– Я была влюблена в одного парня. Его звали Леонар. Он был высокий, сильный, нежный и веселый. Мы решили пожениться, после того как он вернется с войны. Когда его призвали, мы обручились. Это был самый прекрасный и самый печальный день в моей жизни. Он хотел защищать свою страну и считал, что полагается идти воевать за ее ценности. А я просто хотела, чтобы он остался. У его матери, фермерши с замашками барыни, были старорежимные взгляды. Она была женщиной холодной и строгой, но я с этим смирилась – ведь это мать моего Леонара. Он писал мне письма два раза в неделю. Я с нетерпением ждала их. С ужасом читала про жизнь на фронте, про засады, затишья перед боем, сражения. Я переживала вместе с ним, переживала за него. Но однажды почтальон не остановился у моего почтового ящика. Не останавливался неделю, две, три. Месяц. Мне тем более не терпелось получить вести от Леонара, потому что в своем последнем письме я сообщала ему, что жду ребенка. Два месяца без вестей. Я знала, случилось что-то ужасное, но не хотела этого принять. Прошло четыре месяца. Мать Леонара получила из министерства письмо, в котором сообщалось, что ее сын пал смертью храбрых. Для меня весь мир обрушился. Неделю я не вставала с постели. Я не хотела, я не могла больше жить. Жить без него. А потом я почувствовала толчок маленькой ножки в животе. Это был знак от малыша внутри меня, который напоминал мне, что он там. Мой Леонар оставил мне свой след.

Максин замолчала. Она была без сил. Мертвенно бледна. Алекс протянул ей бутылку воды. Она отпила глоток из горлышка.

– Хотите, остановимся? У вас измученный вид.

– Нет, спасибо, я предпочитаю покончить с этим теперь же. Мне нужно дойти до конца, чтобы кто-то это знал.

Алекс молча кивнул головой.

Максин набрала в легкие побольше воздуха, перед тем как продолжить рассказ:

– Я пришла к матери Леонара сказать, что у меня будет ребенок. Думала, это немного смягчит ее горе. Никогда не забуду, как она на меня тогда посмотрела. Затем повернулась ко мне спиной и ответила холодно и с полным равнодушием: разве можно быть уверенной, что отец ребенка такой девушки, как я, ее сын.

– Вот гадина!

Максин не удержалась от улыбки.

– Совершенно с вами согласна. Но в то время я бы никогда не решилась тягаться с этой женщиной. Она была знакома со всеми влиятельными людьми моей деревни, все ее боялись и уважали. Я в слезах вернулась домой, рассказала, в чем дело, родителям. И получила мощную затрещину от отца, который заявил, что я ужасно подвела нашу семью, и одни рыдания от матери, полагавшей, что жизнь моя вконец испорчена. Что было потом, я помню довольно смутно. Последующие месяцы я была как не в себе. Я благоговейно ловила малейшее шевеление младенца и смотрела на мой все более округлявшийся живот с нарастающим ужасом, ибо знала, что скоро должна буду расстаться с малышом. В день родов акушерки взирали на меня с презрением и безжалостно давили на мой живот. Когда моя девочка появилась на свет, я умоляла их разрешить прикоснуться к ней. Одна из них в конце концов согласилась и положила ее мне на грудь. Всего на несколько чудесных мгновений. Потом ее от меня оторвали, запеленали и унесли.

– Вы никогда больше ее не видели?

– Нет.

– И не пытались ее отыскать?

– Так и не решилась. Мне было слишком стыдно. Стыдно за свою слабость. За то, что пошла на поводу у родителей. За то, что мнение чужих сочла важнее своего.

– Вам совсем нечего было стыдиться. Вы могли бы ей объяснить, почему так получилось, она наверняка поняла бы.

– Я струсила.

Максин отпила еще немного воды и медленно проглотила ее, чтобы потянуть время и набраться мужества рассказать историю до конца. Она глубоко вздохнула и продолжила, закрыв глаза.

– Однажды мой муж, Шарль, вернувшись домой, протянул мне бумажку, на которой были написаны имя и адрес. Он попросил своего друга найти мою дочку.

– Как ее зовут?

– Леони Легран. Я не знаю, чья это фамилия – семьи, которая ее удочерила, или ее мужа. Но имя Леони выбрала ей я, в память о ее отце, правда, не была уверена, что акушерки именно так ее и назовут.

– И что же? Вы ей позвонили?

Максин поглядела вдаль сквозь стекло, хотя и не различала пробегавших мимо пейзажей.

Признание требовало от нее невероятного усилия, но она должна была его сделать. Никто, кроме ее мужа, не знал этой тайны. Она держала ее в себе больше семидесяти лет.

