Вторым светлым пятном стал сам командующий Особым корпусом, выглядевший как всегда, безукоризненно. Придраться к Якову Александровичу было нельзя при всём желании. Мундир сидел на нём как влитой, зеркально начищенные сапоги весело отражали яркое солнце. Самый что ни на есть любитель парадов и шагистики лишь довольно крякнул бы, оценивая стать и выправку сухощавого высокого генерала.

Зато остальные…

Масла в огонь подлил сам Слащёв. В ответ на его доклад Николай Николаевич иронично фыркнул:

– Командующий… Скорее начальник, а то и вовсе командир^[1] – солдат-то у вас от силы на полк.

– А я как Суворов – не числом, но умением, – не сдержался Яков Александрович. – И смею заверить, дабы моих орлов одолеть, врагу не меньше трёх корпусов понадобится.

Говорил он тихо и бесстрастно, как впрочем и всегда, ничем не выдавая того, что происходило в его душе. Но Голицын почувствовал, что второго завуалированного оскорбления Слащёв не выдержит и сорвётся, откровенно нахамив. Причём всё тем же тихим бесстрастным голосом, отчего его хамство будет воспринято гораздо острее.

А Николай Николаевич и без того на взводе, аж глаза выпучил от столь несусветной наглости: в открытую дерзить начальству?! Да ещё где, на строевом смотре?!

Неслыханно!

– Подтверждаю сказанное генерал-лейтенантом Слащёвым, великий князь, решительно встрял Голицын. – Хотя его люди практически не участвовали в прямых боевых столкновениях, но пользы императорской армии они успели принести столько, что хватит и на пять корпусов.

В открытую становясь на сторону «генерала Яши», как его за глаза ласково величали подчинённые, Виталий понимал, что тем самым лишь усилит возмущение Николая Николаевича, но плевать. Зато заслонял Слащёва, вызывая огонь на себя.

– Какой пользы, ежели не участвовали?! – взревел тот.

– Они не для того предназначены, – не уступил Голицын и сам, не утерпев, выдал откровенно хамское: – Только дураки забивают гвозди микроскопами.

От возмущения у Николая Николаевича, очевидно, «в зобу дыханье спёрло» и продолжения дискуссии не последовало. Зато, придя в себя, он предложил Алексею вовсе не смотреть прочие полки – без того всё понятно. Юный царь растерянно оглянулся на Голицына.

– Насчет «понятно» – всецело согласен с великим князем, – мягко улыбнулся Виталий. – Учитывая всего один день на подготовку, иного ожидать и не стоило. Но люди готовились, старались, и так поступать с ними, на мой взгляд, невежливо. Это если говорить деликатно.

– А вы как есть полковник, – озлился Николай Николаевич. Титула «светлейший князь» он при обращении к Голицыну употреблять избегал. – Не скромничайте. Что думаете, то и говорите.

Что ж, сам напросился. Тогда получи.

– Ныне те, что стоят в строю, вместе с вами, государь, за два с лишним месяца прошли победным маршем от Оренбурга до Москвы. С учетом оного, такое отношение к ним – форменное свинство, – невозмутимо выдал Голицын «как есть». – Причём именно так расценит наше поведение не только офицерский состав, включая главнокомандующего армией победителей, генерала от кавалерии светлейшего князя Маркова-Московского, но и рядовые, от казака до последнего солдата-кашевара.

Чуть помедлив, Алексей согласно кивнул:

– И впрямь негоже. Тогда поехали смотреть далее.

Смотр продолжился при гробовом молчании великого князя, благо, прочие выглядели хоть и не идеально, но получше слащёвцев.

Взорвался Николай Николаевич, едва они вместе с Алексеем и Голицыным вернулись во дворец.

– Ну вы сами видели, ваше императорское величество! Вид расхристанный, выправка отсутствует, знание надлежащих артикулов и обязательных к запоминанию назубок положений из уставов не в плачевном – безнадежном состоянии. Про положение дел в Особом полку, называемом отчего-то Особом корпусе, я и вовсе умалчиваю. Некоторые из его солдат даже пятна со своих мундиров не удосужились отмыть. Неслыханно! Это ж стадо ослов какое-то. Самых настоящих!

