Я вешаю трубку и упираюсь лбом в стекло, решая подумать о странном поведении Эйдена в другой раз. У меня сейчас просто нет ни времени, ни сил разбираться с этим. И в любом случае, скорее всего, это связано с болезнью мамы. Мы все четыре брата справляемся с маминым раком различными нездоровыми способами, и полагаю, есть что-то похуже, чем редкое воздержание от плотских утех.

– Привет, Шон, – раздается низкий голос у меня за спиной. Я поворачиваюсь и вижу Скарлетт – бледнокожую веснушчатую танцовщицу, которая мне очень нравится. Кстати, ее волосы соответствуют ее имени.

Во всех местах.

Я одариваю ее ленивой улыбкой.

– И тебе привет.

На ней шелковый халат, но она расстегивает его посередине, когда подходит ко мне и прижимает ладони к моей груди.

– Как насчет приватного танца для моего большого мальчика? – мурлычет она.

Городские огни, мерцающие снаружи, добавляют ее образу привлекательности, но несмотря на это, я ничего не могу поделать с тем, что мои мысли возвращаются к сегодняшнему утру, к Зенни в солнечном свете, к Зенни, примостившейся на краю столешницы. К ее пухлым губам, к карим, похожим на расплавленную медь, глазам и к крошечному пирсингу в носу. К опьяняющей смеси смелости и застенчивости, которую Зенни показывает каждый раз, когда говорит.

Ничего не могу поделать с тем, что мое тело следует за моим разумом, мой член довольно грубо напоминает мне, что ему не стало легче после утреннего эпизода с Зенни, что последние две недели он не видел ничего, кроме моей руки.

– Я бы не отказался от нечто большего, чем приватный танец? – говорю я, взяв Скарлетт за локоть, и веду ее обратно по коридору в одну из закрытых комнат. – Мне нужно немного расслабиться.

– Эти услуги оплачиваются дополнительно, – говорит Скарлетт с довольным видом. – Но для тебя я сделаю скидку.

Мы заходим в закрытую комнату, и Скарлетт толкает меня на маленький диванчик, забирается ко мне на колени и дергает за галстук. Я выдыхаю с облегчением, которое не имеет ничего общего с тем фактом, что о моем лишенном внимания члене скоро как следует позаботятся. (Ну, почти ничего общего.)

Нет, я испытываю облегчение, потому что теперь после этого сумасшедшего дня все возвращается на круги своя. Я придумал способ избегать Зенни, угодить Валдману, сдержать обещание, данное Элайдже, и сейчас я именно там, где и должен быть – расслабляюсь со стаканом виски в руках и жду, когда теплые губы заставят меня почувствовать себя лучше.

Я специалист по решению проблем. Я устранил проблему и теперь могу перестать думать об этом.

И о Зенни.

VII

Только я не могу перестать думать о ней.

Не могу перестать думать о ней, когда Скарлетт встает на колени между моих ног и доставляет мне удовольствие. Не могу перестать думать о ней, когда возвращаюсь в свой пентхаус и убираю посуду, которую Эйден оставил в раковине. Не могу перестать думать о ней, когда принимаю душ и засыпаю, а затем на следующий день, когда иду в офис и когда забираю маму из больницы. И на следующий день после этого.

И особенно не могу отделаться от мыслей о ней, когда сижу в процедурной и читаю для мамы вслух последний роман саги Уэйкфилда «В объятиях опального герцога».

– А как насчет моего приданого? Полагаю, для вас оно ничего не значит? – читаю я и тут же продолжаю, подражая голосу опального герцога:

– Оно ничего не значит с первого дня, как я вас увидел.

Ну, по крайней мере, мне кажется, что опальный герцог говорил так.

– И какой же это будет день, ваша светлость? Тот, когда я родилась и мой отец пообещал меня вам в качестве расплаты за свои долги перед вашей семьей? Или тот вечер, когда вы впервые увидели меня уже взрослой женщиной во время моего первого выхода в свет? – спрашиваю я голосом юной Элинор Уэйкфилд и отвечаю снова голосом герцога:

– Сомневаюсь, что вы поверите мне, если я отвечу, что оба?

– Он лжет, – вмешивается медсестра онкологического отделения. – До вечеринки у Олмаков он думал о ней только как о дойной корове.

– Нет, нет, – возражает Эммет из кресла рядом с мамой. Он поправляет одеяло вокруг ее ног и поднимает вверх бледный крючковатый палец, чтобы придать значение своим хриплым словам. – Его чувства по отношению к ней всегда были сложными, потому что он обручен с девушкой, которая была слишком молода, и ему пришлось многие годы ее игнорировать. А потом он потерял все и на той же неделе снова увидел ее…

– А я думаю, что он всегда любил ее, не принимая в расчет деньги, – перебивает мама, размахивая банкой «Маунтин Дью», – просто до бала у него не возникало желания ее трахнуть.

– Мам!

– Что? Это правда.

– Я знаю, что это правда, но… – обвожу рукой процедурную, где находятся еще около десяти человек маминого возраста или старше. – Мы в общественном месте. И знаешь… – Я понижаю голос до сдержанного шепота: – …Тут пожилые люди.

– Сынок, я воевал во Вьетнаме, – ворчит Эммет. – Думаешь, я раньше не слышал слова «трахаться»?

– Оно есть в книге, – добавляет медсестра. – Кажется, герцог даже говорит что-то вроде: «Я хочу трахнуть ее прямо здесь, на балконе, и к черту приданое».

– Шон, посмотри на меня, – просит мама, и я смотрю на Кэролин Белл. На ее немного широкий рот и ямочки на щеках – точно такие же, как у всех моих братьев и у меня. На гладкие, почти без морщин черты лица, которое кажется почти неземным и необычным из-за отсутствия бровей и ресниц. На шелковый шарф, обернутый вокруг того, что раньше было густыми каштановыми волосами, а теперь представляет собой лишь голую кожу.

– Да, мама.

Она наклоняет голову и демонстративно произносит:

– Трахаться, трахаться, трахаться…

Я закрываю лицо руками и бормочу в ладони:

– О бо-о-же-е!

– Продолжай читать, сынок, я не могу тут сидеть весь день, – требует Эммет, и Розали, сидящая по другую сторону от мамы, хмыкает в знак согласия, хотя я точно знаю, что обычно она дремлет большую часть чтений Шона Белла.

В течение последних трех месяцев пациенты, по утрам четверга проходящие курс химиотерапии, слушают мое повествование о последних двух книгах саги об Уэйкфилдах. Мы с мамой читаем любовные романы с тех пор, как она после похорон Лиззи застукала меня за попыткой умыкнуть с собой в колледж «В постели пирата», и вместо того, чтобы посмеяться надо мной, снабдила двумя следующими романами серии в мягкой обложке. С тех пор мы вместе поглощаем книги в нашем маленьком книжном клубе «Только для Беллов» и, хотя нам нравятся некоторые современные любовные романы, в большей степени предпочитаем истории с разбойниками, повесами, замками и тому подобное. А когда у мамы обнаружили рак, мы оба осознали, что нам необходима пища для душевного комфорта, поэтому вернулись к саге об Уэйкфилдах, к тем самым книгам, которые стали причиной основания неофициального книжного клуба Беллов.

К тому же за чтением сеансы химиотерапии проходят быстрее.

Интересно, знает ли Зенни, что она подтолкнула меня к той книге про пирата много лет назад?

Я продолжаю читать, не обращая внимание на протесты буквально каждого пациента в палате и медсестры, когда пропускаю сцену секса.

– Да ладно, – жалуется Розали, ее глаза по-прежнему закрыты. – Мы ждали этого несколько недель.

– Ребята, – возмущаюсь я. – Я не могу читать такое при маме.

– Притворись, что я тебя не слышу, – говорит мама. – Когда ты был подростком, у тебя это отлично получалось, и ты думал, что я не слышу, как ты тайком приводил девочек в свою комнату.

– Я сейчас уйду. Клянусь всем святым, что сделаю это. И оставлю тебя здесь весь день смотреть «Эллен».

– Если уйдешь, не забудь оставить книгу, – твердо говорит мама, и мои угрозы так же бесполезны, как и тогда, когда я был мальчишкой. – Тогда я прочту сексуальную сцену вслух.

По какой-то причине сама мысль об этом вызывает у меня стыд, и после того, как пациенты угрожают взбунтоваться и вырвать книгу у меня из рук, я уступаю и читаю вслух сцену, в которой опальный герцог, наконец, заявляет права на девственность Элеоноры.

