Саманта Шеннон: День, когда пала ночь

Моей матери Аманде

Samantha Shannon

THE DAY OF FALLEN NIGHT

Copyright © Samantha Shannon, 2023

All rights reserved

© Г. В. Соловьева, перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024

Издательство азбука®

Пролог

Унора

Ее назвали Думаи – по древнему слову, означавшему слишком скоро оборвавшуюся мечту. Она родилась в последних отблесках Закатных лет, когда дни в городе Антума лились, как мед.

В один из весенних дней юная женщина, ведомая запретным желанием, шагнула в ворота Антумы.

Она уверяла, что не помнит своего прошлого – только имя, Унора. Глядя на ее пропыленные одежды и загрубелые руки, никто бы не догадался, что когда-то перед ее отцом трепетал весь двор.

И никто бы не догадался, какое дело привело ее в столицу.

В те годы возделывание земель Сейки вдали от моря давалось тяжким трудом. После ухода богов остров поразили долгие засухи. Реки усохли, а земля жаждала влаги.

Другой правитель Афы непрестанно оплакивал бы свое назначение в эту пыльную провинцию. Он же занимал дни заботами, проводя на поля воду. Императрица Манаи при каждом появлении правителя при дворе все больше хвалила его изобретательность и усердие. Она даровала ему большой дом в столице, и он поместил там свою дочь Унору, поручив ее нянькам.

Однако императрица Манаи давно хворала, и нездоровье ее не отступало. Она до времени сошла с престола, удалившись на гору Ипьеда, место же уступила единственному сыну.

Принц Йороду был еще юн, но многому научился от матери. Первым делом он призвал к себе правителя Афы и сделал его речным хозяином Сейки, предпочтя всем другим. Целый год правитель пользовался исключительным доверием и любовью мальчика-императора.

И потому никто не удивился его внезапной опале по обвинению в пробуждении бога ради процветания провинции. Окружавшие императора родичи никого не терпели с ним рядом. Во всяком случае, не терпели подолгу.

Их слуги разыскали Унору и выбросили из дома на темные улицы. Девятилетняя девочка стала обездоленной сиротой. Нянька украдкой вернула ребенка в Афу, и мир на десять долгих лет забыл о ней.

Унора снова возделывала поля. Она выучилась терпеть жар солнца. Отца не стало, и воды больше не текли по земле. Она сеяла просо, ячмень и пшеницу, укладывая зерна в сухую землю. Она привыкла к пересохшему горлу и тупо ноющим костям. Каждую ночь она уходила к святилищу среди холмов – к святилищу дракона Паяти и хлопала в ладоши.

Настанет день, когда Паяти проснется. Настанет день, когда он услышит молитвы и принесет на землю дождь.

Со временем девочка забыла столичную жизнь. Забыла журчание реки и прохладу прудов. Но отца она не забыла. И не забыла, кто погубил их обоих.

«Купоза, – повторяла она себе. – Нас сгубил Купоза».

Ей было двенадцать, когда в селение пришла смерть.

Засуха в том году затянулась на многие месяцы. Земледельцы возлагали все надежды на колодец, но вода в нем отчего-то испортилась. Когда старую няньку терзала рвота, Унора не отходила от нее, теша рассказами о Паяти – о долгожданном боге Паяти.

Селяне унесли тело няньки. Следом умерли и они. На шестой день Унора осталась одна. Она, обессилев от жажды, лежала среди стерни и ждала конца.

И тогда растворились небеса. Земли, так долго бывшей ложем смерти, коснулся дождь: за перестуком первых капель хлынул ливень, напоил сохлую землю – вернул ей черноту и сладость.

Унора сморгнула с глаз капли. Она села, набрала дождя в чашу ладоней и выпила, смеясь от радости.

Буря пришла и ушла. Пробираясь к Скрипучему лесу, Унора с ног до головы вымазалась в грязи. Много дней она пила воду с листьев и из луж, находила себе крохи на пропитание. Ноги дрожали, и по следам ее тащился старый медведь, но она все шла за звездами.

И наконец достигла места. За журчащим ручейком, оставшимся от былого потока, дремал белый дракон Паяти – страж Афы, исполнявший некогда желания тех, кто готов был заплатить. Ослабевшая от голода и жажды Унора отыскала гонг, который должен был пробудить божество.

Она вверяла свою судьбу богам.

В те дни они глубоко погрузились в дремоту. Почти все удалились в подводные пещеры, недоступные человеку, и лишь немногие уснули на суше. Сейкинцы скорбели об их уходе, но тревожить богов считалось величайшим из преступлений. Право на то было лишь у императорской семьи.

Унора не находила в себе страха, потому что терять ей было нечего.

Гонг был выше ее роста – гонг, пробуждавший стража. Прикосновение к нему каралось смертью. Его бронза позеленела от времени. Унора подошла. Ударить в него – казнь. Не тронуть – смерть от болезней и голода.

«Я заслуживаю жизни».

Эта мысль поразила ее как молния. Она с рождения знала себе цену. Изгнание вбило ее в пыль, но больше она там не останется. Ни на день.

Она ударила в гонг – веками молчавшая бронза расколола ночь надвое.

Паяти ответил на зов.

Унора смотрела, как бог является из пещеры, разворачивая свое тело виток за витком. Он был весь белый, от жемчужных зубов до бледного блеска чешуй. Колени подогнулись, и она коснулась земли лбом.

– Звезда еще не взошла, – ветром прошумел его голос. – Зачем ты пробудила меня, дитя земли?

Унора не находила слов. Никто бы не нашел. Когда Паяти подставил ей хвост, она ухватилась за него дрожащими руками. Чешуя у него была как влажный лед.

Не ей было просить дара богов. Это право императоров, царей…

– Великий, я жительница твоей земли. Мою деревню сгубила засуха. – Она собрала всю свою отвагу. – Молю тебя о дожде, царь вод. Пожалуйста, пошли нам еще.

– Я не могу исполнить этого желания. Время не пришло.

Унора не посмела спросить его, когда же придет время. Слишком долго оно не приходило.

– Тогда прошу тебя открыть мне путь к сияющему престолу Антумы, чтобы умолить императора вернуть моего отца из изгнания, – сказала она. – Помоги мне вновь обрести милость сына радуги.

Паяти показал зубы. Он весь был как лунное сияние, чешуя – молоко ночи и ее слезы.

– На то есть цена.

Цена была немалая, ведь вода и соль – редкая драгоценность. Унора закрыла глаза. Она подумала об отце, о вымершей деревне, о своем одиночестве, и, хотя сухие губы растрескались и голова от жажды стала невесомой, по ее щеке скатилась капля.

«Снежная дева заплакала перед великим Квирики, и тот понял, что в людях есть добро, – рассказывала ей няня. – Только увидев ее слезы, он узнал, что и в ней есть море».

В ней забилось памятное с детства предостережение. Следом за исполнением желания шла смерть. Но бог провинции уже сказал свое слово:

– На один оборот солнца, и не более того.

Он отплатил ей слезой за слезу – уронил в ладонь, точно монету. Унора поднесла к губам серебряный блеск.

Словно укусила лезвие серпа. Одна капля вымыла из горла десятки лет жажды, пропитала ее насквозь. Паяти кончиком языка коснулся ее слезы, и не успел он рассказать, что еще кроется в договоре, как Унора без чувств пала наземь.

На том месте и нашел ее на следующий день гонец. Гонец из сиятельной столицы.

Женщины при дворе ничем не походили на нее. Волосы их стекали едва не до пола, одежды тянулись за ними рыбьими хвостами. Унора ежилась под их взглядами. Ее волосы едва касались плеч, натруженные руки были покрыты мозолями. Шепотки гнались за нею до самой Лунной беседки, где в просторных темных палатах ждала императрица Сейки.

– Мне снилась уснувшая у тех водопадов бабочка, – сказала она. – Откуда ты?

– Не помню, ваше величество.

– Свое имя знаешь?

В целом мире у нее осталось только имя, и она решила его сохранить.

– Да. Меня зовут Унора.

– Смотри на меня.