Алексей, явно чувствующий себя неуютно, словно пшеничное зернышко, угодившее меж двух жерновов, неуверенно кивнул, соглашаясь со сказанным.

– И впрямь, Виталий Михайлович, как-то они не того, – робко обратился он к Голицыну.

– И пятно приятно, если оно от крови врага, – нашёлся тот. – А касаемо ослов… Судя по делам тех же слащёвцев они скорее змии. Такие же неприметные и смертельно опасные для врага. Что же до стада, тут я решительно не согласен. Всё зависит от того, кто во главе. Если это лев, любое стадо очень быстро превращается в стаю. А вы же не станете возражать, государь, что Слащёв – лев. И последнее. Незнание всяких артикулов не всегда говорит о тупости. Иногда о простой нехватке времени. Зато как они выполняют боевые приказы! Сдаётся, это куда важнее.

Николай Николаевич, словно бы не услышав Виталия, продолжал гнуть свою линию.

– И командиры им под стать. Половину немедля с постов снимать надобно. Про командующего Особым корпусом, – ехидно выделил он должность Слащёва, – я и вовсе молчу. Его в первую голову. К тому же назначен он на сей пост не по старшинству, равно как и Марков, посему сделать оное проще простого. Шутка ли, такую должность передать простому генерал-майору, в то время как её надлежит занимать полному генералу. Да и лета его не те. Корпусной командир моложе пятидесяти пяти лет всегда был великой редкостью…

Виталий чуть не присвистнул, услыхав эдакую «новость» о возрасте. Это ж ни в какие ворота, когда до пятидесяти пяти годков – редкость. А всё окаянная система старшинства виновата. И сделал в памяти зарубку, дабы поторопить Маркова с подготовкой соответствующих документов о ликвидации оной.

– А вашему Слащёву, полковник, поди и сорока не исполнилось? – отвлекли его от раздумий слова великого князя.

– В декабре тридцать три стукнет, – сухо ответил Голицын.

– Вот видите, государь. Вдобавок он, поди, ни на бригаде, ни на дивизии побывать не успел. Словом, по всем статьям не годится, равно как и половина прочих командиров. И ежели таковое было простительно во время выдвижения из Уральска и взятия Саратова в силу нехватки офицеров, то ныне… Понимаю, Брусилов до сих пор от своего нелепого ранения^[2] оправиться не может. Но есть Деникин, кой на задворках отчего-то пребывает, есть Юденич, да мало ли… Кого ни возьми, все они по своему старшинству преимущество имеют. И ведь таковское, как я погляжу – не единичный случай. Дроздовскому тоже, поди, сорока не исполнилось?

– Тридцать семь неполных лет, – сухо ответил Голицын.

– А Каппелю?

– Тридцать пять в апреле. Сам Марков, – не дожидаясь очередного вопроса, сработал на упреждение Виталий, – сорок лет в июле отметит.

– Вот, вот, – подвёл «печальный» итог Николай Николаевич. – А ныне, государь, вы сами воочию убедились, сколь опасно выскочек на столь ответственные посты выдвигать. Вовремя мы, как нельзя вовремя со строевым смотром подгадали. Иначе с эдаким воинством я в Петроград войти бы постыдился.

И великий князь принялся поучать Алексея, сколь важно сие мероприятие, без коего нет и не может быть приличной армии. Попутно рассказал и то, что во времена его молодости гвардейские полки даже комплектовать стремились по принципу схожести, дабы не только мундиры, но и лица подогнать под определённое однообразие.

– В Преображенский полк старались набирать рослых блондинов, в Семёновский – брюнетов-усачей, а в лейб-гвардии Атаманский – шатенов, притом непременно с карими или голубыми глазами. Вот это была красота! Аж сердце замирало от умиления, глядя на них. Ныне же…

Наконец Голицыну надоело слушать и он заметил:

– Сдаётся, у светлейшего князя Маркова-Московского несколько иные принципы комплектации.

Николай Николаевич иронически крякнул:

– Какие же?

