Эти записи и комментарии демонстрируют всю сложность и противоречивость ломброзианской мысли о «дикарях». Они связаны с пацифистским и антиколониалистским дискурсом (Girardi 2016: 41–44), для которого требуется быть «не связанным ни с кем, но другом каждому (цитата оттуда же: 119). Война, по мнению ЧЛ, была формой атавизма, милитаризм – ее «дикарским» проявлением (там же: 179–193). Ключевым годом, годом Адуа^[49], стал 1896 год. ЧЛ опубликовал в издании Critica Sociale заметки с антиимпериалистическим подтекстом (в номерах от 1 июля и 16 августа), начал сотрудничать с новым изданием Avanti!, опубликовав в нем статью о психологии африканистов (30 декабря 1896 года). Как и другие социалисты, он занял позицию против любого итальянского колониализма и милитаризма и использовал все более жесткий стиль в статьях по мере поражений Италии в Догали, потом Макалле и в Адуа. В книге 1903 года «Современный момент» (Il momento attuale) ЧЛ писал о Триполитании и Китае, споря с Криспи^[50] и его авторитаризмом и колониализмом: «Правда в том, что все теории, взятые за основу для колониальных завоеваний, особенно в Африке, лживы» (Lombroso 1903a: 196). Однако стоит отметить, что книга хоть и включала значительную часть его статей об Африке и колониализме, когда-то уже опубликованных в различных газетах и журналах, но далеко не все. Его «нет» по сути было изоляционистским и консервативным антиколониализмом. Такие взгляды были распространены в Италии, в значительной части под эгидой Католической церкви, то же самое наблюдалось в Португалии (Thomaz 2002) и Франции (Girardet 1987)^{50}. На самом деле ЧЛ поддерживал идею об абсолютной бессмысленности колониализма. Также он был против ливийской операции потому, что это означало вражду с мусульманским миром, серьезным коммерческим партнером Италии, «как во времена Венеции» (Lombroso 1903a: 250): «это еще потому уместно, что значительная часть страны, протестуя, может научить правительство правильно работать, прежде чем беда окажется непоправимой» (там же: 253). Он упрекал Италию в агрессии, безразличии к попиранию других национальных чаяний, игнорированию ненависти, которую Италия традиционно должна была испытывать к угнетателям. Это отношение, похоже, было подтверждено Джиной Ломброзо в ее биографии отца (1921: 331): «ближе к 1896 году Ломброзо, забыв про многие другие вопросы, увлекся всецело Африкой, против завоевания которой он так упорно всегда выступал».

Как и другие мыслители эпохи, как консерваторы, так и радикалы и социалисты^{51}, ЧЛ выступил в защиту буров в войне против англичан в Южной Африке. Буры, по мнению Ломброзо, могли бы стать прототипом настоящей селекционной расы (Lombroso 1903a: 258), в которой выживало бы только лучшее, которая бы подтвердила, что «смешение рас и свобода в зарождающемся государстве являются величайшими производителями цивилизации» (там же: 277). «Буры имели структуру правления, соответствующую их характеру, их расе» (там же: 260). Для ЧЛ «раса» и «характер» – практически синонимы. Поддержка буров обуславливалась не только тем, что они были «новой расой метисов»^{52} и стремились к республиканской форме правления, но и тем, что в значительной части являлись оппозицией принципам англичан. Последних воспринимали некой новой великой империей, стремившейся подчинить себе и латинские народы. ЧЛ, как и многие другие в те времена, испытывал сильное отвращение к Англии: «против империалистического бреда Англии не было достаточно партии: поскольку экономическое благополучие и знания высших классов противостояли любому социальному возмущению и даже не давали ощутить потребность в нем; олигархическая и монархическая структуры являются естественным союзником воинствующего империализма» (там же: 279). Кроме того, вскоре после испано-американской войны 1898 года, принесшей североамериканскую оккупацию Порто-Рико, Кубы и Филиппин, в 1906 году вместе с другими интеллектуалами «латиноязычных» стран Ломброзо выступил против нового государственного колониализма и в защиту латиноамериканской конфедерации^{53}. Если в прошлом он восхищался то Великобританией, то Соединенными штатами, как примерами открытого и динамичного общества, то теперь его пугало империалистическое высокомерие.

