Ему грезилось, что поезд увез его далеко в Запустенье и остановился посреди безбрежного океана мягко колышущейся травы. Дверь открылась от легчайшего прикосновения, и он вышел навстречу тишине и покою, дарованному ему Господом. Вокруг в совершенной гармонии жужжали насекомые, тысячи птиц величаво кружили в небе, неспешно взмахивая крыльями. «Эдем, – подумал он. – Многообразие форм – главное чудо мироздания».

Когда лихорадка спала и он смог сесть на постели, врачи заявили, что ему следует больше заботиться о себе. Он с готовностью согласился и пообещал, что будет бережно относиться к своему телу и разуму, поскольку они дарованы Всевышним. В нем разгоралась новая убежденность, он осознал, что Запустенье – не просто средство достижения цели, не просто опасность, которую необходимо испытать на себе, но и благоприятная возможность.

После выздоровления он на долгие месяцы погрузился в научный поиск, изучил все материалы о Запустенье, какие только сумел найти. Разумеется, в первую голову этой темой занималось Общество, применявшее откровенно дилетантский подход. По большей части это были вымороченные гипотезы, бедные ссылками статьи и записки сельских священников. Точные же научные сведения были попросту недоступны. Естественно, в первые годы трансформаций какие-то экспедиции отправлялись вглубь страны. Как ни крути, это в природе человека – стремление нанести на карту, собрать образцы, проникнуть в суть. Но ни одна экспедиция не вернулась, и вскоре было запрещено снаряжать новые. Исключительное право на доступ в Запустенье закрепила за собой компания, ее так называемые картографы. И они ревностно защищали свои находки, делясь мелкими крохами только с академическим журналом, который сами же издавали.

«Сколько открытий проходит мимо нас? – рассуждал Грей. – Какие возможности для изучения, для понимания? Много ли пользы от этой секретности для научного прогресса?»

Постепенно у него в голове начал складываться план. Одновременно он разыскал своего спасителя, оказавшегося механиком Транссибирского экспресса, и втерся в доверие, распивая с ним черри и обсуждая механику поезда.

Стараясь говорить простыми словами, понятными даже механику, Грей объяснил Алексею: он пришел к убеждению, что найдет в Запустенье подтверждения своей гипотезе о мимикрии – доказательства того, что внутри каждого существа заложено стремление к более совершенной форме. Именно это стремление и стоит за трансформациями. Запустенье можно постичь только одним способом – рассматривая его как безграничное полотно с иллюстрациями Божественного учения. Как новый Сад Эдема.

Конечно, потребовалось немало времени, чтобы склонить механика к своему образу мыслей, и еще больше – чтобы убедить в необходимости того, что предстоит сделать. Как бы ни был предан юноша компании, та видела в нем всего лишь шестеренку в ее механизме и принимала как данность все его таланты. Разве не в силах он добиться большего? Разве не видит, какой огромный вклад может внести в науку? Вдвоем они способны изменить все понимание мира. «Наши имена не будут забыты, – говорил Грей. – Не об этом ли мечтает каждый человек? Остаться в памяти чем-то большим, нежели строчка в конторской книге, суммирующая всю твою жизнь, все усилия, затраченные на то, чтобы сделать богаче других людей».

На этом Грей и поймал Алексея, и увидел в его глазах осознание. Наутро механик пришел к Грею, преисполненный волнением, и сказал, что придумал способ осуществить план: он остановит поезд на достаточно долгое время, чтобы Грей смог выбраться наружу и добыть необходимые образцы. В тот же самый день компания объявила, что рейсы возобновляются и поезд прибудет в Москву как раз к открытию выставки. Еще одно подтверждение того, что замысел благословил сам Господь, если и была нужда в таких подтверждениях.

