– Саша, ну что ты. Это ведь Пётр Миронович намекает на Синявского и его статью «Что такое социалистический реализм?».

– А ведь действительно. Образно-то как. Сразу и не понял. Старею.

– А я вам говорила, – ещё раз звякнула колокольчиком Люша, – Пётр Миронович вчера нам со Смирновой Верой Васильевной три притчи своих рассказал – так я теперь на мир другими глазами смотрю. Словно через грязное мутное стекло глядела, а теперь это стекло вымыли. И непонятно ещё, хорошо ли это, когда всё видишь ясно. Хочется самой вновь стекло запачкать.

– Интересно. Заслужить от Люши похвалу. Далеко пойдёте. Может, и нам расскажете свои притчи, Пётр Миронович? – повернулась на сидении, разглядывая его Исидоровна.

– Это невесёлые притчи. Давайте я вам лучше ещё анекдот расскажу.

– Давайте анекдот, – нахмурилась «Дочь».

– Один писатель так долго писал в стол, что запах стал просто невыносим.

Стояла тишина. Минуту, наверное. Потом звякнула Люша: «Писал». И захлебнулась. Дошло и до супругов. Машина виляла, виляла, а потом просто остановилась посреди, к счастью, пустой дороги. Криминалист смеялась дольше всех, а когда все замолкали, уставшие, она словно нарочно произносила одно слово, «стол», например – и веселье продолжалось.

Когда снова тронулась, Калинина, тяжело держась за сердце, укоризненно проговорила, не решаясь повернуться к Петру:

– Пётр Миронович, ну нельзя же так. У меня сердце слабое. Привезёте в Переделкино хладный труп.

– Извините, больше не буду – меньше тоже.

– Будет вам. Впору и правда грустные притчи послушать, – крякнул «Сын», – А то так и в кювет заедем.

Они уже выбрались из города и ехали вдоль заснеженных полей. Судя по тому, что солнце всходило слева, ехали они на юг. Пётр не представлял, где находится знаменитое Переделкино. Молчание затягивалось, и Штелле решил попробовать рассказать ещё один анекдот.

– Наталья Исидоровна, вы ведь эксперт-криминалист, мне Елена Цезаревна сказала.

– Не обманула, – пошутила «Дочь».

– Хотите, расскажу анекдот про вашу профессию?

– А что, и такие у вас есть? Непременно расскажите, ни одного не слышала.

– При раскопках в Египте нашли саркофаг с мумией. Эксперты не могли установить, чья это мумия. Пригласили советских специалистов. Три советских эксперта засучили рукава и потребовали освободить помещение. Вскоре они вышли, утирая пот со лба:

«Аменхотеп XXIII!»

«Как вам удалось это установить?»

«Сам, дурашка, сознался!»

– Дурашка, – прохрюкавшись и пробулькавшись, и на самом деле держась за сердце, еле вымолвила Калинина, – Расскажу на работе. Все в стол писать будут. Ох, Пётр Миронович. Непростой вы человек.

– Да я и не говорил, что простой.

– А чем вы ещё занимаетесь, кроме того, что бухаете, как Есенин?

– Пётр Миронович написал продолжение «Буратино», – вступилась за него Люша.

– Я – Первый Секретарь Горкома КПСС.

– Неожиданно. И что за город? – откликнулся первым Калинин.

– Краснотурьинск. Это не очень большой город на северном Урале – но скоро он станет известен как «Нью-Васюки».

– Это почему? – резко повернулась к нему Исидоровна.

– Туда переедет столица. По крайней мере, культурная.

– Смешно. Хотя нет. Лучше расскажите ещё про криминалистов.

– По заявлению экспертов, Малевич своим «Черным квадратом» замазал какую-то другую мазню.

– Ещё.

– Обворована квартира. По отпечаткам пальцев, оставленных преступником, эксперты определили, что жить он будет долго и счастливо, но настоящей любви так и не встретит.

– Ха-ха-ха. Всё, лимит на смех закончился, – отсмеявшись и похлопав жену по руке, огласил Александр Михайлович, – Да мы и приехали. Вон уже и Переделкино.

Глава 9

Событие сорок девятое

На даче дедушки было многолюдно, да ещё они целым табором завалились.

