нему ехать.

– Кого ты обманываешь? Это я и пытаюсь до тебя донести: ты считаешь Блэка своим другом, коллегой, а он все это время играл с тобой, как с чертовой марионеткой, подводя все ближе к краю обрыва.

– …

– Вот только не надо на меня так смотреть. – Щеки Софи вспыхнули. – Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Иначе уже бы ответил ему, а не пришел бы ко мне как к мамочке за разрешением.

Я хотел ей ответить, но слова не шли с языка. Повисла неловкая тишина.

– Про край обрыва ты это загнула, – неубедительно выдал я.

– Что?

– Он только сказал мне, что я ужасный писатель. Думаю, край обрыва – это про тебя.

Софи уставилась на меня большими голубыми птичьими глазами, пытаясь отыскать смысл сказанного, словно тот был мышью, убегающей через вереск. А затем… Она расхохоталась. Усталым смехом, после которого говорят: «Твою мать» – и облегченно обмякают в кресле.

– Извини.

– О, Том. Слушай, давай больше не будем об этом. Пожалуйста. Мне будет намного спокойнее, если он так и останется… пропавшим.

Я посмотрел на фото и записку. Кивнул.

– Это значит «да»?

– Это значит «я постараюсь».

Софи Алмондс испустила долгий, глубокий вздох. Взяла записку.

– Не удивлюсь, если это единственное, что он написал после «Купидона». Ты ведь понимаешь, что формально, согласно контракту, эта записка принадлежит издательству?

– Конечно.

– Отлично, – сказала она, затем подняла листок бумаги, словно взвешивая его. – Что думаешь? Долгожданное продолжение романа Эндрю Блэка?

Я уставился на маленький листок бумаги с семью словами, который она зажала между указательным и большим пальцами.

– Для черновика сиквела маловат.

– Отчего-то мне кажется, что издательство и на такое согласится. – Она сложила записку и положила ее обратно в конверт. – Так что давай убережем их от лишних хлопот.

– Да, думаю, так будет лучше.

Следом она сунула фото в конверт, закрыла его и толкнула ко мне.

– Тебе тоже лишние хлопоты не нужны. Я серьезно.

Я поднял конверт и сунул его в карман куртки.

В голове всплыли старые воспоминания. Они выпорхнули из глубины сознания, спровоцированные этой встречей с Софи, и после многих лет свелись к кружащемуся калейдоскопу статичных картинок: раскрытая кожаная сумка для книг, капли воды, стекающие по глянцевой краске, осколки стекла на коврике у двери – они трепыхались и бились о стенки разума, словно стремились к свету разговора.

Я поднял стакан и сделал большой глоток, мысленно прогоняя их прочь.

– Будь их больше, что-то бы изменилось? – сказал я, опуская стакан. – Твое мнение о нем, имею в виду.

– Если бы он написал больше книг? Нет, – сказала Софи без раздумий. – Но я смогла бы закрыть ипотеку. А это было бы неплохо.

– Отец был о нем высокого мнения.

Софи поймала мой взгляд.

– Твой отец, про которого мы не будем сейчас говорить, был высокого мнения о таланте Блэка.

Она взяла кошелек, открыла его, убрала газетную вырезку и уже собралась сунуть кошелек обратно в сумку, как тут заметила мой опустевший стакан.

– Выпьем еще?

* * *

– Том, ты когда-нибудь слышал о Фредерике Клэбере?

Софи вернулась c новой порцией напитков. Я глядел в окно, наблюдая за рекой, погрузившись в свои мысли.

– Что? О ком, прости?

– Фредерик Клэбер, – сказала она, передала мне кружку пива и села за стол. – Великий ученый. Первый перевел «Беовульфа».

– Я мало что знаю про «Беовульфа».

Это было правдой. По какой-то причине у родителей не было ни одного издания «Беовульфа», а я никогда особо не желал купить его и прочесть.

Софи явно удивилась.

– Правда?

– Ну, я знаю содержание, а про переводы не особо.

– А хотел бы?

– Давай.

– Тогда слушай. Проблемы с переводом «Беовульфа» мистера Клэбера, – начала Софи, – начинаются со староанглийского слова aglæca.

– Что означает а… – язык свело и он отказался работать, как упрямая лошадь перед препятствием.

– Aglæca.

– Да, вот это слово, что оно означает?

– В этом-то и дело. Никто не знает. Значение его утеряно, поэтому мы можем только предполагать, основываясь на том, как оно используется в тексте. Предположение Клэбера еще в 1922 году было немного… странным.

– В каком смысле?

– Это слово встречается в «Беовульфе» несколько раз. Например, как описание Гренделя, матери Гренделя и дракона.

– Ага, то есть что-то вроде «монстра»?