Как же я долго шла к вам, дорогой воспеватель Жизни! Можно сказать – через века. Так идут ко всему настоящему – медленно или трудно. Но оказалось, вы ждали меня, ждали, пока пройдет моя юность и молодость, почти что жизнь. И я смогу оценить весь нездешний свет, пробивающийся из ваших полотен. Вы не повторяли реальность, а делились своим впечатление от нее. И оно было таково, что до сих пор мы, затаив дыхание, всматриваемся в ваши картины, чувствуя приток счастья. Счастья от непередаваемо прекрасных моментов жизни.

Смотрю на веселую воду, на равновесие цветовых пятен, на осязаемость воздуха, которого так много. На главного героя всех полотен – на свет.

Свет как подтон, как отражение или как предчувствие. Вы приходили множество раз на одно и то же место в разное время суток, в разную погоду. И рисовали, рисовали – одну картину за другой. Вы всматривались, как свет пробивается через туман, как ожидается где‐то за завесой дождя, как в самом хмуром звучании рождается эта нотка – надежда на свет.

Чем не наслаждение – все новые и новые стога сена, то в изморози, то в нежном сиянии, и вереницы кувшинок в пруду, таких неподвижных на изменчивой воде – таинственной и влекущей. Можно бесконечно смотреть на стену Руанского собора, размноженную, как в зеркалах, но не повторяющуюся никогда. От жемчужно-серого до застенчиво-розового, от слегка голубоватого до насыщенного бежевого. Разные живописные состояния. Постоянная смена оттенков природы и вашего настроения. Через 10 минут – уже другое небо, другая вода, другое звучание того, что лишь кажется обыденным. У вас, господин Моне, я учусь созерцать и понимать. Я стала теперь много богаче.

Ван Гогу открылась сила жизни, ее торжество надо всем. А вам, господин Моне, наверное, открылось ее очарование. И я могу представить, как вы нервничали, когда не удавалось запечатлеть мимолетность бликов на воде, мягкость ветра, напоенного цветами, мимолетность пронзившего вас счастья. Но вы добились того, что в ваших пейзажах хочется остаться жить. И познавать себя и мир уже оттуда. До чего же хочется там остаться!

И как же прекрасен вокзал Сен-Лазар, весь окутанный паровозным дымом. А этот трепещущий свет, преломляющейся в стеклянной крыше, – многие ли в сутолоке отъезда и томительности ожидания подняли бы головы, чтобы увидеть?

Ваши полотна – легки и полупрозрачны. Как этюды – где есть только впечатление, догадка, а главное – лишь проступает. И нужно поймать, успеть залюбоваться. Мир становится невесомым – может ли иметь вес то, что находится в непрерывном движении?

Помните вашу «Даму с зонтиком, повернутую влево»? С некоторых пор она так мною любима! Похожая на мечту или давнее воспоминание о чем‐то прекрасном. Ее лицо словно намеренно скрыто. Должно быть, чтобы можно было в ней узнать себя? Когда стоишь на пригорке в погожий летний день, и бегущие беззаботно облака, свежие утренние травы и ветер, внезапно толкнувший в спину, – все вместе создают момент чувственного слияние настоящего, прошлого и будущего. Слияния небес, земли и человека. Мечты и судьбы. Что это за мгновение и что сейчас произойдет? Или уже происходит? Счастье, которое невозможно удержать, а только отдаться ему полностью, в этот самый миг.

Я люблю вас, Оскар Клод! Мы с вами немного разминулись во времени. Но, думаю, это не страшно. Нас объединяют янтарная дорожка зыбкого света, сиреневые небеса и хрупкое, как бабочка, счастье.

Чувство красоты

Я признаюсь к любви к красивым вещам. Красивая вещь для меня – это про прекрасность дерева или цветка. Она не про правильность линий и совершенство формы, она про попадание в душу. Неведомым образом или вереницей ассоциаций – здесь и не нужно раскладывать на ингредиенты, чтобы понять специфику Волшебства. Потому что это – Дар. Дар нам и для нас – творить и воспринимать красоту. И красота спасает мир; конечно же, это так. Потому что в ее основе всегда лежит Любовь. Любовь Всевышнего и наша собственная.