– Как и у Слащёва – суворовские. А касаемо строевых смотров… Безусловно, они имеют значение. Но для воюющей армии куда важнее иное. Например, отвага солдат и полководческий талант офицеров и генералов. Потому чудо-богатыри Маркова и дошли до Москвы без единого поражения.

И он посоветовал императору ещё раз припомнить, сколько люди из Особого корпуса, который по своей численности и впрямь еле дотягивал до полка (какая уж там дивизия!), успели сделать полезного.

Захваченные без единого выстрела красные бронепоезда, десятки вёрст сохранённых от разрушения железнодорожных путей, не говоря про мосты. И напротив – те же мосты, но своевременно уничтоженные, что не дало большевистской армии юга нанести удар в спину. Да что там мосты. Одни взорванные шлюзы, что позволило воспрепятствовать переводу лёгких боевых судов большевиков с Балтики на Волгу, чего стоят. Да мало ли. Всего не перечислить. И во всём том заслуга Диверсионного полка.

Число «языков», взятых слащёвскими пластунами из Кубанского полка, запросто потянет на трехзначную цифру.

Снайперский полк, потеряв за всё время лишь трёх бойцов, навечно уложил в землю тысячи врагов. Из коих, между прочим, добрая половина – командиры и комиссары.

Так какое имеет значение, что в этих трёх полках от силы пятая часть личного состава от штатного расписания?!

А командующий корпусом участвовал не только в разработке чуть ли не всех крупных операций, но и зачастую непосредственно в исполнении задуманного. Невзирая на все запреты.

– Подумаешь, мосты они разрушили, комиссаров постреляли, да шлюзы взорвали! Ломать – не строить, – едко прокомментировал Николай Николаевич.

– Ломать и впрямь легче, – благодушно согласился Виталий и, неожиданно сменив тон, резко отчеканил: – Вот только вы сами, великий князь, за эти полгода ни того, ни другого не сделали, – и он, повернувшись к Алексею, вновь мягко осведомился: – А теперь призадумайтесь, ваше императорское величество, имеется ли у вас на примете фигура, равная генерал-лейтенанту Слащёву по масштабной организации такого рода специфической деятельности? Да и касаемо Маркова тоже не того-с. Не далее, как несколько дней назад вы ему, как и Слащёву, новые погоны на плечи и титул светлейшего князя, а ныне размышляете о его замене на… – он выразительно покосился на Николая Николаевича и презрительно фыркнул.

– На его месте я до Москвы за месяц дошёл бы, – запальчиво выдал тот.

– Отчего же не за неделю? – хладнокровно возразил Виталий. – Проверить нельзя, так что не смущайтесь, говорите. Благо, слова, как и бумага, не краснеют, любое правдивое утверждение выдержат. Но на деле вы в это время на юге пребывали, у моря погоды ждали, а дошёл именно генерал от кавалерии светлейший князь Марков-Московский. Правда, более чем за два месяца, но умаления его заслуг в том не наблюдаю.

– Вы полагаете, не следует… – начал Алексей и, не договорив, вопросительно уставился на Голицына.

– Не я – народ, – поправил Виталий. – На сей счёт у него и поговорка хорошая имеется. Коней на переправе не меняют. Чревато оно, ваше императорское величество. Я имею в виду, для дела. А для незаслуженно смещаемых людей и вовсе оскорбительно. Разумеется, на всё ваша воля, но я…

– На всё воля Регентского совета, – рявкнул великий князь.

Алексей, вздрогнув, обиженно посмотрел на него, и Голицын еле-еле удержался от довольной улыбки. За такую фразу он бы даже руку Николаю Николаевичу пожал. От всей души! Так виртуозно подставиться – уметь надо. Не иначе, великий князь в мечтах успел представить себя горделиво въезжающим в захваченный Петроград, забрасываемым цветами и слегка оглушенным рукоплещущими ему толпами людей… Потому и не удержался, выплеснул по горячке.

Нет-нет, Алексей прекрасно сознавал свою весьма скромную роль в Совете (даже голосовать не имел права). Но когда тебе в глаза говорят: «Куды прёшь?! Ты ж никто и звать тебя никак», всё равно неприятно.

Впрочем, дураком Николай Николаевич не был, мгновенно спохватился и нехотя поправился: