Я выхватила снимок и увидела на нем двух маленьких девочек в нашей ванной комнате цвета авокадо, какой она была в восьмидесятых. Я в ванне, мои пухлые ручки и круглый животик блестят от воды. Взгляд устремлен не на того, кто снимает, а на сестру, и я смеюсь. Фиона стоит напротив с поднятыми руками, изображая фотографа. Я была низенькой и толстенькой, она – рослой и худой. В моей памяти возникла картина: мы вдвоем сидим перед электрическим камином, завернутые в теплые полотенца, и пьем что-то сладкое из кружек. Потом Фиона роняет полотенце и, пританцовывая на месте, требует: «Посчитай мои ребра! Посчитай мои ребра!

Я не могла вспомнить, ко мне она обращалась или к кому-то другому. Очевидно, сами приготовить себе горячий шоколад мы еще не могли. Должно быть, кто-то согрел полотенца и завернул нас в них, превратив в подобие буррито. Но тут у меня полный провал в памяти.

Мне не захотелось выяснять у Фионы про горячий приторный напиток и электрический камин. Вместо этого я спросила:

– Ты помнишь, как это снимали?

– Нет.

Фиона явно скучала, перебирая косметику на мамином туалетном столике. Она выкрутила до конца тюбик красной помады и медленно провела ею по губам, пристально глядя на себя в зеркало.

Я отложила фотографию в сторону, решив забрать ее себе. Невозможно было представить, чтобы мама когда-нибудь стала просматривать эти напоминания о прошлом, не говоря уже о том, чтобы заметить пропажу. Я почувствовала, как запылали щеки: я разозлилась. Фотографии нельзя запихивать в старую обувную коробку и прятать в глубине шкафа. Их следует расставлять в рамках на каминной полке, крепить на дверцу холодильника или раскладывать по альбомам, которые всегда под рукой. Интересно, зачем она вообще их хранит? Сама фотографировала? Я не помнила, чтобы она уговаривала нас пошире улыбнуться или нараспев давала команду: «Скажите “сыр!”» Не помнила, чтобы мы дружно склонялись над полароидными снимками, наблюдая, как проявляются очертания наших лиц и тел. Вообще не могла вспомнить, чтобы мы делали что-то такое, что стоило бы увековечить как знаменательное событие. Или просто как самый обычный день со всеми его приятными мелочами, которые, в конце концов, и имеют значение.

Я снова вернулась к фотографиям. Там было много черно-белых снимков незнакомых людей. Имена и даты, оставленные на обороте некоторых из них тонким витиеватым почерком, уже начали выцветать. Мое внимание привлекла красивая женщина в свадебном платье под руку с высоким сияющим мужчиной. На обороте были только цифры – 1948. Я быстро подсчитала. Мама родилась в 1957 году.

– Кажется, я нашла наших бабушку и дедушку.

Фиона перестала прихорашиваться и опустилась рядом со мной на колени. От нее пахло маминым «Шалимаром». Я ненавидела этот запах: меня от него тошнило.

– Ее звали Мария. – Фиона провела по изображению невесты пальцем.

– Правда? Откуда ты знаешь?

Меня злило, что Фиона знает то, чего не знаю я. Она знала о фотографиях, знала, как звали нашу бабушку. Что еще ей было известно?

– Я однажды слышала, как мама о ней говорит, – сказала она и пожала плечами. – Может, мне это приснилось.

Я хотела было рассердиться на нее за то, что она, в отличие от меня, не воспринимает это всерьез, но не смогла. Я и сама мало что могла вспомнить, а редкие воспоминания казались очень смутными. Я понятия не имела, что было реальностью, а что нет.

– Ты помнишь, как мы пили что-то горячее и сидели перед электрокамином, завернутые в полотенца?

Фиона посмотрела на меня со странным выражением лица.

– Да. Да, помню. Кажется, горячий шоколад. – Что-то в ее взгляде, слегка расфокусированном, убедило меня, что она не врет.

Я улыбнулась:

– Вспомнилось только что.

– Мы всегда так делали после ванны. Сидели у камина, в тепле. Вообще-то все было не так уж плохо.

