Лукошко он нашёл почти у своей избушки, так и стояло в траве полнёхонько. Странно, лукошко малец где-то на болоте обронил, да и ягода растёт в стороне от топи, далече, там, где лес ещё с болотом кое-как борется, тогда как же лукошко оказалось на берегу возле его жилища? Кто принёс? Савелий шагнул на гать, прошёлся… Нетвёрдая земля пружинила, раскачивалась под ногами, а над болотом стелился плотный туман, и тишина стояла такая, что уши закладывало. Савелий снова шагнул, чтобы хоть живым себя ощутить, чавканье болотной жижи под ногами услышать. Заволновалось болото, потянулись к пришельцу языки белёсого тумана, окутали, оплели ноги. Ох, не врут местные байки, место действительно, нехорошее, страшное. Вот только не разбойничьи лошади тому виной, а кровь пролитая. Много крови в этих лесах пролилось, напитала она землю без меры, смешалась кровь невинно убиенных с жижей болотной, и родилось проклятие, а лошади… что лошади? Скотина подневольная, разве могут они зло в себе нести? Если не ошибается Кузьма, так предвестники они, а это совсем другая ипостась, предвестники, хоть и предвещают близкую беду, но сами по себе зла не несут, напротив, понимать бы их, столько бед предотвратить можно было бы!

Савелий повернулся и… избушки не увидел. Вместо неё сплошной стеной висел плотный туман. А всего-то шагов пять с твёрдой земли сделал. Поёжившись, он шагнул. Раз, другой… Будь Савелий чуть впечатлительней, и поддался бы панике, но его так просто не пронять, он ступил на берег и, нахмурившись, пошёл к усадьбе. Лукошко, полное клюквы, прикрыл тряпицей. Ну как хозяева увидят, что не малец ягоду принёс, влетит тому, да и незачем им знать лишнего.

Но до дома сразу дойти не получилось, ещё с моста услышал Савелий детские крики в лесу. Один ребёнок, постарше, судя по голосу, смеялся, второй – ревел, упрашивая о чём-то старшего. Ну как не проверить, в чём там случилось. А тут ещё к детским голосам дикий крик истязаемого животного прибавился. Поставив лукошко на землю под осиной, Савелий бегом кинулся в лес.

Мальчишки. Двое. Один лет одиннадцати, второй младше, девяти, вероятно. Младший ревёт, голосит на всю округу, не стесняясь собственных слёз, а старший… Ох… подвесил на дерево котёнка, отошёл на несколько шагов и целится в бедолагу из самодельного лука. Толкнув стрелка на землю, Савелий бросился к дёргающейся жертве. Тут повезло. Не за шею котёнка привязал негодник, под лапами верёвку пропустил. Савелий освободил малыша, сунул за пазуху, и только тогда обернулся, поглядел на мальчишек.

Старший сидел на земле, нахохлившись смотрел на мастерового, посмевшего так обойтись с ним, младший уже не ревел, стоял, хлюпая покрасневшим носом, смотрел на Савелия с надеждой.

– Да жив он, жив, – заверил Савелий.

Мальчишка улыбнулся сквозь слёзы, а старший вскочил на ноги.

– Ты! Ты за это ответишь! – злобно выкрикнул он.

– Полагаю, Николай, твоему батюшке вряд ли понравятся игры, которые затеваешь. Он, верно, не догадывается, каким жестоким сын растёт.

– Это просто кот!

– И он живой. И ему больно, когда в него стреляют из лука, и страшно, когда на дерево вешают. Ежели тебя подвесить, обрадуешься?

Мальчик засопел, но всё же покачал головой отрицательно, буркнул что-то меньшому братцу и, повесив голову, поплёлся в сторону дома. А Савелий, поглаживая спасённого котёнка, пошёл к себе. Вот сейчас отнесёт нового жильца, и снова пойдёт к господскому дому. Может, на этот раз даже поработать получится…

И поработал. Всё выполнил, что Кузьма ему наказал, и странное дело, меньшой сын барина – Александр всё рядом ошивался. Ходил, смотрел, будто сказать что хотел, но молчал, сопел только угрюмо.

– Алексашка, чего крутишься? – не выдержал Савелий. – Про кота спросить хочешь? Так у меня он. Живой, бедолага. Напуганный только.

Мальчик заулыбался и, наконец, обрёл дар речи.

– А можно мне посмотреть на него?

– Отчего же нельзя? Вам всё можно. Да только папенька не заругает, коли к мастеровому в избу зайдёшь?

– Нет, – уверенно ответил мальчуган и застеснялся. – Я кота Угольком назвал. Он чёрный.

– Добро! – усмехнулся в усы Савелий. – И я так звать буду.

– Спасибо! – тихонько поблагодарил мальчик, коснувшись тонкими пальчиками грубой руки мастерового.

Савелий кивнул и не ответил.

Под вечер суета началась в доме. Все забегали, куда-то Кузьма гонял экипаж, кого-то привёз из деревни. Савелий работал и внимания не обращал, не особо любопытен он был, а позже в людской, за вечерей проговорился Кузьма, сказывал, что барыня рожать удумала, так он за повитухой ездил. Посетовал, что в дурное время, снова лошадей помянул, а Савелий лишь хмыкнул. И без лошадей понятно, не справиться барыне, слишком слаба, истощена болезнью. Ничем ей уже не помочь, разве посочувствовать…

Вернувшись к себе, Савелий отправился в мастерскую. Работа работой, но есть ещё нечто, что в удовольствие делает, там, в мастерской, под сильными умелыми руками расцветали причудливые узоры на большом куске дерева. Ему предстояло со временем превратиться в оправу для напольного зеркала, а пока падала стружка на земляной пол, мастер творил волшебство.

Мастер так увлёкся, что не сразу расслышал робкий и неуверенный стук в дверь, настолько тихий, что и услышал-то его только чёрный котёнок, дремавший на скамье. Поднял голову, навострил уши, и лишь тогда Савелий догадался, что странный звук не из подпола идёт, не мыши балуют, а кто-то за дверью стоит. А ещё ему очень нужна помощь.

Откуда пришла догадка, бог весть, но мастер откликнулся, рванул дверь на себя и в жарко натопленную мастерскую, прямо в подставленные руки Савелия, ввалился замёрзший мальчуган.

– Алексашка! – охнул Савелий, узнав меньшого барского сына. – Откуда ты здесь? Что стряслось?

Мальчишка не отвечал, лишь выбивал громкую дробь зубами. Замёрз. Неизвестно сколько времени провёл малец на улице, а он одет к тому же совсем не по погоде: в лёгкую рубашонку да штаны, да ботики, смешно сказать, расшитые. В таких только по коврам турецким ходить да по паркету натёртому, но точно не грязь дворовую месить.

– Обожди, я сейчас! – Савелий аккуратно усадил мальца на лавку, сунул ему в руки разомлевшего от тепла котёнка. – Ждите! – и выскочил во двор.

Вернулся он почти сразу, завернул мальчонку в принесённое одеяло, снял с замёрзших ступней туфли, принялся растирать пахучей мазью детские ножки. Потом подоткнул под них край одеяла, усадил мальчонку к стене, поставил на печь котелок.

– Я, Алексашка, сейчас травки заварю, а ты выпей. Непременно выпей, чтобы не захворать. Куда ж ты, малец, к ночи да в таком наряде отправился? Почто тебе дома не сидится?

– Ой страшно дома, дядька Савелий! – с трудом разомкнув губы, прошептал мальчик, – Страшно…

И тут вспомнил Савелий, что Кузьма привёз повитуху из деревни, нахмурился, отвернулся от мальчика, боле не спрашивая его ни о чём. Поставил на верстак две железные кружки, налил отвар.

– Ну, Алексашка, давай чаёвничать? Не обессудь, угостить мне тебя нечем, – развёл руками он, понимая, не за угощением прибежал парнишка, за поддержкой. Только почему к нему, вот вопрос. До сего дня они и парой слов не перекинулись, да и не след барчуку с дворовой челядью общаться. Видно, сильно впечатлило мальчика спасение котёнка, так впечатлило, что в самый страшный момент своей жизни не к близким за поддержкой побежал, а к чужому, незнакомому мужику.

Савелий пододвинул к лавке верстак, сел рядом с гостем, протянул ему кружку.

– Пей, Саша. Это не очень вкусно, но ни одна хворь не привяжется.

Мальчик послушно протянул руки за кружкой, завёрнутой в холстину.

– Осторожней пей. Горячо…

Он кивнул, оглядел мастерскую и, глядя на работу Савелия, спросил.

– Что это?

– Это? – Савелий замялся. Негоже мастеровому время на ерунду тратить и материалы хозяйские для собственных нужд использовать, узнает – проблем не оберёшься, но всё же ответил, – Это, Алексашка, зеркало будет.

– Красиво! – оценил Саша. – Я тоже хочу научиться…

– Тебе учиться надо, не дело это барину столярничать.

– Папенька позволит, – уверенно возразил мальчик.

Что ж… Шила в мешке не утаить, рано или поздно, а увлечение Савелия всё равно откроется.

– Ну коли позволит… Тебя искать не будут, малец?

– Не будут.

– Уверен? Может, проводить тебя до дома?

– Я тут останусь, – решил мальчик. – До утра.

– Добро, – отозвался Савелий и добавил, заметив, что у мальчугана глаза слипаются, – Ты спи, малец, а я поработаю ещё… – помог ему улечься, сунул под голову свёрнутый тулуп. Мальчишка сонно пробормотал что-то, прижал к себе котёнка и засопел. Ничего. Авось обойдётся, не захворает малец. А вот ему непременно нужно дойти до барского дома, предупредить, что мальчишка у него загостился, покуда искать сорванца не начали.

Ночь на дворе глухая, безлунная, в такие ночи только колдовством заниматься, порчу наводить и проклятия, да и наводить нет нужды, сами прилипнут, привяжутся – не оторвать потом, не истребить. В такие ночи лихо по дворам крадётся, в окна заглядывает, жертву себе высматривая.

Но Савелий не боялся. Выходить на холод, конечно, не хотелось, но страха не было. К нему не прицепится беда, не посмеет. Плотно притворив за собой дверь мастерской, Савелий шагнул за порог, бросил взгляд на болото и вдруг увидел…

Нет, ему не показалось, по болоту скакали лошади. Две шли рядом, следом, отстав на корпус, ещё одна, и совсем молодой конёк замыкал шествие. Полупрозрачные, они будто светились в ночи, позволяя разглядеть себя во всей красе – от густой гривы до кончиков мощных копыт. Топота слышно не было, да и откуда бы, ведь призрачные лошади, ненастоящие, а вот низкое ржание Савелий слышал так же ясно, как тревожное кошачье мяуканье из-за двери.

Лошади ускакали, а Савелий, держа перед собой лампу, отправился в усадьбу. Лампа чадила, пламя плясало и билось о стекло, неровные, дёрганные тени скакали по дороге. Не к добру, ох, не к добру. Савелий покачал головой, понимая, что в усадьбе действительно происходит что-то страшное, зло то затихает и тихо дремлет в болоте, то снова вскидывает голову, и вот тогда страшные вещи происходят в имении или поблизости. Люди сходят с ума, животные сходят с ума, причём не поодиночке, а массово, как те же лошади разбойничьи, сколько смертей было – не сосчитать. Да не обычные смерти в большинстве своём, а убийства или самоубийства, вот и сейчас что-то произойти должно.

Да что? Смерть, конечно. Савелий ощущал её дыхание, видел белые нити тумана, тянущиеся с болота к барскому дому. Нет, не выжить барыне. Да он и так это знал. Видел. Ежели повитуха за ребёночка поборется, вероятно, сможет спасти, но, если нет… Двойные похороны на погосте барин проведёт, обоих оплакивать будет. И супругу, и доченьку не родившуюся.

Отогнав мрачные мысли, Савелий зашагал быстрее, вот уже мост показался в рыжем свете лампы, и тут он снова увидел лошадь. Она стояла под мостом и пила воду, но, будто почувствовав его взгляд, вскинула голову и заржала, словно силясь сказать ему что-то. Да только не понимал он лошадиного языка, бросил сквозь зубы: «Сгинь!» и продолжил свой путь.

На стук ему не открыли. Послышался шорох за дверью, затем осторожный голос Кузьмы.

– Кому неймётся там? Ночь на дворе…

– Кузьма, это я Савелий.

– Почто бродишь, Савелий? – так и не открыл дверь управляющий.

– Ко мне мальчонка хозяйский прибился. Из дома сбежал, напуганный. Так я его у себя в мастерской оставил, спать уложил. А сам вот… предупредить пришёл.

– Добро. Иди спать, Савелий, покуда беды не случилось.

Заскрипели половицы, понял мастер, что Кузьма ушёл из сеней. Он снова хотел постучать, спросить, что в доме происходит, да передумал, опустил руку, направился по тропке к мосту. Прав Савелий, поспать надо. Мастер вздохнул досадливо, не вышло поработать сегодня, ни на дюйм не продвинулся.

А утром с мальчишкой Егоркой прилетела к его избе страшная весть.

– Барыня померла! – во всю глотку вопил мальчишка, – Дядька Савелий! Барыня померла!

Савелий как раз умывался над тазом с водой, услышав дурную весть крепко выругался шепотом и цыкнул на мальчишку.

– Цыц, Егорий! Алексашку разбудишь.

– Ой… – выдохнул Егорка, – Он тут, да? То-то давеча на глаза не попадался… Так это… мамка его померла! Дитя родила и отошла, – бубнил он, не понимая, почему мастеровой так спокоен, будто и не принёс он весть о смерти хозяйки.