Войдя в кабинет, Эмберли выхватила с верхней левой полки крайний томик, торопливо полистала, пока глаза не наткнулись на знакомые заметки на полях: «Ожидание подобно яду» – это написала она. А чуть ниже появилась еще одна запись, другим почерком – ответ учителя: «Но любой яд в разумных дозировках может стать лекарством». Это была их давняя игра, появившаяся, как только Эмберли перешла в старшую школу.

Тогда, в начале учебного года, она черканула на полях книги сиюминутную мысль. На следующем занятии, демонстративно глядя на ученицу, мистер Кэрриган поставил книгу на верхнюю левую полку. Взяв ее в руки в перерыве и открыв на нужной странице, Эмберли обнаружила ответ.

Теперь они так постоянно пикировались. И было важно сохранить все в полной тайне, не допустить, чтобы чужие умы вторглись в их размышления. А уж чужие безумия – и подавно! Поэтому, едва заслышав первые шаги, Эмберли поставила томик на полку и нервно прошла к своему месту.

В кабинете английского ученики сидели по кругу. Ни Дерека, ни Одри на этом модуле не было, а Ребекка ходила и почти всегда обменивалась колкостями со Стейси Адамс. Уж не она ли не пожалела тюбика губной помады?

Эмберли проследила, как рассаживаются остальные. Кто-то сразу доставал конспекты и принимался штудировать тему, кто-то праздно тыкался в телефоне. Ребекка выудила из своего бездонного рюкзака толстенный гримуар в черной коже и принялась его внимательно изучать.

– Собираешься приворожить красавчика? – раздался наждачный голосок Стейси, которая нарочно уселась напротив Ребекки. – Лучше пожелай себе мозгов!

– А тебе чего? Упругой задницы? Или ровных ног? – не отрывая от книги взгляд, откликнулась Ребекка и тут же получила в ответ:

– Да пошла ты!

Эмберли закатила глаза: начинается! Но война разгореться не успела. В кабинет пружинящей походкой зашел мистер Кэрриган, и студенты отправились в путешествие по английской литературе на волнах его бархатного голоса.

Да, жаль, что учителю не двадцать лет. Хотя кто знает, может, в том возрасте он был таким же придурком, как и однокурсники Эмберли. Правда, про Дерека в качестве исключения она думала только хорошее.

Мысль о спустившемся с неба ангеле кольнула и тонкой занозой вонзилась в девичье сердце – Эмберли даже механически потерла левое плечо. Мистер Кэрриган с вопросом глянул в ее сторону, но она только покачала головой, а потом почувствовала буравящий взгляд Стейси Адамс. Та изогнула выщипанную бровь и с вызовом закинула ногу на ногу. Неужели эта скандалистка решила переключить свое внимание с Ребекки на Эмберли?

Мистер Кэрриган зачитал стихи современных поэтов, раздал студентам распечатки и попросил объяснить строчки: «Надежда – это яд. Но в разумной дозировке и яд становится лекарством». Завязавшаяся дискуссия развлекла Эмберли, хотя свои мысли она предпочла оставить для приватного диалога. Урок пролетел слишком незаметно, стало даже досадно.

Выходя из кабинета последней, девушка задержалась у полки, чтобы вложить распечатку стиха в крайний томик. Пусть мистер Кэрриган подумает над ее вопросом до следующей встречи: «А если яд – цианид?»

В коридоре в толпе учеников Эмберли разглядела Дерека и Одри – те стояли лицом друг к другу и разговаривали. Со стороны они производили впечатление счастливой пары, что немного уязвило Эмберли. Но ведь она и не претендовала на парня. Отношения ей ни к чему: до окончания школы осталось совсем немного, и все они разъедутся – так зачем начинать то, чему суждено оборваться вскоре. Но если Одри готова окунуться в них с головой – это ее дело. И все-таки хорошо, что недоразумение между ними разрешилось.

Эмберли подошла к парочке, чего обычно никогда не делала.

– Привет! – коротко улыбнулась.

В глазах Дерека явственно проступило любопытство, а вот Одри… отшатнулась и скривилась. Можно подумать, что Эмберли прокаженная. И не она ли совсем недавно успокаивала рыдающую бывшую подружку?!

– Привет, – отозвался Дерек и тоже улыбнулся в ответ.

Еще неделю назад Эмберли воссияла бы от счастья – сейчас же ей будто впрыснули сок цикуты в кровь, и токсин медленно разносился по всем органам. Через минуту начнутся спазмы в животе, и ее тело окутает слабость, а чуть позже – эпилепсия, пена изо рта и смерть. Кажется, так…

Эмберли неуклюже развернулась и на деревянных ногах двинулась в сторону нужного ей кабинета. Она кое-как отсидела модуль, пожалуй, даже толком не запомнила, что на нем объясняли, – механически записывала под диктовку, делала какие-то пометки, словно ее сознание разделилось на две половины. Одна – рациональная – осталась бесстрастной, занималась привычными делами, чтобы потом не пришлось бегать, искать у кого-то материал, другая – чувствительная – забилась в уголочек и тихонько всхлипывала.

Вторая половинка представлялась Эмберли обиженной маленькой девочкой. Показывать ее – значит выдавать свою слабость.

Потом был перерыв на ланч. Эмберли буквально соскребла себя со стула и дотащилась до дальнего туалета. Сегодня эта санитарная зона была свободной. Конечно, Одри же успокоилась.

Хотелось сделать что-то дикое. Например, написать на дверце одной из кабинок: «Одри сука» или еще что-то не менее «лестное». Только разве поможет?

Эмберли прерывисто вздохнула и, чтобы хоть как-то отвлечься от неприятных мыслей, через лэптоп вошла в игру.

Сегодня заставка не оказала на нее никакого магического воздействия, излишняя пафосность даже отталкивала. Но вот потом само действо… Помимо персонажа с клювом, судьи, обвиняемого и кучи зрителей выступил адвокат: белая маска в виде лица с обведенными черной тушью глазами, строгая одежда гробовщика, трость с набалдашником – головой ворона. Уж не он ли будет последним аргументом защиты? Эмберли не смогла сдержать короткого смешка. Сегодня судье предстояло выслушать и чумного доктора, и его оппонента.

Судили за мелкое воровство некоего Майка Уоррена. Адвокат пытался выгородить подопечного банальной клептоманией. Типа, ничего страшного, большого урона магазинам такие кражи не наносят, все убытки заранее вложены в стоимость других товаров, а обвиняемый таскает мелочовку, не контролируя себя. Прокурор же – ведь тот, в птичьей маске, выполнял такую функцию? – настаивал, что Уоррен в последнее время перешел границу между неконтролируемым поступком и намеренным причинением вреда. Обвиняемый вошел во вкус, играл и воровал вещи все дороже и дороже.

А ведь, кажется, в древности на Востоке отрубали руки даже мелким оголодавшим мальчишкам за стянутый с прилавка фрукт, и никого не волновало, что бедняга не ел уже несколько дней.

Обвиняемый сидел, вальяжно раскинувшись на лавке, и, кажется, не собирался воспринимать происходящее всерьез. Выражение на смазливой физиономии ясно транслировало его отношение: «Да иметь я хотел вас всех!»

Урод!

И опять этот невероятный эффект присутствия. Эмберли снова стало казаться, что на нее смотрит живой человек. В маслянистых глазках легко читались презрение, насмешка и уверенность в собственной безнаказанности. И больше не хотелось придумывать какие-то нелепые приговоры по принципу что первое в голову придет, лишь бы отчитаться. Что там говорилось про Древний Восток и отрубание рук? Вот. Пусть так и будет.

Эмберли торопливо вбила в строчку приговор и, не дожидаясь очередного пафосного финала, захлопнула крышку лэптопа.

8. Посланник Дикé

Не стоит думать, что незначительный проступок не повлечет за собой наказания, что справедливости нет дела до мелких пакостников и воришек. Даже если собственная совесть останется безучастной, мироздание отреагирует на крошечное действие, выведет закономерность, исходя из ничтожной детальки, и в соответствии с ней поменяет будущее. И расплата настигнет, отзовется эхом даже самых отдаленных событий.

За маленькое ли, за большое – за каждое преступление правосудие непременно сочтется с тобой. И не надейся выйти сухим из воды, даже если – всего-то! – угодил ботинком в лужу. Я та капля, что впитается и разъест толстую шкуру безнаказанности. Тебе не помогут ни самонадеянность, ни мнимая удачливость. Я все равно доберусь до тебя, чтобы выставить счет, подписавшись под каждым промахом, и тогда будь готов заплатить за все сполна. Я не даю отсрочек и не прощаю долги.

У полиции своя работа, я не имею к ней никакого отношения, я сам по себе, и, если у нее до чего-то не доходят руки, ничего страшного. Предоставьте это дело мне. Каждый год в этом слепоглухонемом мире пропадает огромное количество людей. Не единицы, многие тысячи! Но еще больше тех, кто творит маленькое ничтожное зло, считая, что имеет на него абсолютное право, и часто отговаривается тем, что судьба к нему несправедлива, что он недополучает того, что ему причитается.

Уверены? Хотите получить свое сполна? Правда? Ну тогда получите и распишитесь.

Вы считаете себя неизлечимо больным? Без паники – вас вылечат. Будьте уверены, найдется такое лекарство, способное исцелить даже самый смертельный недуг. Вы будете корчиться, умолять отменить лечение, ведь в глубине души вы считаете себя абсолютно здоровым – вам просто нравится дурачить других, чувствовать свою власть, сладость того, что получается проворачивать раз за разом, водя за нос кротких покорных дурачков, и оставаться безнаказанным. Это адреналин. Это наркотик. И как каждый наркотик, он требует увеличения дозы. Так получайте!

Что? Вы уже готовы признать себя исцелившимся?

Вы отрывали крылышки мухам? Ведь они ужасны, они разносчики всякой заразы. Будьте уверены, в скором времени вы перейдете на бабочек, потому что, в отличие от слепней, они прекрасны. Потом на котят… Щенков… И людей. Маньяков воспитывает безнаказанность – бесконечный кредит доверия, перерастающий в огромную беду. Но я вмешаюсь и положу ему конец.

Стою перед дверью, ожидая, когда ее откроют. Она распахивается столь стремительно и широко, словно по ней ударяют ногой. Нарочно, с расчетом. Это легко читается по выражению лица Майка Уоррена – по особому прищуру глаз и злорадной ухмылке. Но я успеваю отскочить.

– Ну и? – произносит он, явно расстроенный тем, что дверь не достала меня. Только концы подарочной ленточки испуганно взвились от порыва воздуха.

– Вам посылка, – протягиваю ему коробку и папку-планшет с прикрепленным к ней бланком. – Распишитесь.

Майк пялится недоуменно, пытается выяснить от кого, но его вполне устраивают мои обтекаемые ответы. Он рисует размашистую подпись, небрежно берет коробку и молча захлопывает дверь – ни «спасибо», ни «до свидания». Но мне и даром не нужна его вежливость! Торопливо скачу вниз по лестнице. Дело сделано.

Не важно, когда он откроет мою посылку – прямо сейчас или чуть позже. Это уже совсем не имеет значения. Главное, что правосудие возьмет свое – без рук у него вряд ли получится воровать.

Я давно наблюдал за ним. С тех пор, как узнал, чем он занимается. Чисто случайно глянул сквозь витрину, проходя мимо магазина. Изнутри я бы точно не заметил.

Майк умел занять удачную позицию и улучить момент – еще ни разу никому не удалось его застукать. Но я не все. Провидение осознанно ведет меня туда, где я нужен, где от меня требуется настоящая помощь.

Я молчу, не свожу с него глаз. Вижу, как он суетливо засовывает за отворот куртки поблескивающий глянцем новенький журнал, как исподлобья оглядывается по сторонам, удовлетворенно вскидывается, смотрит прямо перед собой и натыкается взглядом… на меня. Он не пугается, его лицо выражает угрозу. Он что-то произносит – скорее всего, беззвучно, но с четкой артикуляцией, – но мне плевать на то, что я ни слова не слышу. Я прекрасно догадываюсь, что он желает до меня донести – чтобы я даже не думал обращаться к охране или в полицию, иначе…

И я, конечно, не стану жаловаться. Но и пугаться тоже не стану. Я не спеша соберу все улики и факты и передам дело в суд, а потом собственноручно приведу приговор в исполнение. Может быть, даже не сразу, а когда придет его время.

И вот его время пришло.