Врач, увидев отсеченную мочку, дружелюбно успокоил: «Сейчас быстренько пришьем». Харуто про себя проворчал: это не то же самое, что лоскуток обратно к ткани пристрочить – но покорно следовал всем инструкциям. Благодаря анестезии, Харуто даже ничего не чувствовал, но она не спасала от саднящей боли в груди.

«Как я мог довести ее до слез… Зачем же я обернулся?»

Мочку действительно вернули на место. Молодому человеку велели прийти через неделю снимать швы, он взял выписанное обезболивающее и отправился на тот выход, который не закрывали на ночь. Ноги были как ватные.

В регистрационной ночью стояла зловещая тишина, и ни в одном коридоре Харуто не встретил ни души.

Левое ухо перевязали, и оно еще не отошло от анестезии, поэтому казалось каким-то чужим. Харуто ненадолго остановился, с досадой ударился лбом о стену и вздохнул, наверное, уже в тридцатый раз. В безмолвии коридора вздох разнесся особенно громко.

«Все кончено. Я больше никогда не осмелюсь позвать ее на свидание. А на будущей неделе сакура опадет. И моя любовь осыплется вместе с ней…»

– Извините!

За автоматическими дверями показалась запыхавшаяся Мисаки. Харуто чуть не подпрыгнул от неожиданности.

Девушка подбежала к нему, увидела перебинтованное ухо и снова чуть не расплакалась.

– Простите! Вот! Это от нашего директора!

Она протянула ему коробку с печеньем из знаменитой в Симо-Китадзаве кондитерской. Ох, как Мисаки, наверное, влетело от руководства. Глаза у девушки совершенно опухли.

Харуто вскинул руки.

– Что вы, не переживайте! – воскликнул он и кривовато улыбнулся. – Я сам виноват, что так резко обернулся.

– Конечно же, нет! Это я растяпа!

– Правда, не стоит переживать…

– Я компенсирую счет за лечение! Скажите, сколько с вас взяли?

– Это лишнее!

– Не лишнее! Позвольте загладить вину!

С каждым возражением Мисаки взвинчивалась все сильнее, пока голос ее не задрожал от слез и она не шмыгнула:

– Если… если вдруг мочка не приживется… я вам свою отдам! Простите меня, пожалуйста!

«О, ваша мочка мне очень даже нужна! Вот бы к ней прикоснуться. Но что же вы, в самом деле, так извиняетесь…»

– Бросьте!..

– Просите, чего хотите!

– А?

– Сделаю все, что в моих силах!

– П-прямо все?

– Да! Все!

Ах, «все»?.. И тут в голове Харуто мелькнула мысль. Он прекрасно знал, как нечестно поступает, но…

– Ну тогда…

Голос задрожал, и молодой человек вдохнул и выдохнул, чтобы успокоиться.

– Пойдемте на свидание!

Коридор вновь погрузился в тишину. Мисаки застыла с раскрытым ртом. Харуто тут же пожалел о сказанном. Ну, вообще, правда: вряд ли она ждала, что ее позовут на свидание. Это еще умудриться надо так плохо подобрать момент. Но раз уж сказал – придется идти до конца.

– С-сакура в самом цвету… И… ну… можно вместе полюбоваться…

Харуто смело посмотрел Мисаки прямо в глаза:

– Пойдемте любоваться сакурой?!

Кажется, девушка наконец осмыслила, что ей сказали, тут же отвела взгляд и несколько раз задумчиво стукнула тонким пальчиком по краешку губ. Очевидно, подбирала слова для отказа.

«Не согласилась. Зачем я только ляпнул?..»

Харуто понурился и мысленно распрощался с мечтой, как вдруг:

– Хорошо.

– А?

Харуто так растерялся, что не вспомнил больше ни одного слова. Ему даже показалось, будто девушка ответила на иностранном языке, поэтому он уточнил:

– То есть вы не против свидания?

Мисаки коротко, но утвердительно кивнула.

– П-п-правда?!

На лице Харуто расплылась счастливая улыбка.

«Ура! Свидание! Не зря мочку отчекрыжили!»

Молодой человек чуть не пустился в пляс от радости.

Затем они обменялись контактами, и Харуто решил, что пора домой.

Он сел на велосипед у ворот больницы и кивнул на прощание, а Мисаки неловко улыбнулась в ответ. Так Харуто и укатил, до последнего не прекращая раскланиваться.

Молодой человек колесил по дороге, и его овевал теплый ночной ветер. Расставленные на равных промежутках друг от друга фонари слепили его. Габаритные огни на обгоняющих машинах казались свежее роз, а городской пейзаж – во сто крат прекраснее, чем вчера или в любой другой день раньше.

Харуто притормозил на набережной неподалеку от станции Сасадзука и, не вставая с сиденья, залюбовался сакурой в свете фонарей. Лепестки опадали мелкими горсточками под дуновением ветерка.

Молодой человек открыл контакт Мисаки, и ему показалось, что одиннадцать цифр ее номера – самая удачная из всех возможных комбинаций. Харуто расплылся в счастливейшей улыбке. Но вдруг она угасла, точно ее унес с собой ночной ветер. А по сердцу расплылось черной кляксой чувство вины.

«Восхищаюсь профессиональными фотографами!»

Как только он вспомнил слова Мисаки, душу защемило.

Молодой человек сгорбился.

«Надо будет извиниться… Я ведь никакой не фотограф».

Ложь затянулась – и за это он обязан попросить прощения.

Анестезия начала проходить, и теперь каждое прикосновение к левому уху отдавалось болью.

А может, болело не ухо – а душа от мук совести.

«Нечестно приглашать на свидание в таких обстоятельствах. Не откажешь ведь…»

Мисаки тихонько вздохнула, прислонившись к двери поезда на линии Одакю.

Вот чего она не ожидала – так это что ее позовут на свидание.

Состав остановился на станции Умэгаока, и девушка поплелась к турникетам.

Если днем вокруг станции беспрестанно сновали студенты, то к одиннадцати вечера прохожих вообще не оставалось. Мисаки купила в супермаркете по дороге бутылочку молочного чая и желе и пошла домой, размахивая пакетом с покупками.

Вообще, не в первый раз парикмахер захватил ножницами ухо клиента. Хотя, конечно, так нельзя. И Мисаки еще не слышала, чтобы мочку прямо оттяпали. Их салон запросто могли закрыть через суд. Поэтому сразу, как только покалеченного клиента отправили в больницу, совершенно озверевший директор пригрозил понизить ее обратно до стажера. Девушка очень долго ждала, когда ее наконец повысят до стилиста, и возвращаться не хотелось совершенно. Конечно, сама виновата, но все равно наворачивались слезы.

Мисаки повернула за рыбной лавкой, и вскоре впереди показалась старая идзакая. У побитого непогодой деревянного фасада висел красный фонарь с надписью: «Ариакэ-я». Из-за стеклянной раздвижной двери просачивался свет и слышался смех гостей. В каждом районе есть хотя бы одна такая классическая идзакая, как с картинки. Там и жила Мисаки.

Девушка переступила порог и поздоровалась. Старший брат, Такаси Ариакэ, заметил, что она припозднилась, рассмеялся и вернулся к болтовне с завсегдатаями. Поприветствовали ее и посетители у барной стойки – они даже подняли в ее честь кружки. Мисаки всегда отвечала им тепло, но сегодня не нашла в себе сил на улыбку. Это заметила Аяно Ёсино, которая попивала у стойки хайбол, и спросила:

– Что-то случилось?

Аяно встречалась с Такаси, и Мисаки любила ее почти как старшую сестру. Взрослой серьезной женщине очень шли длинные прямые волосы. Брат такой красавицы не заслуживал.

– Что-то на работе? – с тревогой уточнила Аяно.

– Да нет, ничего, – заверила ее Мисаки, выдавливая из себя улыбку. Всё-то Аяно замечает!

– Мисаки, опять с чем-то накосячила? Ну ты и растяпа!

Такаси сложил на груди мускулистые руки, обтянутые черной футболкой, и расхохотался.

– Ой, заткнись, – огрызнулась на бесчувственного брата Мисаки, надув щеки, и затем пошла к лестнице на второй этаж.

– Эй, а поесть? – крикнул ей вдогонку Такаси.

– Не хочу.

– Ах, не хочешь? А у нас сегодня твои любимые морские улитки!

Морские улитки? Мисаки против воли застыла. Стоило только представить шкворчащих на гриле, запеченных вместе с раковиной морских улиток, как рот наполнился слюной. А еще соевым соусом их полить и свеженькими с самого пылу… Ух, вкуснотища! Живот заурчал.

– Так как? Будешь – не будешь?

Мисаки продержалась еще секунду, прежде чем ответить.

– Буду… – пробубнила она, присаживаясь рядом с Аяно.

– Вот и я, конечно, понимаю, что не права, и вообще мочку ему отрезала, и сама сказала, что на все готова. Но свидание?! Это против правил! – пожаловалась на сегодняшнюю трагедию Мисаки, осушая уже третью чашечку саке. Она твердо обещала себе в этот вечер не пить, поскольку знала, что иначе начнет жаловаться… Но после первой улиточки не удержалась.

Выслушав печальный рассказ, Такаси стукнул по разделочной доске кулачищем, похожим на бейсбольную перчатку.

– Уж не знаю, что он там за фотограф, но это ж какая наглость – так свидание выклянчивать! Да я сам ему мочки оторву!

Завсегдатаи согласно загалдели:

– Точно, этому порнографу надо уши отодрать и на фарш перекрутить!

Они дружно осушили бокалы в знак таинственной солидарности пьяных.

– Ну-ка, Мисаки, дай мне телефон этого с мочками! Я ему для симметрии правое ухо обкорнаю…

– Так! – гаркнула Аяно, со стуком складывая на стойку палочки. – Заткнулись все со своими мочками! Я, между прочим, ем вареные гёдза^[6]! Понимаете?! Они чуть-чуть похожи на уши. Так что прекратили быстро… И вообще, хотите, чтобы Мисаки с работы вылетела?

– Но… – попытался возразить Такаси, поджимая губы, как обиженный ребенок.

– Лично я считаю, можно, – обратилась женщина уже к Мисаки.

– Что можно?

– На свидание сходить. А вдруг окажется хороший парень?

– Ты чё несешь! Ни за что! Он полный придурок!

Но Аяно не обратила внимания на вскинувшего ручищи Такаси и продолжила:

– Повеселись, раз выпала возможность!

– Ну не знаю, – откликнулась Мисаки, прихлебывая четвертую чашечку. – Он же наш клиент…

– А у вас есть какие-то правила на этот счет?

– Нет, но…

– Ты ж сто лет не ходила на свидания?

– Да, но…

– И ты, кажется, жаловалась, что новых людей не видишь. Это шанс, я тебе говорю!

– Ну какой же он «новый человек»…

Тут у Такаси лопнуло терпение, и он громко цокнул языком:

– Так, ну-ка завязывай! Тоже мне, военный стратег! А ты, Мисаки?! Новых людей ей подавай! А кто хотел себя с лучшей стороны показать? Или ты на работе ворон считаешь, потому что о мужиках думаешь?

Такого комментария Мисаки снести уже не смогла и впилась в брата взглядом:

– С дуба рухнул? Но любви-то все равно хочется, мне ж всего двадцать три!

– Вот и иди на свидание! – тут же наставила ее Аяно.

– Какое же это свидание?!

– А что тогда?

– Ну… – Девушка задумалась, подбирая слова, и осушила чашку. – Компенсация ущерба, вот!

И с этими словами она убежала на второй этаж.

Там они с братом жили. Слева от скрипучей лестницы располагалась гостиная, а дальше по коридору – кухня и ванная. В самом конце находились комнаты Такаси и Мисаки. На двоих им хватало места за глаза.

Девушка отодвинула неподатливую фусуму^[7] и рухнула на кровать. Хотелось уснуть, не смывая макияж. Мисаки перевернулась в постели и уставилась на лампу под потолком. Комнату в свое время переделали на западный манер, но абажур менять не стали, и тот выбивался из интерьера. Глядя на флюоресцентную лампу в слегка пожелтевшем абажуре, девушка вздохнула.

Аяно, конечно, права, Мисаки сто лет не ходила на свидания…

В последние годы как-то совершенно не складывалось. В старшей школе Мисаки еще встречалась с одним парнем. Но родители умерли, и она не хотела висеть на шее у брата, так что тут же нашла подработку, а вечерами часто помогала в «Ариакэ-я». И парень бросил ее со словами, что та слишком много работает, и он не чувствует рядом с ней дыхания юности. До сих пор девушку это бесило. Конечно, она много работала: денег-то никто просто так не оставил!