Чьи-то руки подхватили меня, я поднялся, отряхивая рубашку. Оторванная кисточка от шапочки-испанки осталась лежать в пыли. Из кустов вышел рослый мальчишка, властно приказал:

– Обыскать!

Он был в трусах, застиранной матросской тельняшке, и с портупеей через плечо. В правой его руке торчал деревянный наган.

Меня держали двое: один маленький, прыткий и кривоногий, со свалявшимися волосами, а второй с жуликоватыми глазами и отвислой нижней губой. Они вывернули мои карманы. Пересчитав мелочь, губастый быстро сунул ее себе в карман.

Рослый с наганом удовлетворение хмыкнул.

– Кто такой, откуда? – сведя к переносице брови, ломающимся баском спросил он.

– Я тут живу, отец у меня в санатории работает, – залепетал было я, но рослый бесцеремонно перебил:

– Не ври, я всех знаю, кто работает в санатории. Как фамилия?

– Булдыгеров моя фамилия. Отец тут недавно, мы…

Мальчишку будто подменили, он сунул наган в матерчатую кобуру и резко протянул мне руку.

– Тогда будем знакомы: Костыль, то есть Вовка Рогузин. Моя мать тоже в санатории работает, кастеляншей.

И не дав мне опомниться, приказал губастому:

– Кунюша, верни Булдыгерову деньги!

Губастый удивленно захлопал глазами, но послушно полез в карман и подал мне сорок копеек. Вытащил он у меня восемьдесят, но я обиженно промолчал.

– Зачем ему отдавать, это теперь все наши, конфет или папирос купим, – затараторил кривоногий.

Теперь я узнал его: это он приходил за папиросами «Яхта».

Он зло пнул ногой пустую консервную банку и безо всякого перехода добавил:

– Это его мать в магазине работает, подумаешь, фифа, папирос не захотела продать, но мы можем и сами на перроне настрелять окурков.

– Заткнись, Захлебыш, завелся, – сурово остановил его Вовка. – Топайте по домам, когда надо, я вас свистну. А ты пойдешь со мной, – он сплюнул и вразвалку, широко разбрасывая ноги, пошел в сторону поселка. Я молча плелся за ним, удивляясь всему происшедшему. В деревне мы тоже иногда играли в военные игры, но никаких командиров у нас не бывало.

Мы прошли мимо конторы, свернули налево, вниз.

Вовка подвел меня к какому-то домишке, почти вросшему в землю, вошел в ограду и выкатил из сарая деревянный станковый пулемет. Он был сделан, как настоящий: с колесами и с фанерным щитком. Прорезь прицела на деревянном стволе заменяла прорезь шурупа, а вместо мушки торчала патефонная иголка. По щитку наискосок шла трещина, но ее можно было замазать варом.

– Будешь у меня пулеметчиком, теперь это твой пулемет, – важно сказал Вовка. – Наш отряд воюет с отрядом Генки Монахова, но у него одна мелюзга, сверчки.

Вовка закатил пулемет обратно в сарай и подпер дверь поленом.

– Завтра поставим трещотку и заберешь его домой. А пока пусть постоит здесь.

– Значит, ты здесь живешь? – огляделся я, проникаясь к Вовке невольным уважением.

– Нет, тут бабка моя живет, а наша квартира недалеко. Ну пойдем, пойдем, чего рот разинул!

И Вовка снова зашагал вперед, то и дело поправляя матерчатую кобуру.

– Эй ты, Костыль, завтра мы тебе рога обломаем, – выкрикнул кто-то из-за сараев срывающимся голосом.

– Костылю накостыляем, Костылю накостыляем, – торопливо пропел другой голос. Третий невидимка заговорил стихами:

– Моряк с печки бряк, растянулся, как червяк!

Вовка остановился и презрительно свистнул.

– Ломала бы у вас вошь в голове! На кулачки, небось, трусите? А то выходите.

Из-за сараев не откликались, слышно было только, как зашумел под ногами песок.

Костыль молча погрозил кулаком и, широко разбрасывая ноги, двинулся дальше. Я – за ним.

Мы подошли к брусчатому, разделенному на две половины дому, Вовка поднял щепку, просунул в щель дощатых сеней, откинул крючок и рывком распахнул дверь.

– Заходи! Вот тут мы и живем с мамкой. Еще есть сеструха, шлендает где-то.

За стеной Вовкиной квартиры что-то возилось, перекатывалось и сопело.

– Филатовы там живут, семья печниковская. Ребятишек как собак у Лямбарского. Днем и ночью шебуршат, как крысы, – поморщился Вовка.

Посреди рогузинской квартиры стояла облезлая плита с почерневшим обогревателем, около нее – кровать и сундук. Кухня отгораживалась от «передней» ситцевой занавеской. Кроме сундука, лавки, стола и нескольких табуреток больше никакой мебели не было.

– Отца у тебя нет, что ли? – почему-то спросил я.

Костыль сразу как-то сник.

– Нету, – сурово сказал он, – утонул мой батька давно.

– Как утонул? – не поверил я, вспомнив, что речка в Клюке воробью по колено.

– В Байкале, как! Матросом он был. Когда корабль перевернуло волной, отец прыгнул в воду, а свой спасательный круг отдал женщинам и детям. Почти уже переплыл весь Байкал, но тут ветер переменился, и его понесло на другую сторону. Так вот и утонул…

Весь этот день я провел у Вовки-Костыля, выкраивая из подобранных им на свалке старых сапог новую кобуру. Домой пришел, когда уже стало темнеть.

Не успел сесть за стол, как кто-то тихонько постучал в окно.

– Заходите смелее, собак у нас нет! – крикнул отец.

Стук повторился. Отец распахнул дверь и, вернувшись, сказал:

– Это к тебе, иди.

Я выскочил за порог, но никого не увидел. Потом от стены отделился пацан, тихонько подошел ко мне.

– Это я, Колька Голощапов. Ну, Кунюша, помнишь! – вкрадчиво сказал он.

Только теперь я признал в нем того губастого мальчишку, что зажилил у меня сорок копеек.

– Ну и что, что ты? – недовольно спросил я.

– Я тебе пулемет приволок. Ведь ты будешь играть в войну? Гони три рубля и забирай.

Кунюша говорил таким тоном, словно собирался подарить мне слона.

– У меня есть уже пулемет. Вовка мне свой подарил, – похвастался я. – Для чего мне второй?

– Да разве у Костыля пулемет? – загорячился Кунюша. – Таскали-таскали его по кустам, весь ободрали, да и трещотку сломали!

– И ничего он не ободранный, а совсем еще новый, – вступился я за Вовкин подарок.

– Так уж и новый. А этот прямо новехонький! – не отставал Кунюша. – Хочешь, за два с полтиной отдам?

– Ладно, кажи.

Кунюша нырнул в темноту и оттуда позвал меня.

Я подошел. Кунюша неторопливо развязал мешок, вытащил станок, ствол, щиток, соединил все вместе и торжествующе произнес:

– Во, смотри!

– А трещотки, что ли, совсем у него нет?

– Забыл взять, – почесал Кунюша в затылке. – Но я завтра же, прямо с утра и принесу.

Я посмотрел на пулемет и опешил. По его щитку наискосок шла глубокая трещина.

– Где взял? – подступил я к нему.

– Мой, сам сделал. Гад буду!

– Врешь, ты его утащил из сарая. Вон и трещина, и шуруп тот самый, и иголка заместо мушки.

– Иголка, иголка! – вдруг рассердился Кунюша. – Все они с шурупами и с иголками. Да теперь и просить будешь, не продам. Делал-делал, а он… – Кунюша обиженно шмыгнул носом и, затолкав пулемет в мешок, зашагал в темноту.

Тайное оружие

Наутро я рассказал Вовке о вчерашнем событии. Насупясь, Костыль собрал свое разношерстное войско и построил его в кустах, напротив конторы санатория.

Мне он велел встать рядом с собой.

В ломаном строю перед нами стояло восемь пацанов. Всех их я видел в первый раз, кроме Захлебыша. Кунюши среди них не было, он бежал от справедливого гнева. Хотя пулемет утром и оказался на месте, щиток у него был сломан пополам. Уже одно это свидетельствовало о преступных замыслах Кунюши, которые мне удалось сорвать.

Костыль мрачно посопел, а потом велел всем разойтись, разыскать предателя и сказать ему, чтобы он больше не попадался на глаза. А Генке Монахову передать, что сражение состоится завтра, как и условились.

К обеду Костыль сделал новый щиток, сунулся в сарай, но от пулемета и след простыл. Костыль поморгал глазами и свирепо сказал:

– Ну, подожди, Кун Иваныч, я тебе устрою трам-тарарам. Кому-то все-таки запродал мой пулемет. Может, даже Генке Монахову. Ворюга, короед проклятый!