Представляла гостей Люша. Пётр попросил её, чтобы она называла его начинающим поэтом-песенником – а вот приехавших ранее можно было и не представлять.

– Это наша звёздочка Анастасия Вертинская, – чмокнула три раза в щёчку её Елена Цезаревна.

Что можно сказать? Всё попаданцы обязательно мутят с одной из звёзд – то им Наталью Варлей подавай, то Цыплакову, а то и Пугачёву. И ни один не покусился на Вертинскую. Почему? Да потому что – богиня. Как вы себе представляете мутку с Герой или Афродитой? Вот то-то и оно.

– А это Никита Михалков. Вы же смотрели фильм «Я шагаю по Москве»? А ещё он по совместительству муж нашей звёздочки, – чмокнула Чуковская и будущего оскароносца.

А что тут можно сказать? Верной дорогой идёте, товарищи. Всё у него в жизни будет хорошо. И ведь на самом деле хорошие фильмы снимет. Дурак только. Вот через пару лет разведётся с Вертинской – а ведь какие красивые и умные могли быть детки.

Третий посетитель дедушки вызвал у Петра приступ паники.

– А это писатель и поэт Булат Окуджава.

– Очень рад. Позавчера вот узнал, что вы у меня Мотыля украли, – постарался шуткой сгладить нервозность пожатия руки Штелле.

– Вы тоже сценарий фильма написали? – заинтересовался ограбленный Петром бард.

– Нет, я для свердловского ТЮЗа написал музыкальную сказку-детектив.

– Расскажете потом? – встрепенулась светлая девушка, – Нужно ведь и деду вас показать, Пётр Миронович.

Дед был сух и стар. Сидел в кресле в ярком вязаном свитере, но под свитером на рубашке был галстук. Интеллигент. Большой еврейский нос с годами из острого клюва превратился в картошку. Высокий лоб. Совершенно седые, аж белые волосы. Говорят вот – пронизывающий взгляд. Нет, не было пронизывающего взгляда, скорее – насмешливый прищур. И прямо рвали всю картину маленькие гитлеровские усики под картофелиной. Глаза говорили: «Ну, Люша, рассказывай, что за интересный экспонат ты залучила».

– Деда, это Пётр Миронович. Он – начинающий поэт-песенник, – отработала договорённость светлая девушка и не удержалась, – А ещё он Первый Секретарь Горкома КПСС, модельер, философ – и самый великий повар, – чуть смутилась, ну не рассказывать же всей компании о ночи, – которого я знаю.

– Не слишком ли много для одного человека? – тяжело улыбнулась, стоящая за креслом с корифеем женщина.

– Это моя мама – Лидия Корнеевна.

– Очень рад знакомству.

– Люша, Пётр Миронович, не хотите чайку с дороги? – постаралась улыбнуться «мама».

– С удовольствием.

Попили чаю, поговорили о погоде. Не клеилась беседа – и кассеты с песнями забрала товарищ министр. Разрядил обстановку патриарх.

– Пётр Миронович, я так понимаю, что Люша вас привезла, чтобы я послушал ваши стихи и помог их напечатать? – правду про деда потом напишут. Всем бросался помогать.

– Да, Пётр Миронович, прочтите ваши стихи, – Вертинская вклинилась. Красива, чертовка.

– Корней Иванович, я слышал, в этой комнате вам читал стихи Пастернак? Не скажете, с какого места? – окинул взглядом большую комнату Пётр.

– Думаете, место – это главное? – усмехнулся Чуковский.

– Однозначно.

– Дай бог памяти – да вон у окна, кажется, и стоял, – чуть привстал с кресла патриарх, указывая через головы гостей на разукрашенное изморозью окно ближе к углу.

Пётр прошёл до указанного места. От окна дуло. «Нужно будет стеклопакеты изобрести», – вспомнил Штелле и начал сказку. Давно, в той жизни, лет двадцать назад, был у него период, когда он попытался написать сказку вроде «Конька Горбунка» – или даже, чуть подражая игре в слова, филатовского «Федота Стрельца». Написал много, а потом как-то отложил – и вот снова взяться так и не удосужился. Но ведь знать об этом почтенной публике не обязательно – прочитать можно только вступление. Оно явно выбивается из всего, что сейчас пишут.

– Это будет сказка. Представьте себе поэта, которого отправили по сфабрикованному обвинению в ГУЛАГ в 37-м году. Вот он пишет письмо домой:

Я тут, мать, решил со скуки,

От тебя, детей в разлуке,

Написать ребятам сказку —

Заменить отцову ласку.

Чтоб не тратить время даром,

Я решил таким макаром:

Нужно опыта набраться,

В корифеях покопаться.

И столкнулся, ёшкин кот,

Я с такой проблемой вот.

Не достать нигде Ершова,

Как и дедушку Бажова,

С Маршаком вообще беда –

Кто ж его пришлёт сюда.

Я отчаиваться стал —

Ни черта ведь не достал!

Тут мужик пришёл с этапа,

Борода как у Потапа.

У него Есенин есть –

«Анну Снегину» прочесть,

«Пугачёва Емельяна»,

Что писал поэт наш спьяну.

Ну, осилил я Серёгу;

Рано всё-таки в дорогу.

Вирши в голову не прут,

Не закончен, видно, труд

Овладенья мастерством.

Отложить, что ль, на потом

Написанье сказки сей?

Но хочу ведь – хоть убей.

Тут я вспомнил – Пушкин есть.

И не можно глаз отвесть

От его волшебных сказок –

И про рыбок, и про бабок,

Про русалку и кота.

Значит, я не сирота,

Буду у него учиться.

Тут ведь главно – не лениться.

Прочитаю про царевну,

Или может – королевну,

Что качается в гробу –

И схвачуся за губу.

Что-то мне напоминает,

И сомненья вызывает

Этой сказочки сюжет.

Белоснежка? Или нет?

Тут и там царевну прячут,

Только тут коняки скачут,

А там гномики долбают,

Самоцветы вырубают.

В общем, тяжкий горный труд,

Если сказки те не врут.

Младший гном в княжну влюбился,

Чуть рассудка не лишился.

А у Пушкина в неё втюрился парнишка –

Младший егеришка.

Аналогии кругом.

В этом месте, али в том:

Яблочко княжна съедает

И почти что умирает.

Лесники её хватают,

И в хрустальный гроб ховают

На цепях между столбов

Семь здоровых этих лбов,

Точно так же, как и гномы.

Да, сюжеты тут знакомы.

Плагиатом пахнет тут.

Во, блин, классики дают!

Вот ведь Пушкин – сукин сын!

Сбегал, значит, в магазин,

Закупил про гномов книжку,

И, пополнить чтоб кубышку,

Заменил трудяг конями

С псами, ну, и с егерями.

И пришёл за гонораром,

Деньги получил задаром,

И ведь как спешил чудак –

Даже склеил кое-как

Свой сюжет про лесников.

Так, чуть-чуть, для дураков.

Ну откуда в чаще грот?

Всё в лесу наоборот!

Есть осины, есть берёзы,

Тут Есенин бы про слёзы

Начал кружево плести,

Впятером не разгрести.

Я ж скажу: в лесу есть ёлки,

Совы, зайцы, даже волки,

А с пещерами там туго.

В чём же Пушкина заслуга?

Знаю, знаю! Он, бродяга,

Ох и хитрый же деляга,

Перенёс на Русь сюжет.

Нет. Опять же винегрет.

Царь Салтан, батыр Руслан,

Где ж увидел он славян?

А ещё есть князь Гвидон,

Что прислал нам всем поклон.

Девушку зовут Наина,

Почему не просто Зина?

Знать, писал он про татар.

Жаль, что этот Пушкин стар.

Я б ему сказал: Сергеич,

Ты ведь, брат, не Челубеич.

Нам к Мамаю на поклон

Бегать нынче не резон.

Ты пиши про Русь святую,

А не то тебя я вздую.

Ладно, Пушкина прочёл,

И ошибки все учёл,

Старшего сего собрата,

Чуть не ляпнул – плагиата.

И пора свою писать,

А то дети лягут спать,

Не дождавшись приключенья.

Значит, к чёрту все ученья!

И начнём мы помолясь…

Ехал как-то лесом князь.

Стояла тишина. Никто не хлопал. «Это провал, – подумал Штирлиц».

– А дальше? Давайте немедленно дальше, – первой опомнилась дочь наркома финансов.

– Да, Пётр Миронович, к чему эти театральные паузы? Продолжайте. Начало лихое, – поддержал женщину Никита Михалков.