– Нет, не позвонила.

– Но почему же? – спросил Алекс громче, чем хотел.

– Я испугалась. И струсила. Поначалу я подумала, что, если она счастлива, нечего мне ее тревожить. Потом, наоборот, я подумала, что если она несчастлива, то для меня это будет невыносимо, потому что именно из-за меня она страдает в жизни. В обоих случаях знакомство со мной лишь расстроило бы ее. И я предпочла, чтобы она так и жила без меня.

– Вы правы. Это ужасная трусость.

– Я знаю и бесконечно жалею об этом. Нет ни дня, чтобы я не думала о ней, не пыталась представить себе ее жизнь, дом, работу, семью. Была ли она счастлива в детстве? Ведь это то, чего я не смогла ей дать. Как прошел ее первый день в школе? Ее первое свидание? Поступила ли она учиться? Есть ли у нее дети?

– Но ведь никогда не поздно это узнать. Вы еще можете ей позвонить.

– Да нет. К несчастью, уже слишком поздно. Я упустила подходящий момент. А теперь – что я ей сообщу? Что ее мать умирает? Я плохо себе представляю, как звоню и говорю ей: «Здравствуй, доченька, мне ужасно жаль, что я тебя бросила. Но вообще-то я вот-вот умру». Нет, это было бы полным эгоизмом с моей стороны. Я уже испортила ей жизнь при рождении, так что не буду хотя бы портить ей старость. Отсутствовав всю жизнь, не хочу теперь становиться для нее обузой.

Алекс не знал, что ей ответить. Ему хотелось сказать, что она ошибается, но кто он такой, чтобы судить ее? А вдруг она права? Вдруг ее дочь вовсе не обрадовалась бы встрече с ней?

История этой неизвестной ему женщины, которая становилась все более знакомой, была такой печальной.

Он ни в коем случае не мог допустить, чтобы она приехала в Брюссель и пошла на эвтаназию. Это ведь ничто иное как неоказание помощи человеку в смертельной опасности!

Алекс поклялся, что сделает все возможное, чтобы она отказалась от своего решения. У него возник план. Он вернет ей вкус к жизни и докажет, что она для нее еще не закончена. И предоставит множество доказательств того, что в ее жизни по-прежнему есть смысл.

У его великолепного плана было только одно «но»: как убедить кого-то, что жизнь прекрасна, если ты сам в депрессии?

11

Алекс предложил Максин свернуть с автотрассы и поехать по периферийной дороге. Ему якобы захотелось непременно посмотреть кое-какие деревни по пути. Эта уловка позволяла воплотить его план. Если они поедут по местным шоссе, то будут дольше добираться до Брюсселя, а значит, он выиграет несколько драгоценных часов и сможет убедить Максин, что жизнь стоит того, чтобы жить. Даже если ты болен. Даже если твоя юношеская любовь умерла. Даже если ты оставила свою дочь. Даже если у тебя скончался муж… Задача, правда, не из легких.

Он ломал голову, перебирая в уме, что же хорошего могла предложить жизнь, но пока ему удалось обнаружить лишь страдание, горе, разочарование, боль и сожаление. Ай да молодец! Чемпион по подниманию настроения!

Он уцепился за то, что Максин раньше объясняла ему. Если он заставит свой мозг думать, что он счастлив, то со временем он и вправду станет счастливым. Значит, надо ему попытать счастья. Хотя бы ради нее.

Не отпуская руль, Алекс улыбался как ненормальный. С тех пор, как они свернули с трассы, он улыбался во весь рот. Он улыбался, оплачивая дорогу. Улыбался, въезжая на круг. Улыбался, стоя на светофоре.

– В чем дело? – спросила Максин, когда Алекс круто повернул, не переставая улыбаться.

Он повернул к ней лицо, озаренное широкой улыбкой.

Увидев его анфас, Максин пришла в ужас.

– Боже мой! У тебя инсульт? Ужас, какая гримаса на губах! Именно так он и начинается. Спокойно, я вызываю «скорую».

Максин порылась в сумочке и извлекла оттуда пачку носовых платков, пару носков, влажные салфетки, водно-спиртовой гель, книгу толщиной с «Войну и мир», складной зонт, толстую тетрадь на бежевой спирали, невероятных размеров красную косметичку, перьевую метелку, штопор и наконец выхватила допотопный мобильник. Видавшая виды «Нокия», толстенная и прямоугольная, урони – не разобьется, с малюсеньким и неубиваемым экраном.

– Прекрасно, беру ситуацию под контроль. Как теперь вызывать неотложку? 15? 17? Наберу среднее, 16.

Алекс забрал у нее «Нокию».

– Оставьте в покое телефон. У меня нет никакого инсульта.

– Но что у тебя за странное выражение лица?

– Я улыбался, – ответил Алекс в отчаянии. – Точнее делал вид. Как вы советовали.

Максин сочувственно посмотрела на него.

– Нам придется поработать над твоей улыбкой.

Алекс поморщился.

– Чепуха! У меня прекрасная улыбка.

– Скорее гримаса.

– Я улыбаюсь во весь рот, чтобы выглядеть счастливее.

– Как будто у тебя приступ бешенства.

– Надо улыбаться с закрытым ртом, что ли?

– Покажи.

Улыбчивый псих сосредоточился. Нахмурил брови. Перестал хмурить брови. Закрыл рот. И растянул губы в улыбке. Потом потрогал их пальцем, чтобы убедиться, что все в порядке, и повернулся лицом к преподавателю.

– Вид у тебя, как у тупой гориллы, страдающей от запора.

Задетый за живое Алекс тут же перестал улыбаться. Максин не обратила на это никакого внимания.

– Подожди-ка. Ты мне кого-то ужасно напоминаешь. Но кого?..

Она закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться, и вдруг открыла их.

– Ну да! Конечно! Клоуна из фильма «Оно» по роману Стивена Кинга. Ты смотрел? Это про сумасшедшего клоуна, который всех подряд убивает…

– Вот спасибо! Горилла, страдающая проблемами с ЖКТ, и клоун-извращенец. Да я просто король улыбки!!!

Алекс не на шутку обиделся. Он ведь давно не улыбался и потерял навык, вот и все. Лучше сменить тему, решил он и указал пальцем на груду разнообразных предметов, которые Максин извлекла из сумки и вывалила на колени.

– Что все это такое?

Она сгребла и прижала вещи к себе. Перья из метелки защекотали ей нос, и она отодвинула их как могла элегантно, прежде чем чихнуть.

– Мои вещи.

– Вам действительно нужна вся эта ерунда?

– Конечно. Молодая женщина должна быть всегда во всеоружии.

Алекс с сомнением поднял брови.

– Вы правда считаете, что метелка пригодится вам в поездке?

– Ничуть не сомневаюсь.

И она начала сметать пыль со щитка приборов.

– И влажные салфетки?

– Чтобы протирать руки.

– А разве спиртовой гель не для того, чтобы протирать руки?

– Он на тот случай, если салфеток не будет.

– А носовые платки?

– Если не будет геля.

Алекс включился в игру.

– А толстая тетрадь а-ля Коломбо?

– Чтобы записывать кое-что. Мои мысли. Мои наблюдения.

– Зонтик?

– Вдруг пойдет дождь.

– Мы же сидим в машине.

– Мы же в конце концов из нее выйдем.

– Носки?

– Вдруг кому-то понадобятся.

– Огромная косметичка?

– Там мои лекарства. От сердца, от печени, от почек, от радикулита, от артрита и снотворное. А еще витамины.

– А штопор-то зачем?

– Штопор всегда пригодится. Когда кто-то ведет себя слишком агрессивно.

Алекс широко раскрыл глаза.

– Значит, если на нас нападет какой-нибудь психопат, ворующий влажные салфетки, мы огреем его штопором и метелкой, швырнем в лицо пару носков и брызнем в глаза спиртовым гелем. А если он не угомонится, поколотим его складным зонтиком и задушим кляпом из носовых платков. Если он и дальше будет к нам лезть – влажные салфетки и впрямь стимулируют – тут уж мы оглушим его вашей косметичкой, набитой лекарствами.

Максин с важностью подняла голову:

– Сам видишь – здесь нет ничего бесполезного.

Старая «Нокия» Максин неожиданно зазвонила, издавая простенькую мелодию.

Она с подозрением взглянула на телефон, не отвечая на звонок.

– Вы не будете подходить?

– Нет, это не важный звонок.

По голосу попутчицы Алекс понял, что она разволновалась. Однако он не решился спросить, кто звонил.

Раздался еще один, короткий звук, означавший, что оставлено голосовое сообщение.

Максин в раздражении убрала мобильный в сумку.

– Вы не хотите прослушать сообщение?

Максин напряглась и повернулась к нему:

– Я знаю, что они хотят, и не согласна на это.

12

Алекс намеревался попросить Максин рассказать, в чем дело, как вдруг услышал вой сирены. Он взглянул в зеркало заднего вида и увидел, что прямо за ними едет полицейская машина. Так как Алекс не реагировал, полицейский навел на него пистолет и, подъехав вплотную к машине, прижался стеклом к стеклу.