Здоровяк протянул письмо, такое маленькое в его пятерне, опять дёрнулся рукой отдать честь, смущённо улыбнулся.

– Что т… тут?

– Это приглашение поработать. В Казахстане. Прочтите, я пока по улице прогуляюсь.

– Ч… чего это… П… прошу, – Молотов зашёл в калитку и оставил её открытой. Хотел повернуться и идти к столу, но взгляд сам снова зацепился за «Вагран». Больше всего поражали двери, точнее, дверь водителя. Она открывалась не вперёд и не назад, как на старых машинах, а вверх, да ещё и под углом. Сейчас смотрелась с одной открытой дверью, как птица с перебитым крылом.

Посланец чуть не налетел на остановившегося пенсионера. Хмыкнув и покачав головой, Молотов прошёл к столу, сделал глоток почти остывшего чая и, глянув на необычного посланца из необычной машины, решил проявить гостеприимство.

– П… полина, у н… нас гость. Расп… порядись чайку п… подать.

Жена, только выглянувшая из небольшого деревянного дома, дачи, что выделил Молотову Совет Министров в селе Жуковка, кивнула и зашла назад в дом.

Вячеслав Михайлович снял очки. В свои семьдесят девять лет он ещё отлично мог читать даже мелкий шрифт, а вот далеко видел плохо – всю жизнь носил очки от близорукости. Письмо было запечатано, он взял нож со стола и надрезал один край. Послание оказалось коротким. Этот самый непонятный Тишков сообщал, что товарищ Молотов восстановлен в партии с возвращением ему его партийного стажа полностью. Далее Вячеслава Михайловича приглашали поработать в ЦК компартии Казахстана секретарём. Возглавить комиссию по реабилитации граждан. Не указывалось, ни что это за граждане, ни за какие преступления они были осуждены. В конце напоминал Тишков, что в 1949 году входил Вячеслав Михайлович в Постоянную комиссию по проведению открытых судебных процессов по наиболее важным делам бывших военнослужащих германской армии и немецких карательных органов, изобличённых в зверствах против советских граждан на временно оккупированной территории Советского Союза. Участвовал в организации процессов над немецкими и японскими военными преступниками. Значит, имеет бесценный опыт, который сейчас очень востребован. Не забыл Тишков и про ещё одну строку из биографии пенсионера. В 1955 году Молотов был назначен председателем комиссии по пересмотру открытых процессов и закрытого суда над военачальниками. Этим письмо практически и заканчивалось. Тишков обещал по его выбору предоставить или хорошую квартиру в Алма-Ате, или дом в пригороде с яблоневым садом.

Вячеслав Михайлович отложил письмо и промокнул платком набежавшую слезинку. Дождался! Всё-таки дождался! Чуть не десять лет. В середине ноября 1961 года Молотов был отозван из Вены, снят с занимаемой должности руководителя советским представительством при штаб-квартире агентства ООН по атомной энергии (МАГАТЭ) и исключён из партии. 12 сентября 1963 года его отправили на пенсию. Почти десять лет он всё писал письма – сначала Хрущёву, а потом Брежневу – с просьбой восстановить его в партии. Работу не просил – смирился, да и почти восемьдесят лет всё же. А тут вспомнили! И партбилет вернули, и работу предлагают. Конечно, Алма-Ата – это не Москва. Не тот ЦК. Но даже и раздумывать не надо! Надо ехать. Вот только Полина чуть хворает последнее время – и с дочкой что? Нет. Надо ехать обязательно.

– К… как вас зовут?

– Ох, извините, Вячеслав Михайлович. Я – Пётр Оберин. Шофёр Петра Мироновича, – мужчина, стоящий у стола, опять поймал себя за руку, которая потянулась к виску.

– Ты, П… петя, п… передай товарищу Тишкову, что я с… соглас… сен. Что н… нужно д… делать? – Молотов вновь нацепил на переносицу небольшие старенькие очки.

– Да ничего не нужно, – пожал Оборин плечами.

– Ну, б… билет… ты на сам… молёт?

– Не нужны билеты никакие, у Петра Мироновича свой самолёт. Вы скажите, когда будете готовы, и он пришлёт его за вами.

– Н… неожиданн… нно, – сильнее стал заикаться Молотов. – Св… ой сам… м…молёт?

– А вы не знаете, кто такой Тишков? – сочувственно улыбнулся бывший военный.

– Министр к… культуры…

– Ну, да. Отстали вы от жизни, Вячеслав Михайлович.

– П… потом м… министр сельск… кого хоз… зяйства.

– И это тоже.

– А с… сам… молёт?

– Есть у Петра Мироновича деньги – вот и купил. «Боинг-747» сначала, но потом подарил его КБ Ильюшина, а сейчас купил «Боинг-727».

– Странн… ные вещи ты, П… петя, рас… сказываешь.

– Ну, у вас ещё всё впереди! Свяжетесь с товарищем Тишковым – ещё и не такого насмотритесь.

Старушка, одетая в строгое чёрное платье, в это время принесла стакан чая в мельхиоровом подстаканнике. Бедно живёт бывший всесильный министр. Да вся Сталинская гвардия такая – всё для страны, ничего для себя. А страна вон как с ними.

– П… полина, мы едем в Алм… ма-Ату. И м… м…меня восстан… новил… ли в п… партии…

Глава 6

Событие третье

Занятия на военной кафедре. Майор обращается к студентам:

– Диктую задачу: Самолёт налетал за сутки 100 часов. Не, чего это я, сто – дофига. Пусть будет пятьдесят.

Миша утопал, солдатики ещё пару минут попереговаривались ни о чём и смолкли. Птички распуганные вернулись и чирикали чего-то чуть выше по склону. Не верилось ни в какую бомбу. Не было в той реальности – и в этой не должно быть. Лежал Тишков на боку и пытался вспомнить, что знает об атомных бомбах в КНР. Получалось, что ничего. Там, в будущем, были какие-то потуги со стороны Путина договориться с США, те согласны были только при учёте китайских бомб – а их крохи, с сотню. Это по сравнению с тысячами у СССР и США. А сейчас? Десяток? Если самолётов было семнадцать, то семнадцать бомб? Ерунда какая. И почему Алма-Ата? У них есть ближе Владивосток и Хабаровск. Примерно на таком же расстоянии – Иркутск. А Новосибирск с Красноярском? Стоп. Вона чё! Там, между нами, Монголия! Там ракет понапихано. То есть, на самом деле, в пределах досягаемости их самолётов три больших города. Владивосток, Хабаровск и Алма-Ата. Ну, Пётр бы выбрал Алма-Ату – те два города явно лучше охраняются. Там войска стоят, там аэродромы с самолётами, а тут – мягкое подбрюшье, атаки на которое никто не ждёт.

Ну, допустим. Но семнадцать самолётов? Часть, скорее всего, с обычными бомбами. Тоже ничего хорошего, если пару тонн бомб сбросить на довольно деревянный город среди летнего зноя. Долго полыхать будет. Тьфу, тьфу!

Прервал поток плохих предчувствий майор.

– Пётр Миронович, отбой! Самолёт в Большое Алма-атинское озеро упал. Туда сейчас военные выдвигаются. Людей из убежищ не выводят пока, страхуются – вдруг ещё взорвётся. Вы что делать будете? – Миша спрыгнул вниз.

Как там его фамилия? Называл же, а то всё Миша, да майор. Ага! Лебедев. Как будет? Товарищ Лебедев, майор Лебедев. Хрень будет.

– Миша, давай всех домой. И мне машину – поеду в ЦК. Нужно разобраться, что происходит. Ты с кем разговаривал?

– С Титовым, вторым секретарём, он на Комсомольской, – КГБшники сбросили листы и стали поднимать девочек из оврага. Потом аккуратно подняли не проснувшегося Юру и уставились на Петра.

Нда. Проблема! Это сюда его передали, хоть чуть и не уронили. А вот вверх? Овраг в этом, специально выбранном, самом глубоком месте, метра два. Поднять-то его поднимут, а вот принять? Обрушится навес, и кирдык ноге.

– Майор, стоп! Ага, а ты как выбрался? – но, уже взглянув, понял, что не лучший выход: весь коричневый от свежей сырой глины.

– Там метрах в трёхстах есть чуть боле пологий склон, извозимся все.

Пётр заржал – накатило. Только что с жизнью прощались, атомную бомбу на голову ждали – а теперь за грязные джинсы с одной штаниной переживают. «Девяточники» ошарашенно на него посмотрели и вежливо улыбнулись – не поняли. Первым дошло до Хакназара.

– Извозимся! А глина-то не радиоактивная? Рассказать вам случай, что со мной произошёл, когда я в армии служил? Пока дойдём до спуска с радиоактивной глиной, как раз расскажу.

– Давай, мели, балагур.

– Чего «мели»! Правда всё. Мамой клянусь. Я ведь на точке служил. Не будем уточнять, где. Хотя это было… – Хака взглянул на сдвинувшего брови Лебедева. – Всё, всё. Замнём для ясности. Там у нас в ша… В общем, ракеты стояли. Где-то году на третьем нас уже допускали к пультам, дежурить, пока офицеры чаёк из рюмок попивали. И был в моём отделении старший сержант Заруба, хохол. Всё свободное и несвободное время спал. Вот заснул он как-то раз за пультом, а тут весёленький капитан заходит, под приличной такой мухой. Увидел спящего хохла, и мне кулак показывает – типа, нишкни. Хлопает по плечу Зарубу этого. Тот вскакивает и начинает доклад:

– Товарышу капитан, за время моего дежурства никаких происшествий…

– Как это никаких? А кто, мать твою, ракету запустил? Ты на пульт облокотился? Где Бельгия, мать твою? Нет теперь Бельгии. Два наряда вне очереди.

Заруба глазами моргает.

– Не слышу ответ! – капитан орёт.

– Есть два наряда. Товарышу капитан, а не дюже много за Бельгию? Вона ж малесенька…

Долго смеялись, всех отпустило после ожидания смерти.

Вытаскивали волоком, придерживая на весу ногу. Все принимавшие участие в этом аттракционе под названием «большое ползанье в грязи» извозились как черти. Китайцы проклятые, ничего путём сделать не могут! Даже самолёт с бомбой и то бракованный послали.

А вот интересно, а чего сейчас делают пиндосы? Ха, пиндосы! А что сейчас Гречко делает? Не иначе, запулил по соседям неадекватное количество ракет с ядерными боеголовками, и пока они тут парились под железными листами, китайцы там просто парились – тьфу, испарялись.

– Миша, давай бегом домой. Что-то неспокойно на душе.

Интермеццо седьмое

– Граждане, расходимся! Что, утопленника не видели?..

– Так это Федька!

– Стоять! А были у вашего Федьки особые приметы?

– Конечно. Он заикался.

Игорь Васильевич Бенсен плавать умел. В их городке был летний бассейн, и родители отвели туда семилетнего мальчика. Олимпийским чемпионом не стал, но что брассом, что баттерфляем, сумел достичь достаточного уровня, чтобы отобраться на первенство Бельгии. Дальше не пошло – да, если честно, у мальчика особого рвения и не было. Гораздо интереснее в гараже у отца разбирать и пытаться восстановить старый скутер.

И не просто скутер, а настоящее сокровище, как позднее понял Бенсен. Это был оригинальный американский Autoped 1916 года. Один из первых. Тот самый скутер, который и дал названию классу машин – «скутер». Заклинил поршень у раритета – ну, и ещё куча всего. Агрегат был ровесником Игоря, и у отца оказался случайно – отдал сосед, так как не мог вернуть долг в сотню франков. Потом уже, переехав в Америку, Игорь Васильевич по объявлениям в газетах долго разыскивал такой же. Нашёл, и даже усовершенствовал. Присобачил к переднему колесу более мощный, и в то же время совсем маленький двигатель. Не стоит прогресс на месте. Получился на самом деле мотосамокат – такой, какой и планировали, выпуская Autoped. Потом ещё и оригинальный нашёл в рабочем состоянии – почти не ездили на дедушке, пылился в гараже десятилетиями. Заменил шины и проводку, перебрал двигатель, покрасил – и получил ту самую детскую мечту. Сейчас в СССР его привезли, и переделку с маленьким моторчиком – тоже. Память. Мечта. Нашлось место в контейнерах с вещами для мечты.

Так вот, плавать Игорь Васильевич умел. Он видел, как согнутое чуть не вдвое тело его чернокожего помощника бухнулось в воду, подняв кучу брызг. Далековато от берега – ну, может, и хорошо, там глубже. Все же бывший футболист сейчас, наверное, мировой рекорд установил по прыжкам в воду. Футов семьсот? Метров двести. Бежать было пару минут, и Бенсен боялся не успеть – сколько там человек может без воздуха обходиться?