Грей кладет книгу на место и направляется к одному из столов. Преодолевая желание поднять голову, он слышит, как механик укладывает инструменты в ящик и проходит вдоль полок, словно выбирая, что бы почитать. Хлопает дверь. Грей наконец оборачивается и видит, что «История железнодорожных мостов Европы» исчезла. Теплое сияние торжества наполняет его. Дело сдвинулось. Да, предстоит еще немало трудностей, но он справится. Его будет направлять вера. Он задумался над названием своего будущего трактата. «Натуральная философия Грея». Нет, слишком эгоистично. «Рассуждения о Новом Эдеме». Да, может быть…

В этот момент, прерывая мечтания Грея, в библиотеку входит молодая вдова – Мария? – и обращается к стюарду, тут же вытянувшемуся по струнке.

– …Но как можно гарантировать, что поезду ничто не угрожает? Так ли прочны на самом деле двери? А стекла? Откуда известно, что они выдержат… любое воздействие?

Она обмахивает лицо веером, а стюард вытягивается еще сильней. Грей неодобрительно морщится.

– Никто не проникнет, мадам, можете положиться на мои слова. Ни самое могучее животное на свете, ни самый ловкий взломщик. Поезд защищен лучше, чем любое бронированное банковское хранилище в целом мире…

«Никто не проникнет сюда и не выберется, не имея двух наборов ключей и не зная шифра, который меняется перед каждым рейсом, – объяснял механик. – Но я знаю, как их заполучить… В прежние рейсы не было бы никаких шансов. Но сейчас? Думаю, теперь способ есть».

Разумеется, выйти из поезда – это только начало.

– …И уверяю вас, мадам, что это стекло не расколется даже при землетрясении…

– Но разве не было никаких неприятностей в последнем…

– Больше подобного не случится, мадам. Виновник был установлен – к сожалению, он не справился с работой. Но теперь по новому протоколу…

Грей демонстративно кашляет. Это же библиотека, в конце-то концов!

– Приношу извинения, – говорит молодая вдова, и Грей снисходительно машет рукой.

Этим утром, когда будущее нетерпеливо манит его, он настроен благодушно. Грей складывает пальцы домиком и смотрит на заросшую высокой травой равнину. Какими обещаниями наполнена эта страна под бескрайним голубым небом! Он словно ощущает под ногами землю, в волосах – дуновение ветра, а на кончиках пальцев – чудеса, что ему предстоит открыть. Потом достает из кармана блокнот и перелистывает страницы с начерченными от руки картами, скрупулезно скопированными с тех, что приносил ему механик. Все они снабжены подробными примечаниями, но только одна отмечена красным кружком. Вот это место, за многие мили от железнодорожного полотна, выбрал Грей после долгих размышлений.

– Смотрите! Что это?

Молодая вдова у окна напротив даже не пытается понизить голос. Грей вздыхает, но, конечно же, не может удержаться и оборачивается. В первые мгновения ему кажется, что это обнажение бледно-розовой горной породы, но тут он понимает, что оно движется… Нет, это его поверхность движется, словно живая, с множеством… Он резко встает и решительно шагает к женщине, приложившей ладони к оконному стеклу.

– Это поезд, – шепчет она.

«Нет, – думает Грей, – это то, что осталось от поезда».

Очертания паровоза и вагонов, только перевернутых и полуистлевших, но еще узнаваемых. И там, под массой похожих на крабов существ, что снуют, покачиваясь, туда-сюда, есть что-то еще – целая колония каких-то неведомых тварей с бледными тельцами, карабкающихся друг на друга, отчего обломки поезда кажутся до невозможности живыми.

– Постарайтесь не смотреть на это, – говорит стюард. – А если не можете отвернуться, сожмите что-нибудь в руке.

– Что с ним случилось?

Грей обхватывает пальцами железный крест в нагрудном кармане, возле сердца. Чем дольше он смотрит на обломки, тем сильнее подозрение, что в движении тварей есть некий порядок, словно рой пчел кружится вокруг матки.

– Первые рейсы не всегда заканчивались успешно. Случались аварии, крушения… Разумеется, приходилось оставлять поезда на месте, но сейчас…

– Как вы выдерживаете? – срывающимся голосом спрашивает вдова. – Работая здесь, видя все это? Как заставляете себя снова и снова садиться в поезд?

Стюард потирает подбородок, но не смотрит в окно.