Унора повиновалась и увидела бледную женщину, едва ли старше ее. Ее глаза наводили на мысль о вороне: такие же острые и любопытные под венцом из ракушек и улиток. Накидку ее украшали два герба. Золотая рыбка – герб императорского дома – досталась ей от мужа.

Серебряный колокол принадлежал клану Купоза.

– Какая ты худая, – заметила императрица Сейки. – Ты совсем не помнишь своего прошлого?

– Нет.

– Ты, должно быть, дух бабочки. Служанка великого Квирики. Говорят, его духи чахнут вдали от воды. Тебе должно жить здесь, во дворце Антумы.

– Ваше величество, я опозорила бы вас своим присутствием. У меня ничего нет, кроме одежды, в которой я стою перед вами.

– Тонкие одежды сошьют по моему приказу. Еду и питье я могу тебе дать, а вот наделить острым умом и придворным талантом не в моих силах, – с суховатой улыбкой ответила императрица. – Их может принести время и учение, а ими я тоже могу тебя наделить. Взамен ты, быть может, принесешь счастье моей семье.

Унора, склоняясь перед ней, перевела дыхание. Императрица Купоза не заподозрила, кто она такая. И никто здесь не должен заподозрить, иначе ей не дойти до императора.

Унора выжидала. В Афе время было редким даром. Придворные тратили его на поэзию и охоту, на пиры, музыку и любовные интриги. Уноре все это было внове.

Но пищи ей давали вволю и воды сколько пожелает. Исцелившись от многолетней нищеты, она горевала о тех, кто погибал в пыли, пока знать отмокала в особых ваннах, черпала воду из глубоких колодцев и каталась на прогулочных баржах по реке Тикара.

Унора решила все это исправить. Ей бы встретиться с отцом, тогда вместе они найдут способ.

Весь двор считал Унору духом. Даже из собиравшихся на крыльце придворных дам, среди неизбежных бесед о красоте горы Ипьеда, лишь одна – добродушная поэтесса с округлившимся чревом – обращалась к ней прямо. Другие только косились, ожидая, когда она проявит свою силу.

Больнее всего одиночество ранило ее летними ночами. Дамы, сидя в коридоре, расчесывали волосы и тихо переговаривались. Их кожа горела от жара. Императрица Сипво часто манила Унору к себе, но та ее дичилась.

Просить о милости Купоза было нельзя. Поможет только император Йороду.

Настало и минуло лето. Осень выкрасила листья красным, позолотила. Унора ждала императора, редко выходившего из внутреннего дворца. Ей нужно было поговорить, а она лишь однажды мельком увидела его, когда он посещал супругу, – яркая полоска воротника под черными волосами; достоинство в осанке.

Унора терпеливо ждала.

Императрице Сипво девушка скоро наскучила. Не умела она вышивать на облаках или спрясть из морской пены прекрасного принца. Ее сила – дар Паяти – была неосязаемой. Ее отослали за внутренний дворец, в каморку с худым потолком. Слуги следили за жаровней, и все же Унору била дрожь.

В Афе люди, чтобы согреться зимой, танцевали, даже когда тела не хотели слушаться. Пришла пора вспомнить прошлое. На следующий день она поднялась до рассвета, вышла в крытую галерею, опоясавшую внутренний дворец. На севере с нее открывался вид на гору Ипьеда.

Встав перед ней, Унора принялась танцевать.

Великая императрица ушла в горы. О том же мечтала Унора. Если не сумеет добраться до императора, найдет другой способ помочь отцу – но она не представляла, с чего начать. А пока сбегала в свой зимний танец.

Перемены, раз начавшись, не прекращаются. Однажды ночью ей под дверь подсунули записку с двумя белыми невиданного совершенства листками листопадных деревьев.

Бессонный, блуждал до восхода
Без радости и надежды, пока не увидел
танец свитой из лунного света девы.
Очарованный, мечтаю
и спать не ложусь до полночи,
Дожидаясь первого света в надежде
вновь увидеть танец ее и услышать смех.

Кто-то ее видел. Ей бы смутиться, но Уноре было так одиноко, так холодно. Она попросила посланца вернуться с теркой для чернил, кистью и пипеткой воды.