Без пулемета нечего было и думать о предстоящем сражении. С одними деревянными винтовками и наганами не устоять перед хорошо вооруженным противником.

Костыль еще долго чертыхался и на чем свет стоит костерил Кунюшу, а потом мрачно сплюнул и заявил:

– Новый пулемет мы сделать не успеем, а завтра бой. Надо перенести игру, вот что. А сейчас пойдем к Славке Лапину, он хоть и ненормальный, но может такое придумать, что закачаешься.

– Как ненормальный? – удивился я. – Сумасшедший, что ли?

– Да не то, чтобы совсем ненормальный, но как приехал сюда, так и уткнулся в свой огород. Книжонки почитывает да цветочки выращивает. – И Вовка сплюнул.

– Разве читают книжки и выращивают цветы только ненормальные? – попробовал я возразить. – И ты можешь выращивать цветы, сколько тебе вздумается.

– Не мальчишечье это дело, – презрительно отрезал Костыль. – Георгинчики, лютики… В отряд ему надо идти, а он цветочки выращивает. Видел картину «Если завтра война»? Нет? То-то же!

По дороге мы встретили мальчишку в железнодорожном кителе. В поселке его все называли Мишкой-Который час. На его лбу блестели капельки пота. Отогнув рукав кителя, Мишка-Который час посмотрел на часы и задумчиво сообщил:

– Пятнадцать часов сорок минут. Вчера в это время я ходил на охоту, большущего волка подстрелил!

– Ну уж, – недоверчиво сплюнул Вовка-Костыль. – У тебя и ружья-то нет.

– Я петарды на траве ставил, – не моргнув глазом, отозвался Мишка-Который час. – Ка-ак бухнут – и волк в клочья. Только шерсть полетела.

– Ботало, – беззлобно пробурчал Вовка. – Все Артамоновы такие. Приходи лучше завтра в войну играть, то ли дело.

– Не, я теперь на линии дежурю. Мне нарком серебряный рожок из Москвы выслал, а потом еще серебряный ключ пришлет, – мечтательно сказал Артамонов.

– А то, Мишка, может, пришел бы завтра? – с надеждой в голосе крикнул вслед Вовка, – принес бы штуки четыре петарды, а?

Но, не дождавшись ответа, вздохнул:

– И совсем не идет ему форма, плечи как у цыпленка. То ли дело у меня плечи – во! – и выпятил грудь, прикрытую полосатой тельняшкой.

Славкин дом стоял на горе, возле самого леса. Был он низенький, подслеповатый, с прохудившейся крышей.

– Он с матерью из Киева на каникулы нарисовался, – шепнул у калитки Вовка-Костыль. – Отец его командир, в армии служит. Вот-вот тоже в отпуск приедет. Только о том, что Славка ненормальный, ты – ни гу-гу. Это я просто так брякнул.

В это время из калитки вышла невысокая румяная женщина в белом платье с красивыми бусами на шее. В ее ушах переливались сережки, а на пальце поблескивало золотое кольцо. Она широко улыбнулась и спросила:

– К Славе?

Вовка одернул тельняшку и неуклюже переступил грязными босыми ногами.

– Ну заходите, чего вы такие несмелые.

Вовка торопливо пошарил по калитке и, не обнаружив знакомого кольца, чертыхнулся. И только тут заметил какой-то странный рычажок и табличку «Поверни направо».

Костыль повернул рычажок, за калиткой что-то щелкнуло, и она распахнулась сама собой. При этом на крыльце послышался какой-то звон.

– Изобретатель, – понизил свой голос Вовка. – Я же тебе не врал!

Во дворе на завалинке сидели дед Лапин и наш сосед Кузнецов. Лапин был в красной, в горошек, рубашке и старых подшитых валенках. Кузнецов сидел босиком. Они оба неистово дымили самокрутками. Когда мы вошли, старики как по команде повернули головы и уставились на нас. По двору сонно бродили куры, в конуре мирно спала собака, лениво отгоняя хвостом надоевших мух.

– Шлава, Шлава, – прошепелявил дед Лапин, – к тебе, хрусталик, пришли!

– Штоба им не ходить: без твоего Славы никто теперь обойтись не могет, – задумчиво подхватил дед Кузнецов. – К моей унучке тоже, бывало, ходили.

Дед Лапин невозмутимо показал прокуренным пальцем на воротца: