Убрав телефон в карман шорт, он молча взял меня за руку и повёл на выход из кухни. Быстрым шагом мы прошли через уже знакомый холл. После чего свернули направо и дальше куда-то вниз по узкой лестнице, пока перед нами не предстала тяжёлая металлическая дверь. Она выглядела довольно внушительной и складывалось ощущение, что её не пробьёшь даже с гранатомёта. Но Эйден легко открыл её и, не отпуская моей руки, прошёл внутрь, где нас тут же окутала сплошная темнота. Не видно было абсолютно ничего. Я только слышала странный скрежет, похожий на возню с тяжёлыми задвижками. Пуленепробиваемая дверь закрывалась на замок.

– Эмили, – раздался голос Райса где-то в паре шагов от меня. – Ты не бойся, я сейчас включу свет. Подожди немного.

Эта ободряющая фраза прозвучала как самая злая шутка, потому что в своей жизни я до красных пятен перед глазами боялась всего двух вещей: темноты и ураганов. Поэтому его «не бойся» пролетело мимо смазанным и почти неуловимым звуком, не усвоилось головным мозгом, а, следовательно, не запустило процесс выработки жизненно необходимого мне сейчас серотонина.

Кончики пальцев нервно подрагивали, и я, обхватив себя руками, глубоко вдыхала воздух с концентрированным налётом сырости, чтобы заглушить бунтующий и пытающийся вырваться наружу отчаянный крик.

Некоторое время не происходило абсолютно ничего. Я слышала лишь лёгкую поступь его шагов, шорох одежды, звук передвигаемых предметов, а затем комнату залил тусклый жёлтый свет от масляной лампы. Я прищурилась и осмотрелась.

Это был подвал. Или, точнее, бункер. Только очень обустроенный бункер. Два кожаных тёмно-коричневых дивана стояли по углам друг напротив друга. По левой стороне почти во всю стену тянулся стальной стеллаж, с аккуратно расставленными по полкам консервами, бутылками с водой, медикаментами и стопками потрёпанных журналов. На глаза попалась жёлтая надпись Playboy, и я, мгновенно смутившись, сразу же отвела взгляд.

– Присаживайся. – Эйден гостеприимно указал на один из диванов и, схватив поверх стопки тот самый неприличный журнал, сел на второй. – А предыдущие хозяева были со вкусом, – дразняще протянул он, демонстрируя мне первый разворот.

Там красовалась блондинка с длинными волосами и огромными сиськами. Её купальник даже сложно было назвать купальником: какие-то тонкие верёвки, еле прикрывающие интимные части тела. На плечи была накинута кожаная потёртая куртка, а широкая белоснежная улыбка выглядела такой же неестественной, как и её надутые шары. Какого они размера вообще? Десятого? Эйдену нравилось такое? Я сложила руки на груди, пытаясь сдержать собственную нервозность, вызванную стыдом за неимение тех самых форм, от которых большинство парней сходило с ума. Как бы странно это не звучало, я искренне боялась, что у меня никогда не будет нормального размера груди.

Не обращая внимания на отсутствие ответа с моей стороны и вызывающий взгляд из-под нахмуренных бровей, он пролистал ещё несколько страниц вперёд и, потеряв интерес, откинул журнал в сторону.

– Итак. – Лениво развалившись на диване, он посмотрел мне в глаза. – Продолжим игру?

Сверху раздался грохот, а затем оглушительный треск, и я от испуга чуть не подскочила с дивана, в последний момент с трудом сумев совладать с собственными инстинктами. Ещё подумает, что я трусиха. Хотя, что тут думать? Всё максимально прозрачно. Как стекло. Самое тонкое и натёртое до блеска.

Лицо Эйдена потеряло всю шутливость.

– Боишься?

– Немного.

Лгунья. Сама не понимала, почему, живя в одной из стран с самым большим количеством подобных явлений, я продолжала трястись, как в первый раз.

Будь сейчас на месте Эйдена Стеф, я бы утопила её в слезах. Но Эйден не Стеф, и реветь при нём я не собиралась. По его виду вообще не скажешь, что его как-то заботило то, что происходит снаружи.

– Ты когда-нибудь целовалась?

ЧТО?! Мои глаза буквально вылезли на лоб. Нет. Они покинули лицо, а затем планету.

– Что?!

– Ты когда-нибудь целовалась? – буднично повторил он, словно спрашивал сделала ли я домашку.

Я забыла про всё вокруг. Про ураган, про проблемы с родителями, про идиотский торт. После его вопроса в голове воцарилась полная тишина. Дрожь прошла, и я даже перестала моргать, смотря на наглого пацана с наглыми вопросами. Он так дерзко улыбался мне в ответ, что я вспыхнула и залилась краской до самых пяток. По ощущениям горели даже мизинцы.

Какие поцелуи? Вряд ли к поцелую можно отнести тот убогий случай, который я старалась тщательно выскрести из памяти: я, Дин, школьный шкафчик, и слюнявый чужой язык, активно пытающийся выяснить точное количество пломб у меня во рту. Он постоянно принимал моё «нет» за «да», и я уже не знала на каком из трёх языков ему сказать, чтобы он наконец понял точное значение этого простого слова.

– А разве сейчас твоя очередь?! – резко вспомнив, что так и не задала свой вопрос из-за вписавшегося в окно столика, возмутилась я.

– Подловила, – нехотя протянул он. – Но уже поздно. Придётся ответить. Потом задашь два.

– Я не буду отвечать! –  гордо задрав подбородок, опротестовала я. – Это личное.

– Ты играешь нечестно… Мили.

Я стрельнула в него убийственным взглядом. Это я нечестно?! И тут же следующая мысль: «Как он меня назвал?!».

– Что ещё за Мили?

– Эмили слишком длинно, я решил сократить.

Он совсем обнаглел.

– На одну букву?

– Но сократил же. Так, что? Целовалась?

Мы пристально смотрели друг другу в глаза. Мне было мучительно сложно открыть рот и вообще издать хоть один звук. Но это всего лишь безобидная игра, и мне не хотелось обманывать его вновь.

– Нет, – с непосильным трудом выдавила я, словно признавалась в самых страшных народных грехах. Горели уже не то, что мизинцы, горела печень, селезёнка и левая почка.

Карла любила пошутить на тему, связанную с моей девственной смертью в окружении так и не познавших удовольствия монахинь. Мои одноклассницы постоянно шушукались о парнях. Кто-то встречался, кто-то просто зажимался по углам. Стеф уже целовалась с двумя мальчишками из нашей школы!

А у меня никто ни разу не вызвал желания обменяться слюной. Даже я сама находила отсутствие этого желания странным. Подруга однажды решилась спросить, нравится ли она мне… в этом плане. А услышав мой твёрдый отрицательный ответ, ещё час убеждала, что любит меня любой. Мы тогда впервые сильно поругались, потому что она отказывалась слышать и принимать тот факт, что я полностью гетеросексуальна.

Тишина затягивалась, и в моей голове сам по себе вдруг родился вопрос: «А он целовался?». И скорее всего, кто-то невидимый нарисовал этот вопрос прямо у меня на лбу. Потому что другого объяснения тому, что он так открыто растянул губы в широкой, игриво-дразнящей улыбке, обнажая при этом идеальный ряд белоснежных зубов, я найти не могла.

– Теперь твой черед, – напомнил он об игре.

Я ненормальная, потому что эти три слова прозвучали для меня, как призыв к действию: «Давай, спроси! И если захочешь, мы попробуем прямо здесь и сейчас».

Господи, боже мой! Я готова была взвыть от того, что в черепной коробке прочно засел вопрос о поцелуях с Эйденом. Учитывая, какое внимание он привлёк на моём дне рождения, я готова была поспорить на собственную девственность, что он далеко не невинный мальчик. Нет, с девственностью я перегнула. Кто вообще на такое согласится поспорить? Если только Карла. Хотя, как можно поспорить на то, чего нет?

Скорее всего, он уже не только целовался. Но спросить о таком я не решусь и под дулом пистолета.

Наверное, мы бы так и сидели, молча пялясь друг на друга, если бы не очередной грохот, от которого я подпрыгнула вверх и автоматически разорвала этот порочный круг гляделок.

– Не бойся, – попытался успокоить меня игрок-мошенник. – Это всего лишь ветер.

Пришлось признать, что вопрос о поцелуях был более действенным способом отвлечения.

– Это не просто ветер, Эйден. Это разрушительной силы природное явление.

Ну мне только осталось достать указку и с важным видом взмахнуть ей перед школьным глобусом. Сейчас я была согласна со Стеф. Умничать по поводу и без – моя раздражающая черта характера.

– Разрушительной силы?

– Да.

– Думаю, есть вещи гораздо страшнее, сильнее.

– И что, по-твоему, может быть сильнее ветра? – Я скептически выгнула бровь, смотря на рассуждающего о природной стихии очень привлекательного парня.

Он склонил голову вбок и, задумчиво рассматривая меня в ответ, тихо сказал:

– Я обязательно найду ответ на твой вопрос… Мили.

Глава 3.

Чикаго. Настоящее время.

Максвелл.

Терпкий горячий напиток обжёг горло. Нижнюю губу защипало, и я бездумно провёл по ней кончиком языка, чувствуя солоноватый вкус. Уголки рта криво поползли вверх, растягивая ранку и усиливая болезненное жжение. Память тут же синхронизировалась с мозгом, и ночные приключения потоком картинок хлынули в ещё неокрепшую после сна голову. Я усмехнулся, вспоминая, как случайная гостья с охотничьим блеском в глазах наносила мне увечья, стараясь в полной мере продемонстрировать всю свою постельную креативность. Но даже с таким впечатляющим списком умений морального удовлетворения я так и не получил.

Эти гиены, сбившиеся в стаю, весьма неубедительно преподносили себя гордыми львицами, забывая о том, что чтобы занять это место в пищевой цепи, в первую очередь нужно обладать не упругой задницей, а самоуважением.

Очень легко поднять член. Но ни одной из них так и не удалось возбудить мозги. Добраться до той фазы, в которой происходит всё самое интересное. Тот самый оргазм.

Я уже и не помнил, когда по-настоящему его испытывал.

Помнил. Но очень старался забыть.

 Чёрт, эта отрава стянула всю глотку. Недовольно поморщившись, я отставил горький напиток в сторону и, преодолев несколько футов до холодильника, с удовольствием отметил в нём наличие молока, за что кое-кому заботливому стоило сказать спасибо. Прошлёпав босыми ногами по холодной плитке обратно к столу, я открутил крышку с бутылки, и, когда чёрное смешалось с белым, образуя более привлекательный для употребления цвет, с наслаждением отхлебнул. Да, вот так гораздо лучше.

Расслабленно закинув ноги на соседний стул, я обвёл кухню прицельным взглядом, останавливаясь на паре десятков коробок, составленных в углу. Честно говоря, я ожидал, что всё моё барахло уместится в две-три штуки. Но оказалось всё совсем не так. И, созерцая сейчас эту кучу недовольным взглядом, я уже строил прогнозы относительно скорости её рассасывания. Два месяца. В лучшем случае.

Издав тяжёлый вздох от осознания предстоящей перспективы, я провёл рукой по волосам. Они неприлично отросли и теперь, спадая на лоб длинными прядями, раздражающе лезли в глаза. Я и не вспомню, когда в последний раз у меня была такая шевелюра.

В спорте волосам не место. Они закрывали обзор, сильно потели, и одна мелкая волосинка, так не вовремя попавшая в глаз, могла лишить тебя победы, к которой ты шёл многие годы. Поэтому ещё один немаловажный пункт, как укорачивание волос до привычной длины, не раздумывая, стоило добавить в список срочных дел.

На столе неприятно задребезжал телефон. Несколько секунд я неотрывно смотрел на имя, высветившееся на вибрирующем дисплее. А когда экран потух, я даже не успел толком порадоваться, потому что вызов повторился вновь.

Я наивно полагал, что у меня в запасе есть ещё несколько дней. Ошибся. Зная, что разговор рано или поздно состоится, я решил не оттягивать момент и медленно протянул руку, чтобы скользнуть большим пальцем совсем не в ту сторону, в которую хотелось.

– Так соскучился, что не мог дождаться более приличного времени для звонка? – лениво протянул я, не желая изображать напускную радость. Она была бы не напускной, если бы он звонил мне просто потому что захотел.

– Я неприличный. Ты в Чикаго?

– Да.

На несколько секунд воцарилось молчание.

– Завтра отец возвращается.