В местной прессе писали о «беспринципности оппозиции, когда некоторые оппозиционеры выступали в защиту платформы, а при голосовании воздержались»⁴⁰⁵. «У нас трудно отличить оппозиционеров от не оппозиционеров, – признался Филимонов. – Собираемся, чувствуем себя [не] на партсобрании, а как будто в театре. Когда говорят, то оппозиция <…> а когда голосуют, то резолюции и предложения [ЦК] имеют достаточное количество голосов». Определитесь! – требовали сторонники большинства ЦК: «Надо сказать, что ты с партией, или уйти от нас». Но студенты жаловались, что в отсутствие контртезисов они не могут найти правильные слова для самовыражения, выработать четкую позицию: «Не следует требовать от члена партии сказать, кто он, не дав ему ясного представления о спорных вопросах, – говорил Николаев. – Мы никакой нелегальщины не вели, а за одно выступление перед собранием нас причислили к оппозиции. Если нет оправдывающих это документов – это есть нарушение внутрипартийной демократии». Беляев протестовал против навешивания ярлыков: «Каждый выступающий должен чувствовать, что он выступает перед товарищами, а у нас все наоборот. На закрытых партсобраниях мы должны все наши недостатки выявлять, а здесь только стоит заметить одному товарищу какой-нибудь недостаток, как его берут за глотку. Не нужно причислять к оппозиционерам и к врагам. Здесь люди, шедшие 10 лет нога в ногу, и вдруг что-то стало неладное. Кутузова на прошлом собрании единогласно избрали председателем, а сегодня его не надо. Надо стремиться изжить методы заглушения слов»⁴⁰⁶.

Филимонов не только не знал, к какому лагерю себя причислить, – ему вообще не было понятно, почему нужно размежевываться:

Права оппозиция или нет. Надо ясно на это ответить в том, что в Ленинграде ей кричали ура и что ей на собрании затыкают рот. Надо выяснить эти вопросы. Неслучайно то обстоятельство, что мы на собрании ячейки СТИ [имеем] всю тяжелую и легкую артиллерию организации. Прав был товарищ Зосе, который говорил на прошлом собрании, что в партийной организации необходимо повести борьбу за колеблющихся товарищей, чтобы их убедить, чтобы их отбить от оппозиции. А отсюда, чтобы облегчить эту работу, чтобы все выступающие говорили, ясно сказали, кого они поддерживают, или оппозицию, или ЦК. По-моему, на нашем 1‑м собрании из 48 человек было много еще далеко не оппозиционеров. Голосовавшие за нее благодаря нервности создающейся обстановки, ошибок <…> докладчика <…> голос за, по-моему, не совсем за оппозицию, но и не за цекистскую резолюцию. Повторяю, сейчас такой момент, когда о своих сомнениях говорить надо, но в то же время надо причислить себя к определенному лагерю. Я заявил, что я не оппозиционер, как это мне приписывают многие товарищи. Я считаю, что по вопросам хозяйственной политики ЦК прав, хозяйство наше растет, и растет по линии не капиталистических, а социалистических элементов. Имеются ли ошибки в политике ЦК? Да. Никакая работа без ошибок не бывает и быть не может. Но говоря об ошибках, характере их, нужно говорить и о принципиальной линии. По-моему, принципиальная линия ЦК в вопросе хозяйственной политики <…> правильна (имеет в виду семичасовой рабочий день. – И. Х.).

Филимонов подчеркивал роль языка, хотел, чтобы все «выступали», «говорили ясно», «причисляли себя». Чтобы исправить ошибки, их надо было сначала назвать – язык необходимо было овеществить, а не «заглушать» слова.

Дискуссия продолжалась: «Я молчание учащейся молодежи объясняю не оппозиционностью, а той сложностью вопросов, которые стоят перед партией. Наша молодежь [за] недостатком времени часто не успевает проработать эти вопросы». «В отношении оппозиции существуют 2 дилеммы: или исключение, или признание ошибок. Мне, не оппозиционеру, все же будет трудно терять таких лиц как: Раковский, Зиновьев, Троцкий».

Некоторым, однако, надоело такое философствование. «Тов. Филимонов хочет оправдать молчание членов ячейки, – заметил Фельбербаум. – Это интеллигентская уловка. Когда вопрос ставится так остро, то надо <…> участвовать в обсуждении». Карасев нашел аргументацию Филимонова «странной»: «В вашей голове должно найтись место и политике. Если рассуждать об оппозиции, то надо сказать, что она играет на руку контрреволюции. Послабления ЦК ведут к тому, что она сильно начинает вредить партии. Нам надо сказать, что оппозиция должна отказаться от дальнейшего лихорадочивания партии. Если она на это не пойдет, то на XV съезде должна быть пропета похоронная».

М. И. Зимов требовал определенности: «Когда вы не согласны с нашей линией, вы так и заявляйте, а не шепчите за углами и не затирайте очки другим товарищам». Время разговоров подходит к концу, поддакивал Кликунов. Пора заявить, кто за ЦК, а кто против: «До сих пор наша ячейка обычно отмалчивалась <…> а если и реагировала, то <…> больше в беседах в коридорах, чем на собраниях. Надо присоединить свой голос к голосу партии <…> сказать свое слово о поведении оппозиции: „Или склонитесь, или партия перешагнет через вас“». «Всяким разногласиям в данный момент нужно положить конец, – постоянно повторял Кликунов в конце октября. – Нужно вопрос ставить прямо: или мы с партией, или с оппозицией»⁴⁰⁷. Литератор-оппозиционер Илларион Виссарионович Мгеладзе (псевдоним – Илья Вардин) высказался по поводу такой ситуации: «Подлинного демократизма нет и не может быть и в ячейке. Секретарь ячейки не может вести себя иначе, чем ведут себя секретари всех вышестоящих органов. Секретарь ячейки смотрит всегда вверх и очень редко – вниз»⁴⁰⁸.

Сторонники ЦК хотели услышать четкую самоидентификацию. «Не лукавьте, – требовал Ляпин. – В докладе [я говорил, что] роль частного капитала снижена, а Неудахин наводил панику о росте капиталистических элементов <…> Тов. Неудахин, надо заявить по-большевистски, „[я —] оппозиционер“!»

Однако употребление ярлыка «оппозиционер» в принципе оспаривалось. В 1923–1924 годах партийный аппарат начал использовать его как способ определения несогласных, но этот термин крайне редко использовался для самоидентификации. К 1927 году произошли некоторые изменения в семантическом поле слова. Единомышленник Кутузова Таскаев вначале предпочитал термины «инаковидящие» и «инакомыслящие». Но уже 19 сентября Тарасов гордо заявлял: «Мы, оппозиционеры!» «Что такое оппозиция? – спрашивал себя Троцкий. – Оппозиция есть меньшинство в партии. Этим определяются методы ее работы. Оппозиция борется за влияние в партии, прежде всего за влияние на пролетарское ядро партии»⁴⁰⁹.

Вот как самоидентификация оппозиции происходила в Иркутске. «Кто я такой и кто мы такие?» – вопрошал Беленький. – «Ты, как всегда, „якаешь“», – перебил его кто-то. – «Я скажу в двух словах: я считаю себя Ленинцем. Я против всяких ревизий Ленинизма, с какой бы стороны они ни исходили. Я за ленинизм 95 пробы <…> (смех). <…> Я раньше был в другой обстановке, когда был в этой же зале выбран председателем собрания <…> (шум усиливается, крики: „ты спекулируешь случайностью“); „Хотели посмотреть, беленький ты или черненький“»⁴¹⁰. Беленький воздержался от разговора в терминах «мы» и «вы», но при выступлении его протеже, доцента И. А. Бялого, ничто уже не сдерживало стремительного размежевания.

– У нас партийный съезд не созывался уже два года.

Крики: «долой», шум.

– Если вы не даете нам возможности <…>

Голоса: «Кому – вам?».

– Нам, оппозиционерам» (шум). Ленин на Х съезде [говорил]: если бы центральный комитет удалял т. Шляпникова как представителя оппозиции перед самым съездом, то сделал бы гнусность.

Голос с места: «ты не Шляпников!»⁴¹¹

Об Александре Гавриловиче Шляпникове, большевике с 1903 года, одно время члене ЦК, никому не надо было напоминать, как и о Мясникове. Утверждение «леваков», что налицо «ряд уклонений в сторону недоверия к творческим силам рабочего класса и уступки буржуазно-чиновничьим кастам», что партия «слишком далеко сидит от шофера нашей революции – пролетариата» и что задачей профсоюзов является организация управления народным хозяйством и партии нечего брать на себя эту функцию, было резко раскритиковано в ходе дискуссии и на Х съезде РКП(б) Лениным. Тем не менее – и это главное – Ленин воздерживался от полной делегитимации оппонентов слева.