Порой на меня накатывает такое чувство безмерной, безграничной Красоты! Заполняет собой весь мир, а заодно и меня. Это дни блаженной гармонии.

А бывает так, что сердцу нужен толчок. Потому что никто не отменял усталость и дни печали, потому что мы хрупкие и ранимые, мы – живые. И тогда толчок извне – самое оно. Чтобы снова стать восприимчивым к красоте и увидеть ее всюду, даже там, где, казалось, ей места нет.

Вот возьмешь в такой день прекрасную вещь, а из нее глядит душа мастера. И слезы из глаз, а отчего – даже и не знаешь. Тебе снова хорошо. И почти легко. Почему почти? Потому что твоей душе тоже нужно пройти по этому мостику – к своей собственной Красоте.

Всюду жизнь

Апрель в этом году похож на сказочного Леля – златокудрого и ясноглазого. От звуков его свирели по телу разливается нежность.

Дни теплые, благодатные, в них хочется остаться навсегда. Просыпаюсь все раньше, впускаю кошку из окна, вместе с настойчивым солнцем. Подставляю ему лицо. Уже можно вдохнуть глубоко и вобрать в себя свежесть пробудившегося леса, мхов и будущей земляники. От прудика потянет сыростью, но уже ленивой, теплой, почти летней. Раздастся первый всплеск. Всюду жизнь. Закрываешь окно, из спальни идешь в столовую, а в глазах – оранжевые круги от солнца, которое только что целовало веки.

После завтрака скорее во двор. Выметать сухую скрюченную листву из-под лавочек беседки, из всех уголков выгнать прошлогодний сор, освободить молодое зеленое племя. Собрать в ладони свежую землю и поднести к лицу – так пахнет жизнь. Крепко, запашисто, сладко.

И хорошо так, Господи, как же хорошо! Просто жить: просыпаться, здороваться с солнцем, приводить в порядок вверенный тебе участок мира, кормить завтраком любимых, собирать силы для воплощения в жизнь того, что дорого и ценно. Малыми шагами, бережно, с благодарностью за все.

День космонавтики

Мне пять или шесть – девочка с ясными глазами и радостью в сердце. Радуюсь любому празднику – Первомаю, Октябрьскому, Дню Победы. Есть особенно любимые: Новый год, Рождество и Пасха – с томительно сладко пахнущим куличом под полотенцем-вышиванкой.

Но был еще один праздник, на который не полагался выходной, но тем не менее он ощущался Праздником. День нашей общей славы – День космонавтики. Со всех плакатов и открыток широко улыбался самый красивый в мире человек с добрыми глазами. Ловить себя на мысли о том, вот бы это был мой папа! – было немного стыдно. Папа был тоже красивый и добрый, и я его любила. Очень-очень. И тогда я придумала: если бы у меня было два папы, как у лучшей подруги Иры, пусть второй будет Гагарин!

К празднику учили стихи – про покорение космоса, смелость и доблесть. Все ощущали себя частью чего‐то большого и важного. Дружно обожали Лайку, жалели Белку и Стрелку, но и они были героями и жили теперь среди звезд. Космос из чего‐то необъяснимого и пугающего превращался в нечто желанное и прекрасное. В то, что откроет свои объятия и поделится со временем всеми своими тайнами.

А мы будем расти, мечтать быть космонавтами и летчиками, строить общее будущее – самое светлое на Земле. И все обязательно свершится – в самой лучшей стране, на самой лучшей планете!

Девочка с ясными глазами весело подмигивала улыбающемуся герою. И неслась во двор – весенний и гулкий.

Уходящее-приходящее

Конфетти из яблоневых лепестков на асфальте – словно ночью выпал снег. И это про вчерашнюю радость и быстротечность. Про то, как красиво уходящее и как ценно нынешнее.

Береза качнулась в сторону ели. Та перебирает бахромчатыми рукавами струны воздуха, потряхивает золоченными шишечками, как бубенцами. Глядишь – и не ель это вовсе – а конь, ретивый, впервые осознавший свою молодую силу. Лес проснулся, очнулся, пробует новые роли, празднует Жизнь.

Над дорогой капустница – первая, такая доверчивая, нежная. Словно лист акации сорвался и зажил новой жизнью. Вдруг показалось, что так и есть, – и я прямо сейчас прикоснулась к Чуду.

Вдали прокричал петух, и вот уже запахло парным молоком, нагретой на солнце древесиной, – озорно подмигнуло Лето.

Вернулась домой, и захотелось пирога с клубникой. И чтобы пошел дождь – тугими свежими струями. Смотреть на него и пить чай. И запомнить этот день, бесценный, как и все остальные.

Лето

Когда я думаю о лете

Когда я думаю о лете – то жизнь представляется большой и просторной. Сразу всего становится много – дня, солнца, луга, свежего ветра. И все снова легко – как в детстве, когда было достаточно сбросить сандалии. Все делается таким, будто бы до этого ничего и не существовало, а после – никогда не наступит.

Вот иду сейчас по утренней улочке, солнце гладит меня по голове – спокойно и ласково. Птицы поют, как прежде, и летит мне навстречу первый тополиный пух – легкий, светится в нежных лучах. Почти музыка.

Лето уже здесь. Неужели все это снова будет – жаркие, пахнущие пионовыми кустами утра, полуденная сиеста, черничные поляны, долгие чаепития в беседке, свежая сдоба, запах смородинного листа и мяты в самоваре, томные вечера, теплые ливни и острое благоухание цветов после? И благословенная тишина, долгое-предолгое счастье…

Что‐то шевельнулось внутри, должно быть Счастье. Не хотелось протестовать и доказывать, что время не совсем то. Захотелось обнять его, как ребенка, и никуда не отпускать. Так и идти вместе – сначала прибирать беседку, потом завтракать, потом… не важно, что потом, лишь бы оно никуда не ушло – так надолго оставленное, родное.

И лето будет длинным и ласковым. Течь рядом, жить своей собственной жизнью, благословлять.

– Лето – будет, – пообещало мне Счастье. И я – вдруг поверила.

Птицы июня

В самом начале июня проснешься на рассвете. Сил нет встать, но и спать не хочется. И жаль уже пропустить это утро – одно из первых, летних. Вот и лежишь с открытыми глазами, слушаешь утренних птиц.

Сначала осознаешь само пение, постепенно проникаясь звучанием – его нотами и периодичностью. Пытаешься понять: солирует одна птица или их все же две – и они деликатно дают друг другу высказаться и лишь временами их песнь сплетается, сливаясь в один объемный чудодейственный звук. Звуки рассыпаются и снова собираются воедино, и кажется, что твое сердце наполнено струнами, а птичьи голоса их перебирают, словно крохотные пальчики. И струны трепещут тихой радостью и ждут новых касаний.

А в паузы проваливаешься, как в рассветный молочный туман. Из него тебя выводит новая трель. Потом с замиранием ждешь – будет ли еще. Время становится объемным, как в детстве. И ты то в яблоневом зачарованном саду, то в отчем доме, на кровати, которая помнит тебя ребенком.

Ты недвижима и в то же время куда‐то плывешь, ты и слух, и память. А птица – твоя душа. Она к тебе обращается, ты ей внимаешь.

И стоят первые дни июня, впереди целое лето и, кажется, целая жизнь.

Абрикосовый джем

Случалось ли вам закрывать двери для радости? Ну это когда закрыл дверь по привычке, а потом сидишь и удивляешься – почему никто не заходит.

Пишу и ем абрикосовый джем – и это мое самое яркое вкусовое переживание в нынешнем году. О джеме и пойдет речь.

Когда мне из магазина позвонил муж сказать, что апельсинового джема не было и он взял абрикосовый, – я даже не расстроилась – я куда‐то рухнула. Сразу вспомнились банки приторного до оскомины, вязкого варенья, которыми меня ежегодно заваливала бездетная тетя, не внемля всем намекам и откровениям – что я не ем варенья, повидла и джемы. Я вообще не люблю сладкое. И все эти неоцененные дары выстраиваются пирамидами в кладовке, засахариваются, пропадают, потом превращаются в компоты, которые я, кстати, тоже не пью. Исключение всегда составлял только один апельсиновый джем. Случайно попробованный в Риге в далеком 1986 году, он произвел немыслимое впечатление и оставался в фаворитах по сей день. А тут снова – абрикос!

Только и оставалось сказать как можно мягче: «Дорогой, я ценю твою заботу, но…»