Во многих антиколониальных статьях ЧЛ просматривается ожидание определенного культурного релятивизма. Он считал, что попытка навязать западную культуру неевропейским народам, например, китайцам или мексиканцам, несправедлива и, кроме того, не сработает. И добавлял буквально, что колониализм отказывал другим народам в том же самом, в чем так долго было отказано и самим итальянцам: в том, что сегодня назвали бы правом на самоопределение. ЧЛ был не одинок в антиколониализме, с ним чувствовало солидарность левое социалистическое движение, а правые социалисты даже задумали создать итальянские рабочие кооперативы на африканских землях. С ним согласились и выдающиеся деятели искусства того времени: к примеру, поэт Джосуэ Кардуччи, отказавшийся писать текст в честь павших в сражении при Догали итальянских бойцов для мемориальной доски в Риме. Он заявил: «Абиссинцы сражаются с завоевателями […] в несправедливой войне; и у абиссинцев есть все основания отталкивать нас, как мы отталкивали и отталкиваем австрийцев» (у Rainero 1971: 160)^{54}. Другим примером сопротивления стал Поликарпо Перокки^[51], объявивший: «Права необходимы всем народам. Мы выросли на либеральных принципах, требуем их во всем и для всех, кожа более коричневого оттенка не может этого изменить» (там же: 164). Республиканцы и анархисты защищали право африканцев на самоопределение. Однако раздавались и голоса меньшинства (Girardi 2016). Только пятая часть депутатов выступила против военных кредитов на африканскую кампанию после поражения при Догали в 1888 году. Пресса совместно с академическим сообществом, в частности, Африканским неаполитанским союзом, выступали за колониализм и использовали цитату «ошибаются только слабые, сильные всегда правы». Социалисты, к примеру, Бовио, предлагали откровенный национал-социализм: колониальная экспансия, с их точки зрения, гарантировала бы дополнительное пространство для пролетариата и распространяла прогресс иным цивилизациям, подчиняя разные государства и нации одному властителю. Левые социалисты отвечали, что монархия существовала и в Европе, однако правота нации, в случае с эфиопами, ставилась под сомнение не поэтому. Иные, находившиеся в оппозиции, выступали против колониальных кампаний, потому что Эритрея «не стоила того», «стольких усилий», как подчеркивал Райнеро (Rainero, 1971: 177). Перед нами не просто принципиальная оппозиция^{55}. В этом смысле ЧЛ сближался с крайними левыми: дело не стоило свеч, поэтому и не стоило им заниматься! Леонида Биссолати, умеренная социалистка, протестовала против установки «Надо индивидуально привыкать к отсутствию уважения к чернокожему, который такой же человек как мы, в той же степени, как Абиссиния такая же страна, как Италия» (там же: 188). Вскоре после поражения при Адуа Энрико Ферри сказал в Парламенте: «Понятие чести страны не существует в Африке, поскольку эта честь не состоит в завоевании чужих земель. Она скорее в том, чтобы снизить нищету и страдания, существующие, к сожалению, в нашей стране» (там же: 343). Подвергать сомнению легитимность колониальной авантюры приравнивалось к сомнению в правоте правительственной пропаганды. Идеология опиралась на представления о цивилизаторской миссии Италии в варварской, феодальной и вдобавок рабовладельческой Абиссинии. Отметим, что речь идет о сложном и весьма напряженном контексте. В нем категории, впоследствии развитые антропологией, присваивались без какой-либо научной основы: народ без основ государственности, африканское традиционное общество, прогресс и традиции в экономике и т. д. Карбоне (Carbone, 1972) выделил шесть версий итальянского антиколониализма. Взгляды ЧЛ можно было бы отнести к одному из самых радикальных вариантов, осуждающих зло колониализма, но не проявляющих особой чувствительности к самим африканцам.

ЧЛ очень интересовался международной политикой и весьма опасался возможной деградации США после победы над Испанией в войне 1898 года. Конфликт мог «подтолкнуть их выйти далеко за привычные горизонты к идеалам конкисты, и, в результате, к отказу от индустриальных устремлений и модернизации страны, основ счастья и богатства в пользу воинственности. История уже давно показала агрессивность источником мгновенного обогащения, моментально превращавшегося в длительную нищету и продолжительное несчастье для себя и для других» (см. Bulferetti 1975: 365). Заботила его и ситуация в Китае: ошибался тот, кто полагал, что «Китай уступал, демонстрируя недавно слабость в военном отношении, в то время как он просто отрицал милитаризм для великой цивилизации […]. Его технологическое отставание, вероятно, будет со временем преодолено, и огромные массы умных людей будут представлять, если их раздразнить, серьезную опасность» (Желтая опасность / Il pericolo giallo, in Lombroso 1903a). В этом тексте ЧЛ предположил, что вместо оккупации оружием следовало бы рекламировать эмиграцию как колонизаторское предприятие в дружественных странах: «в той же Южной Америке, если бы мы инвестировали капиталы вместе с отправкой туда наших сельскохозяйственных тружеников, мы бы основали вторую моральную Италию, как это произошло в Соединенных Штатах по отношению к Англии».

В статье «Новый Век» (1901; включена в сборник Lombroso 1903a) он писал, что величина шагов нового века растет в «геометрической прогрессии», в то время как политика остается «совершенно варварской». Во многих уголках мира продолжались жестокие войны, в том числе и среди народов, «которые мы считали куда как более цивилизованными, более миролюбивыми». Милитаристские и колониальные порывы белых людей сменяются быстрым прогрессом, почти европеизацией цветного населения, и особенно важно, что прогресс предоставляет «мощные средства сообщения […], в том числе и по воздуху […], создаются столь мощные двигатели: одного луча достаточно, чтобы осветить весь город, уголь станет ненужным даже для отопления, рабочие руки будут заменены целой серией механических устройств». ЧЛ восхвалял будущие достижения науки и возможности появления мгновенной фотографии, «оптических проекций» и микроскопа. Другими словами, возраставшее недоверие к политикам и их бессмысленной жестокости, компенсировалось верой в лучшее будущее за счет появления новых технологий. Ломброзо неизменно исповедовал веру в прогресс, в то время как его пацифизм вполне вписывался в международное движение, возглавлявшееся Ассоциацией международного примирения (Bulferetti 1975: 418 и, прежде всего, Girardi 2016). Сегодня ЧЛ предстает перед нами почти провидцем, способным в значительной степени предугадать, каким мир станет спустя столетие.

Альфредо Ничефоро, чьи позиции были близки к социализму ЧЛ, примерно в то же время опубликовал статью под говорящим названием «Колонизируем… Италию» (10 мая 1899):

«Мания колонизации усилилась настолько, что превратилась в настоящую идею фикс, которая упорно вертится в головах этих провидцев, как низкое солнце в полярных областях. Поэтому, вдобавок ко всем проблемам старой цивилизации, мы получили и все проблемы нации молодой, мгновенно образовалась толпа, аплодирующая идее […]. Я отлично понимаю, что отказ от спорта колонизации нанесет болезненную рану сердцам тех, кто мечтает о славе и более-менее рыцарских эпосах, о подвигах колонизаторов, однако рациональная часть моего мозга предполагает обратное […]. Испания, с ее утраченным частично, как и у нас, флотом, потеряла колонии, а мы хотим взвалить на себя новые? […] Я не утверждаю, что Италия должна покорно склониться и принять последнее место в списке наций – это было бы чем-то вроде каждодневного самоубийства – но уверен, что международный престиж и звание великой нации можно обрести, не вступая в опасную схватку за колонии, а наоборот, делая свою страну процветающей и богатой».