– Ко всему привыкаешь, – не слишком убедительно отвечает он.

– Странно, – говорит вдова. – Я много читала о Запустенье, но все равно не ожидала… Это напоминание людям, нам самим, о том, что…

Она умолкает на полуслове.

«Напоминание о том, что все может пойти не по плану», – мысленно заканчивает за нее Грей.

Тень

У Вэйвэй день проходит в вихре хлопот и повелительных выкриков. Всегда появляется еще одно задание, которое нужно исполнить: вымыть пол, начистить латунную фурнитуру, найти пропавший багаж, разбудить и поторопить пассажиров. Ее роль в поезде не очерчена так четко, как у стюардов, кондукторов, кочегаров, машинистов и охранников, и это ужасно раздражает, потому что дела не заканчиваются никогда, но зато можно попасть в любую часть поезда, объясняя, что бежишь по чьему-то важному поручению.

Мысли перескакивают с одного на другое.

«Что ты видела ночью?»

Ничего. Просто игра света, следствие нервозности пассажиров.

«Или это была игра твоего воображения?»

Нужно отнести гору подносов в первый класс и перемыть еще большую гору грязной посуды.

«Глаза в темноте».

Она врезается с разбега в стюарда посреди столового вагона, забрызгивает чаем его униформу и забывает прихватить тряпку из служебного вагона. Стюарды ругают ее, и даже Аня Кашарина отчитывает за беззаботность и прогоняет из кухни половником.

В жилом отсеке команды висит огромный плакат с приветливым молодым человеком в униформе компании и текстом: «Вы как-то странно себя чувствуете? Не можете что-то вспомнить? Обратитесь к врачу!» Вэйвэй проносится мимо с опущенной головой.

«Не говори никому!» – шепчет она плакату.

Вот только в голове эхом повторяется утренний вопрос Марии Петровны: «Это правда, что вы ничего не помните?»

И раньше случалось, что рейс оставлял смутные, не внушающие доверия воспоминания. Один раз весь поезд охватила такая сонливость, что пассажиры уткнулись лицом в тарелку, а команда задремала на своих постах. И только кочегары день за днем, не смыкая глаз, кормили ненасытную топку паровоза. Обсуждая этот случай с капитаном, врач предположил, что от напасти, поразившей весь состав, кочегаров уберег жар. Но среди команды ходили слухи, что Запустенье просто «поняло». Не дало кочегарам уснуть, потому что они кормили паровоз – такой же голодный, как и само Запустенье. Подобное понимает подобное. «Родство, вот что это такое», – говорила Аня Кашарина, имеющая склонность к мистике, хотя она, конечно, не сказала бы этих слов при Воронах. В том рейсе все видели одинаковые сны. Как шли по снегу, не оставляя следов. Из темноты за ними наблюдали глаза. В другом рейсе обитателей поезда одолело странное желание рисовать. Они изображали на стенах удивительных существ, уверяя потом, что никогда не видели похожих. Компании пришлось немало потрудиться, чтобы эта история не вышла за пределы поезда. Администрация мгновенно разобралась с теми из команды, кто не умел держать язык за зубами.

Но последний рейс был совсем другим. «Это правда, что вы ничего не помните?»

Одна лишь пустота там, где должны быть воспоминания. Когда же Вэйвэй словно бы очнулась от сна без сновидений, она увидела, что поезд приближается к Стене и станции «Бдение». Увидела, что все зеркала в поезде разбиты, лакированное дерево на стенах изрезано полосами и спиралями.

Вэйвэй потирает выпуклый шрам на правой ладони. Некоторые пассажиры так и не оправились. Их разум распался на фрагменты, как в калейдоскопе, который изготовил для нее когда-то мастер-стеклодел. Непрерывно меняющиеся узоры невозможно удержать в памяти. К моменту прибытия в Пекин трое пассажиров третьего класса скончались.

Она замирает на месте и сердито смотрит на улыбающегося с плаката человека. Нет, у нее с головой ничего не случилось. Но в складском вагоне прячется что-то чужое. Кто-то чужой.