Кутузов пришел к самоидентификации «оппозиционер» постепенно. «Совсем недавно [он] был в состоянии младенческом, – заметили в Томском окружкоме, – говорил, что „еще не оформился“. Теперь он превратился в стопроцентного оппозиционера». «По вопросу Китайской революции я стою на стороне оппозиции, по остальным вопросам для меня неясно», – уточнял сам Кутузов во время рокового собрания 24 октября. «Около 2‑х недель назад на ячейковом собрании в СТИ он не говорил, что он не оппозиционер, он „только“ указывал: „Мы не можем основательно разобраться во всех спорах оппозиции и ЦК, т. к. не имеем возможности познакомиться с документами оппозиции“»⁴¹². Неделей позже Кутузов дал справку, что ушел с собрания актива до голосования, «потому такими фактами не нужно оперировать»⁴¹³.

Из-за того, что Кутузов предложил резолюцию в стиле «оппозиция неправа, но и партия неправа», Кликунов уподобил его «Герою нашего времени» Лермонтова. Печоринскую вечную рефлексию, пристальное изучение скрытых рычагов своих поступков, мотивов, импульсов, пристальное изучение себя – все это Кликунов находил в Кутузове. Иными словами, Кликунов вошел в психологическую лабораторию оппозиционера, понял, что им движет. У Печорина все происходит по настроению, состояние его изменчиво – его советский «продолжатель» так же сложен и противоречив. Кутузов высокого мнения о себе. Он углубляется в свою биографию, ищет болевые точки в советской действительности. Как и Печорин, он «лишний человек». Герой данного типа – не просто человек, отвергнутый партией, это тот, кто не может найти себе места в новом мире. Он всегда находится в конфликте с коллективом, способен видеть пороки других партийцев, но не способен им противостоять.

В газете «Красное знамя» от 13 ноября 1927 года отмечалось: «За 10–12 дней студент Кутузов из „сомневающегося“ члена партии превратился в лидера доморощенной оппозиции. Около двух недель назад на ячейковом собрании в СТИ Кутузов не говорил, что он оппозиционер. Он „только“ указывал: „мы не можем основательно разобраться во всех спорах оппозиции с ЦК, так как не знаем, не имеем возможности познакомиться с документами оппозиции“. <…> Это было две недели назад. А сейчас у Кутузова его „мировоззрение“ оформилось. Он уже в своих выступлениях начинает поговаривать – мы, оппозиция. Кутузов где-то нахватал ряд сомнительных данных и цифр и начинает ими доказывать, что ЦК ведет неправильную политику»⁴¹⁴. Соответственно, райком стал характеризовать Кутузова как «явного оппозиционера» и даже «идеолога и руководителя оппозиционной группы»⁴¹⁵. «Для нас это было несколько неожиданно, – говорили студенты, симпатизировавшие ему. – Мы не предполагали, что за [короткий] промежуток времени Кутузов мог окончательно сложиться как оппозиционер. Успех выступления оппозиционно настроенных членов ячейки требовал необходимости обмозговать дальнейшее поведение каждого из нас»⁴¹⁶. «У всех нас 48 человек есть голова на плечах», – бросил вызов сам Кутузов⁴¹⁷. Райком «не оценил ячейки СТИ»⁴¹⁸.

Интерпретация хода Кутузова в духе Скиннера и Покока предполагает акцент не на фиксировании происходящих изменений в идентичностях, но на рассмотрении того, каким образом изменения осуществлялись в процессе коммуникации. Агентом трансформации выступал не ход времени, но сам речевой акт, прагматически ориентированный на достижение определенных целей, которые тесно связаны с контекстом осуществления речевого акта, но не детерминированы им. «Оппозиционер» появлялся в процессе дискуссии, когда выступающий, находясь внутри своего языкового контекста, находил новую манеру говорить о себе. Таким образом, новая идентичность определялась не сдвигами в политическом контексте, отражающимися на структуре языка, но «трюками», ходами, которые Кутузов предпринимал в самом разговоре. Когда мы говорим о его самоидентификации – «я оппозиционер», – нам надо понимать не только то, какие языки самоописания были доступны употребляющим это понятие, но и то, каким образом говорящие использовали местоимение «я» в качестве ресурса, развертываемого в процессе коммуникации⁴¹⁹.