Первым делом Лют и Бер прошли к Сванхейд – она лежала в шомнуше, отдыхая после поездки к ивам, – и рассказали, что волхва следует ожидать на вторые поминки. Выйдя от нее, Лют хотел вернуться к своей дружине в полевой стан возле Хольмгарда, но Бер кивнул ему на старую избу своего отца:

– Пойдем потолкуем.

– Мне бы моих дренгов проведать. Пойдем ко мне лучше.

– Ничего твоим дренгам не сделается, никто их не съест. А в шатре каждый чих слышно.

Больше не возражая, Лют пошел за ним. Изба, которую когда-то еще Олав конунг велел выстроить к женитьбе его среднего сына Тородда, стояла здесь же во дворе, вблизи от большого конунгова дома. В ней родился Бер и его сестры, но в последние лет пять он жил там один: отца его Святослав отправил посадником в Смолянск, в землю кривичей и смолянской руси.

Войдя, Лют невольно огляделся с мыслью: отсюда Улеб вышел, чтобы больше не вернуться. Здесь он жил в те дни перед убийством, на какой-то из этих лавок спал. Изба, хоть и стояла давно без собственной хозяйки, заброшенной не выглядела: Мальфрид приглядывала здесь за порядком. К роскоши убранства Бер тяготения не имел, да и приходил сюда только спать; немногочисленная утварь была самой простой, дорогая одежда и оружие хранились в крепких дубовых ларях, при надобности служивших спальными местами.

– Давай-ка сочтем, – сказал Бер, когда они уселись. – Сколько нас – тех, кто должен мстить. Здесь и в Киеве. Я выспросил у Сванхейд: есть двенадцать степеней родства, которые имеют право на месть и наследство. По закону, первый мститель за убитого – сын. Но Улебова сына едва от груди отняли. Второй – отец.

– Это Мистиша. Хоть Улеб взабыль был от Ингвара, Мистиша его вырастил и от него не отказывался.

– Третий – брат. Брат ему я…

– В Киеве – младшие братья, Велька и Свенька.

– Не слишком малы они?

– Велька Малфе ровесник. Но это, ясное дело, как Мистиша решит, стоит ли ему… Свенька мал – ему двенадцать.

– Четвертый – сын сына, но это сразу пропускаем. – Бер грустно улыбнулся углом рта: взрослых Улебовых внуков пришлось бы дожидаться лет сорок. – Пятый – дед по отцу. Но тут хоть Свенельда брать, хоть Олава – их нет. Шестой – племянник по брату. Ни у кого из нас еще взрослых сыновей нет. Седьмой – племянник по сестре. У сестер его тоже дети малые. Восьмой – внук по дочери, понятно. Девятый – дед по матери. Это Торлейв, Уты отец. Он жив, но ему уже за шестьдесят. Десятый – дядя по отцу…

– Это я, – ухмыльнулся Лют. – И я еще не старый.

– А если считать через Ингвара, то это мой отец. Он тоже пока на ходу не скрипит. Ему и без того в Смолянске забот хватает, но будет надо, он нас поддержит. Дальше – дядя по матери. Это Асмунд и Кетиль, который в Выбутах сидит. Всего выходит восемь человек. Но мужской родни у нас больше, понадобится – помощь мы найдем. Еще есть Вальга, Асмундов сын. Да в Выбутах у Кетиля есть сын, он тоже взрослый.

– Вальга вернется – расскажет, как они там. Что думают.

На другой же день после убийства Асмунд отправил своего старшего сына, Вальгу, в Псков, уведомить сестру о несчастье. Очень хотел поехать сам, но не мог оставить князя, своего бывшего воспитанника, в такие тревожные дни.

– А вот я еще другого Торлейва забыл! – сообразил Лют, перебирая в памяти эти имена.

– Это кто такой?

– Сын Хельги Красного. А тот был двоюродный брат Уте, стало быть, Улебу Торлейв троюродный брат.

– Взрослый?

– На пару лет тебя старше. Бойкий парень, ученый – жуть берет. Греческий язык знает и хазарский. По-гречески читать и писать умеет.

– Это нам не пригодится.

– Не скажи! – Лют ухмыльнулся. – Может, эти угрызки с перепугу в Царьград убежали.

– С какого конца за меч браться – знает?

– Знает. Парень крепкий. Мистиша ему доверяет.

Насколько Бер успел разобраться, доверие Мистины Свенельдича было знаком высшего достоинства человека, а мнение его – несомненным мерилом истины для Люта.

Со скрипом открылась дверь, в избу пролился яркий свет солнечного летнего дня, повеяло солнечным теплом и запахом сена со двора. Все это так не шло к мрачному предмету разговора, что, казалось, растворился проход между белым светом и темным подземьем. Вошла Малфа, и снежная белизна ее платья тоже не шла к теплому дню.

– Бабушка заснула, – сказала она двум повернувшимся к ней лицам. – Что вы тут засели, как домовые?

Лют подвинулся на скамье и знаком предложил ей сесть:

– Я тебе место нагрел.

Но Мальфрид со вздохом покачала головой и села напротив.

– Он там спал. Ну, до того…

Лют немного подумал, прежде чем понял; Бер, вспомнив, немного переменился в лице. Однако Лют передвинулся обратно на свое прежнее место: покойник здесь не лежал, Улеб спал на этой скамье еще живым.

– Ну, это спать здесь нельзя. Посидеть-то можно.

– О чем вы толкуете? – спросила Мальфрид. И заметила, когда ей рассказали: – Не забывайте: Игморова братия – очень опасные люди! Они выросли в дружине, с беспортошного детства хотели быть витязями, как их отцы, они выучены так, что лучше невозможно…

– Мы тоже! – не без гордости ухмыльнулся Лют. – Мистиша хоть и немолод, а я не знаю, где ему в версту^[4] сыщется боец!

– Князь будет за них горой стоять. Из этих семерых, которые пропали, пятеро были с ним в Таврии – ну, в то лето, когда все думали, что он погиб, а они чуть ли не пешком от Карши до днепровских порогов через степи шли. С ним было восемь человек. Из этих – Игмор, Добровой, Девята, Градимир и Красен. Они с ним через тот свет, считай, прошли. Они ему ближе кровного брата.

– Оно и видно! – недобро усмехнулся Лют. – Он по этим угрызкам сильнее печалится, чем по Улебу.

– Но в этой распре правда за нами! – горячо возразил Бер. – О́дин будет на нашей стороне.

– Ой, не знаю! – Лют покрутил головой. – О́дин любит раздоры, особенно между родичами. Как бы не он их и подтолкнул на это дело. И они уже верно заручились его помощью, прежде чем начинать.

– Это что же, – с оторопелым видом спросила Малфа, – нам… то есть вам придется выступать против самого Одина?

– Мы… – Бер запнулся: врожденное благоразумие не давало ему гордо заявить, что он не боится даже сильнейшего из богов. – Может, стоит попросить о помощи кого-нибудь другого? Неужели среди всех богов, варяжских и славянских, не найдется такого, кто за справедливость постоит?

– Может быть, Тюр, – вздохнула Малфа. – Но он однорукий. Надо спросить у бабушки.

Госпожа Сванхейд родилась и выросла близ святилища в Уппсале, где ежегодно весной к принесению жертв собирались все свеи, а жрецами были ее отец и дед; едва ли хоть кто-то в Гардах разбирался в богах лучше нее.

Они помолчали. Мысли Люта устремлялись в Киев, куда ему предстояло вернуться вместе со всей дружиной Святослава и принести ужасную весть киевской родне, мысль Бера в который уже раз искала наиболее сулящее надежду направление поисков отсюда, от места убийства. А Малфа думала о том человеке, который мог хоть немного приоткрыть тайну той страшной ночи – о волхве, который придет на вторые поминки.

Неужели, узнав, что у нее имеется дитя от Святослава, Дедич совсем ее разлюбил? Она не удивилась бы, если бы было так. Не ей следовало на него обижаться, а ему на нее – за обман. Но если он так ее и не простит, несмотря на Богумила – их общее дитя, только этой весной родившееся… Мальфрид с пятилетнего возраста познала губительные превратности жизни, и они закалили ее так, как мало с кем бывает в восемнадцать лет. В борьбе за свою честь, счастье, будущее детей она держалась стойко, но сейчас понимала: покинь ее Дедич, и ей грозит черная пропасть отчаяния. С самого детства судьба спрашивала с нее за злодеяния в роду, к которым она непричастна; это новое злодеяния грозило погубить будущее ее первенца. Проклятое дитя проклятого рода – вот кем вырастет ее Колосок, медвежий сын.

– Малфа, мы справимся, – мягко заверил Бер, видя это скрытое отчаяние на ее миловидном, пышущем здоровьем лице. – Мы ведь не только смелые, но и умные. Все наладится. Да, Лют?

– А как же! – Лют и правда не сомневался в успехе. Он не имел привычки думать о богах и сам не знал, что твердая его вера в них сказывается именно в убежденности, что в конце концов все пойдет как надо. – Найдем мы этих ублюдков, заберись они хоть к сарацинам! Чтоб мне ясного дня не видать!

«Лишь бы вы сами при этом остались в живых!» – подумала Малфа, и сердце щемило от восхищения и любви к этим людям, не похожим друг на друга, но объединенным общей целью.

Они у нее есть, и они не предадут, даже если весь мир отвернется. Не сомневаясь в этом, Малфа принудила себя им улыбнуться.

– А мне ничего не остается делать! – с нарочито шутливым сожалением вздохнула она. – Женщине полагается побуждать мужчин к мести и укреплять их дух, но вы в этом не нуждаетесь!

– Последи, чтобы на вторые поминки блины получше испекли, – посоветовал Бер. – Очень важно как следует задобрить… духов. От них многое зависит.

Малфа кивнула и подавил вздох. Ее счастье зависело не только от благосклонности духов… и если бы его можно было выкупить блинами!

Глава 2

В Ярилин день Правена проснулась спозаранку – только-только затихли у реки песни и суета ночного гуляния. Сама она ушла домой рано и почти выспалась. Не гулялось ей – без Улеба, казалось, от нее самой осталась лишь половина, и в этой половине душа не могла радоваться, как не может летать птица с одним крылом. Так надеялась, что к Ярилину дню муж вернется – чуть ли не с самой зимы его дома нет. Был бы он здесь – как бы хорошо они вдвоем погуляли вчера по берегу Великой, посмотрели на костры, послушали песни, поглядели на игры молодежи. Всего пару лет назад и Правена ходила в ярильских кругах среди девок, но не жалела, что то время миновало. Ей достался самый лучший муж, хоть и пришлось ради него перебраться почти на другой край света, из Киева в Выбуты на Великой, близ Пскова. Теперь у нее уже имелось чадо, и Правена смотрела на молодых девок с их косами лишь с сочувствием: им такого счастья еще подождать.

За оконцем было светло и ясно – в эту пору ночь мелькает черной лебедью, на миг заслонит проем да и сгинет. Правена встала, стараясь не потревожить дитя – пока мужа не было, она брала его к себе на лавку, – расчесала волосы, заново заплела косы и убрала под волосник. Надела поневу, прибралась, пошла на двор – топить летнюю печь, варить кашу. Летом в избе не топили, чтобы не напускать дыма.

Отворив дверь, Правена хотела шагнуть через порог и вздрогнула – ей навстречу в избу скакнула мышь. Едва сдержалась, чтобы не взвизгнуть от неожиданности и не разбудить раньше срока дитя. Обернулась – никакой мыши нет на полу. Померещилось?

В изумлении Правена обвела глазами избу… и вскрикнула уже в голос. На лавке с постелью, откуда она только что поднялась, сидел Улеб.

Безотчетно затворив дверь, Правена шагнула назад. Взгляд ее не отрывался от Улеба, а он широко, радостно улыбался ей. Как он сюда попал? Вернулся ночью, пока она спала – но как она могла не заметить его, когда вставала? Не стал ее будить, спал на другой лавке?

– Правена! – окликнул он. – Что ты застыла, иди ко мне! Или мужа не признала?

Не чуя земли под ногами, Правена сделала к нему пару шагов. Несколько месяцев она ждала мужа, томилась, не находила ни в чем радости, но сейчас, наконец увидев его перед собой, ощущала только растерянность.

Разве так приезжают?

Позади, за спиной, раздался стук в дверь. Правена обернулась – у нее на глазах дверь отворилась и в избу вошел… Улеб.