По все комнате раздаются аплодисменты, когда Элеонора достигает кульминации, и герцог, наконец, изливает свои потоки страсти в лоно девушки.

– Это все, о чем я мечтала. – произношу я голосом Элеоноры и продолжаю, испытывая угрызения совести. – Но герцог содрогнулся от этих слов. Он сразу же почувствовал вину за то, что сделал, и жуткое раскаяние. Когда-то давным-давно он поклялся защищать эту девушку, а теперь кувыркался с ней в постели без всяких обещаний того, что она заслуживала. А она заслуживала свадьбы, будущего, обещания любви. И все, что он ей подарил, – это несколько мгновений удовольствия и целую жизнь сожалений.

* * *

– Шон, старина.

Я поднимаю глаза и вижу единственного человека, которого с радостью увидел бы кастрированным, а затем волочащимся за упряжкой диких лошадей, а затем, возможно, кастрированным еще раз, чтоб уж наверняка. (Ладно, может, и нет, но я определенно нарисовал бы член у него на лице, если бы когда-нибудь нашел его в отключке.)

– Не входи, – говорю я мужчине, стоящему в дверях.

– Должен сказать, ты действительно знаешь, как их выбирать, – говорит Чарльз Норткатт, игнорируя мою просьбу. Он белый, моего возраста, возможно, в лучшей форме, хотя, может быть, это просто правильно подобранная одежда. Он также напыщенный придурок и еще один любимый сотрудник Валдмана.

Я его ненавижу.

– Не смей садиться, – предупреждаю я.

Он садится.

– Эта монашка, Зенобия, мать честная, та еще штучка. Бьюсь об заклад, что под этой одеждой святоши скрывается убийственное тело.

Красная пелена гнева сразу же застилает мои глаза. Я опускаю взгляд на свои руки, лежащие на клавиатуре ноутбука – и они дрожат. Что, черт возьми, со мной не так? Ненавижу Норткатта и считаю его мудаком, но меня никогда так сильно не бесили его дебильные речи… хотя, возможно, мне следовало взбеситься раньше.

– Чего тебе надо, Чарльз? – спрашиваю я спокойным тоном, давая ясно понять, что мне все равно. Только это не совсем так, если дело касается Зенни. Мне приходится отодвинуться от стола и скрестить руки на груди, чтобы он не заметил, насколько я разозлился, услышав, что он говорит о ней в таком тоне. И это исключительно потому, что она младшая сестра Элайджи. И я обещал защищать ее… а Норткатт опасный человек.

К сожалению, Норткатта не одурачить моим наигранным безразличием, и в его глазах появляется новый блеск.

– Так почему же ты отдал это дело Валдману? Монахиня тебе отказала?

– Я держу свой член в штанах, когда работаю, – лукавлю и огрызаюсь в ответ, и мы оба это знаем. Я никогда не переходил границ с подчиненными или коллегами, но я король перепихонов на корпоративных вечеринках и в барах отелей во время конференций, и любимчик скучающих жен. Меня это в буквальном смысле никогда не волновало, до настоящего момента, потому что сейчас я не могу показать Чарльзу свое моральное превосходство, и это хреново. Мне хотелось бы думать, что мы с ним абсолютно непохожи. В смысле я тоже белый, но человека с таким самомнением, как у Чарльза Норткатта, надо еще поискать.

– Что ж, какова бы ни была причина твоего отказа работать с ней, хочу поблагодарить тебя. Думаю, я хорошо развлекусь, лишая девственности эту монашку.

Я со всей силы бью ладонью по столу.

И я так же удивлен своей реакцией, как и Норткатт, но я не трачу время на анализ своих действий.

– Держись от нее подальше, мать твою, – рычу я.

– Или что? – интересуется Норткатт, приподнимая брови в легком изумлении. – Шон, ты сам отошел от этого дела. Что, по-твоему, Валдман должен был сделать, когда ты попросил его найти кого-то другого? Доверить стажеру исправлять твою ошибку, которая может уничтожить нашу фирму?

Я злюсь, потому что он прав, и мне стоило все хорошенько обдумать и спланировать, прежде чем просить у Валдмана разрешения отойти в сторону. Но, черт побери. Я был не в себе из-за Зенни и своего обещания Элайдже… и того прерванного поцелуя, и бессонной ночи, проведенной с мамой в больнице, и…

Норткатт встает, застегивает пиджак и одаривает меня хищной улыбкой.