Я ничего не сказала, ведь я этого не помнила. Но разрешила себе понежиться в воспоминаниях сестры, представляя, как заботливые руки вытаскивают нас из ванны, притягивают ближе, укутывают, наливают горячую воду в чашку с шоколадным порошком и размешивают, включают камин. Я закрыла глаза и попыталась вызвать в памяти образ мамы, но вспомнила лишь костлявую коленку сестры у себя на бедре, ее длинные пальцы ног, дергающиеся рядом с моими короткими пальчиками, когда мы грели ступни у каминной решетки.

* * *

В течение следующих нескольких недель, когда мама играла в бинго или была в пабе с тетей Линдой, я пробиралась в ее спальню и рассматривала фотографии из коробки. Наших с Фионой снимков было совсем немного, мы всегда вместе, не считая двух фото мамы с новорожденным младенцем: видимо, одно с сестрой, другое со мной. На одном снимке она стоит в незнакомом саду перед розовым кустом. Лица ребенка не разглядеть, видна только крошечная ножка, торчащая из складок одеяла. Мама в туфлях на высоком каблуке и в больших солнечных очках, худая, с сигаретой в руке. Улыбается краешком губ.

На другой фотографии она сидит на коричневом диване, откинувшись на оранжевые подушки. На этот раз лицо ребенка, красное и сморщенное, видно отчетливо. Мама смотрит в сторону, лицо бледное, волосы взлохмачены. Она выглядит уставшей. Не думаю, что в тот момент она хотела, чтобы ее фотографировали.

Я не знала, кто из младенцев – я, а кто – Фиона. Мы родились с разницей всего в полтора года, так что мама не успела сильно измениться. Я решила, что довольная, улыбающаяся и с сигаретой она держит Фиону, а бледная и уставшая – меня. Мама всегда говорила, что я трудный ребенок, так что вполне логично, что красное сморщенное лицо принадлежало мне.

Однажды вечером я снова пробралась в мамину комнату, пока Фиона смотрела хит-парад. Открыв дверцу шкафа, я сразу поняла: что-то изменилось. Вещи лежали иначе, тут явно навели порядок. И коробка исчезла. К счастью, фотографию, где мы с Фионой в ванной, я успела спрятать под свой матрас. Оставила себе маленький кусочек нашего детства. Маленький кусочек счастья.

День 1227
Вторник, 27 ноября 2018

На моей входной двери висит табличка с надписью «Я НИЧЕГО НЕ ПОКУПАЮ».

– Но ты же покупаешь с доставкой? – удивилась Сэди, впервые ее увидев.

Я не удостоила ее ответом.

– Слишком категорично, – пробормотала она, когда я отошла подальше.

Ненавижу дверной звонок. Каждый раз, когда он раздается, я вспоминаю, что существует мир, частью которого я не являюсь. Сэди знает, что нельзя приходить без предупреждения, и она не звонит в звонок. Она громко и долго стучит в дверь костяшками пальцев, так что я сразу понимаю, кто это.

В большинстве случаев мое категоричное объявление работает. Но время от времени в дверь звонят, даже когда я не жду доставки, которая требует подписи или не помещается в ящик для посылок. И, придя в себя от неожиданности, я не могу игнорировать звонок, потому что это может оказаться кто-то, кто мне небезразличен. Ну, или когда-то был небезразличен.

Сегодня не тот случай. Правда, и не попытка продать мне двойные стеклопакеты. Это мальчишка с большой щелью между зубами, в руке у него болтается большое ведро. Кажется смутно знакомым.

– Здравствуйте! – радостно поприветствовал меня он. – Я живу через дорогу. Можно я помою вашу машину за пять фунтов?

Я сфокусировалась на его веснушчатом лице, вытесняя из поля зрения уличный фон.

– Что ж, спасибо за предложение… Но у меня нет машины.

Его зеленые глаза расширились:

– У вас нет машины?

– Нет.

Я прислонилась к дверному косяку.

– Вы шутите? – Он огляделся по сторонам, будто пытаясь обнаружить спрятанный автомобиль и уличить меня во лжи.

– Нет.

– Ничего себе. И как вы добираетесь? Типа на работу и все такое.

– Я работаю дома.

– Правда?

– Ты же слышал про интернет?

– Ну да, конечно. Но мама отключает вайфай, когда мы с братом слишком долго сидим за компом.

Он засмеялся. И в этот момент я увидела в его счастливом веснушчатом лице что-то такое, от чего сразу захотелось рассказать ему всю правду – что я уже несколько лет вообще нигде не бываю и все мои прогулки ограничиваются пределами этого дома. Но я не решилась, потому что тогда он навсегда запомнит меня как ненормальную тетку из дома напротив, которая никуда не ходит. Лучше пусть этот мальчуган думает, что я каждое утро иду на станцию и жду на платформе электричку, как все нормальные люди. Что я и делала раньше, совершенно об этом не задумываясь.

– Так ты живешь через дорогу?

– Ага. – Он махнул рукой в сторону дома с вишневым деревом на участке.

– Мне очень нравится ваше дерево, – сказала я ему. – Такое красивое. Когда оно цветет, я понимаю, что пришла весна. Иногда сижу в гостиной и просто смотрю на него.

– Вы серьезно? – Он поморщился.

– Конечно. То есть… когда не работаю и ничем не занята. Ну а ты почему моешь машины? Копишь на что-то?

– На следующей неделе у мамы день рождения. Хочу купить ей ожерелье. С сердечком и маленьким голубым камнем. Она его видела в интернете.

У меня перед глазами возникла картинка: тонкое изящное украшение на шее женщины, обнимающей своих сыновей.

– Звучит красиво. Твоей маме будет очень приятно.

Он пожал плечами:

– Оно дорогое, так что придется вымыть много машин. Я лучше пойду. До свидания.

– Можешь звать меня Мередит.

– Прикольное имя.

Я засмеялась:

– Думаешь? А тебя как зовут?

– Джейкоб Аластер Монтгомери. – Он выпятил грудь. – Мне десять лет.

– Хорошо, Джейкоб Аластер Монтгомери. Слушай, у меня нет машины, но как насчет того, чтобы помыть снаружи мою дверь и порожек?

– Хм… Хорошо.

– Давай ведро, я налью тебе воды. Идет?

– Идет.

Я оставила его наедине с теплой водой, моющим средством и губкой. Сама села у окна и взяла в руки книгу, но взгляд все время возвращался к вишне во дворе Джейкоба. Она уже скинула листву, но пройдет совсем немного времени, наступит весна, и вишня снова зацветет. Я всегда поражаюсь, как так получается: сегодня дерево голое, а на следующий день уже покрыто бело-розовой шапкой.

Десять минут спустя он позвонил в звонок. Я не торопясь осмотрела дверь и присела, чтобы взглянуть на порожек.

– Отличная работа, Джейкоб. Ты молодец.

– Я еще эту штуку почистил. – Он показал на ящик для посылок. – На нем были птичьи какашки.

– Что ж, спасибо тебе большое. Я и не знала, что у меня на двери столько грязи. Повезло, что ты зашел.

Я достала из заднего кармана джинсов пятифунтовую купюру и протянула ему.

– Спасибо. – Он посмотрел на меня с довольным видом. – Мои первые пять фунтов.

– Ты с моего дома начал?

– Нет, сначала звонил к соседям, но они не открыли.

– Может, их не было дома? Или звонок не услышали?

– Может быть. А может, просто не захотели.

– Хочешь, я помою твое ведро, пока ты не ушел?

– Спасибо, Мередит.

День 1229
Четверг, 29 ноября 2018

Том вернул мне книгу Эмили Дикинсон в целости и сохранности, и мы вновь принялись за наш флорентийский проект, одновременно ведя приятную беседу о достоинствах Сильвии Плат и Теда Хьюза. В этот четверг все складывалось прекрасно, пока Том вдруг все не испортил.

– Мередит, а где твой отец?

Я уставилась в кружку с чаем:

– Понятия не имею. Он ушел, когда мне было пять лет, и с тех пор я его не видела.

– Ох, прости.

– Все нормально. Я его почти не помню.

Если Тому и стало не по себе, он этого не показал.

– Наверное, это тяжело – не иметь поддержки семьи.

Я пожала плечами:

– Справляюсь.

Том посмотрел на меня, и я вновь подняла на него глаза.

– Может, выпьем еще чаю? – предложил он.

– Давай. – Я привставала, но он жестом остановил меня.

– Позволь я сам, для разнообразия. Немного молока, без сахара, верно?

Я закусила губу и кивнула. Мне уже очень давно никто не готовил чай. Откинулась на спинку дивана и прислушалась, как Том хлопочет на кухне. Непривычные для меня звуки, но я знала, что все в порядке, что он просто ищет чайные пакетики и сахар. А вот то, как он роется в моих мыслях, меня напрягало.

– Мои родители погибли. Автокатастрофа. – Он сказал это сразу, когда вернулся в комнату.