Надо отметить, что про мои еженедельные походы на вокзал не знал никто из домашних. Это было бы настоящим шоком для мужа. «Тата и бомжи? – спросил бы он. – Ты больная?» Ну, в некоторой степени, да. Чего уж тут таить. Но чтобы не раскрывать себя раньше срока, об этом я умалчивала.

Первый раз я пришла на вокзал зимой. Меня предупредили, что нужно взять теплые вещи. И я несла два мешка шарфов, варежек и шерстяных носков. Увидела пакеты, которые принесли другие. Удивилась: в одном была норковая шуба, но ее никто не взял. Может, была мала?

За вещи дрались. Грязное не брали, пренебрежительно выбрасывая и беря другое – почище и красивее. Вещи с этикетками разлетались сразу.

У бидонов с едой была толчея, там все не как мы привыкли: уважительно-прохладно бомжи не общаются. Тут стоят с разбитыми носами замерзающие люди. Если надо, вам тоже физиономию подправят. Действовать на раздаче нужно четко и слаженно с другими членами команды – с бездомными не рассусоливают. Тебя запросто снесут в ожидании тарелки, если будешь медлить. К тому же бездомные подходят за едой по второму, третьему, а иногда четвертому кругу. Им нужно отказывать, иначе еды не хватит тем, кто не дерется и не хамит. Такие есть. После раздачи мы всегда читали жития святых. У кого в этот день из святых праздник, про того и читали.

Несколько человек из всей этой толпы почти всегда были не как все. Относительно чистые, вежливые и немного стесняющиеся своего положения. Им было интересно поговорить, а просить помощь они не решались. Оказаться на улице очень просто. Мошенники могут переписать на себя квартиру; родственники сжечь ее; а жены/мужья выставить за дверь в городе, в котором, кроме семьи, никого нет.

Была на Киевском вокзале Примадонна. Так звали Наталью, женщину лет пятидесяти. Ее все боялись, она ругалась матом, могла накинуться и побить любого. Проще говоря, была грозой вокзала. Я слышала о ней задолго до моего первого появления там. И так случилось, что первый раз, идя к месту раздачи еды, я обратилась за помощью к женщине, вместе со мной переходившей дорогу. Я спросила, где именно волонтеры кормят бездомных. Эта женщина тоже несла что-то в пакетах и подсказала мне. Тогда я, чтобы продолжить разговор, спросила про Примадонну. И, о чудо, эта женщина оказалась ее сестрой.

Мы вместе дошли до контейнеров с едой, к нам подошла Примадонна и стала разбирать пакеты. Кажется, взяла носки, но очень радовалась красивому платку, его тоже взяла. Благодаря сестре и платку мы подружились. На второй или третий раз она рассказала, что сестра ее и выгнала на улицу. Правда ли это – неизвестно. Наталья периодически лечилась в психиатрической клинике, и нападения на людей были связаны с каким-то диагнозом. Вещи она выкрикивала часто страшные, это можно было объяснить и духовными причинами. Ведь кричала она сильнее и страшнее всего именно во время чтения житий святых.

В один из дней, после жития, я отправилась к ней под дерево. Было тепло. Она сидела поодаль ото всех, и я, не беспокоясь за свою безопасность, подошла к ней. Ни разу она не тронула меня, и я решила взять с собой житие святой Наталии, воспользоваться правом тезки. Можете себе представить, что Примадонна знала житие святой Наталии местами наизусть! Она прерывала меня и цитировала целые отрывки из жития Адриана и Наталии, как когда-то заучила. Она любила свою святую. А я полюбила ее.

Ни разу на Киевском я не надела маску. Однажды мне приятель сказал что-то вроде: «Это безумие – идти к ним без средств защиты, у тебя дети, а среди бомжей туберкулез». Я помню свою реакцию на его слова, как сейчас: это был шок. Я ни разу не сомневалась, что Бог все держит под контролем. Я взвесила каждое слово и, не поколебавшись, ответила: «Возможно, ты и прав, но для меня тут нет страха, я верю, что я все делаю правильно». Потом я еще раз вернулась к его словам и честно себе ответила, что все делаю в соответствии с совестью. Я не боялась и не сомневалась. Сейчас бы так я уже не смогла.

После кормежки мы всегда шли внутрь вокзала и покупали себе чай, чтобы отогреться и обсудить насущные вопросы. Нужно ли скинуться деньгами, нужна ли помощь с машиной и у кого как дела дома. Ребята, с которыми мы кормили бездомных, искренне горели желанием помогать. Мы придумывали название нашему проекту, кто-то говорил, что нужно активно вести соцсети, ведь это поможет рассказать о благотворительности тем, кто после работы сидит на диване. Кто-то из парней начал вести группу Вконтакте. Название «НебомЖивы» впервые было произнесено Авитом Биджамовым после нашего чая в стенах вокзала. А лидером этого движения стал Дима Билык.

Это произошло как-то вскоре после нашего молебна в Марфо-Мариинской обители у раки с мощами святой Елизаветы Федоровны. Мы читали акафист святой по очереди, стоя на коленях. Нас было около пяти человек. Потом еще кто-то сказал, что сейчас так помолимся, что каждый из нас навсегда свяжет свою жизнь с благотворительностью. Так и случилось. Только Димин проект «НебомЖивы» теперь принадлежит другим людям. В благотворительности, как и везде, клювом не щелкают. А на вокзалах при кормежках теперь, говорят, навели порядок.

В благотворительности, как в бизнесе или на войне. Но этого я не знала. Я закончила миссионерские курсы в храме апостола Фомы на Кантемировской, где убили отца Даниила Сысоева. И все искала свой путь. Несколько раз в неделю я настойчиво ходила в Храм Христа Спасителя к мощам свт. Филарета Дроздова (кстати, родственника телеведущего Николая Дроздова) и просила помочь мне найти служение, близкое по духу и талантам.

Молилась я просто и даже дерзко, примерно так: «Святитель Филарет, помоги мне. Подскажи, где я могу быть полезной послужить Богу. Ты миссионер и катехизатор, я тоже закончила миссионерские курсы. Но тебе было легче, ты мужчина, ты можешь послужить в алтаре, а где пригодиться мне, женщине?» Надеюсь, это немного развеселило святого и явно озадачило. Взывала я к своей беспомощности и несколько манипулировала. Молилась я долго и в конце концов решила уточнить один важный момент: «Святитель Филарет, только не надо меня в антиабортную деятельность, я пробовала себя там, но это не мое. Там много несчастных женщин, для которых у меня нет ответа. И там их расчлененные дети. Я не справлюсь».

«…и стал тогда Кролик жалобно умолять Лиса:

„Делай со мной все, что хочешь,

только не бросай меня в терновый куст!“»

Если вспомнить сказку, то кролик умолял лиса не кидать его в куст по одной причине: из куста он мог выбраться. Это была уловка и обман, которые помогли братцу Кролику избежать смерти. Я не знала, что в помощи беременным я найду свой путь. Но получилось ровно как в сказке. Может, подсознательно, но я просила не ставить меня туда, куда я в итоге попала и пригодилась.

Но перед этим была война. На тот момент я родила троих детей. Последнего – в 25 лет. Тогда я искала вид служения людям и отправилась в Косово. А началось все с младенца. Вернее, с того, что его не было.

Сербский младенец

«А у вас есть дети?» – я задала этот вопрос Майе, сербской молодой девушке в Черногории. Она мне помогала сидеть с тремя детьми каждое утро, с 6 до 9. Я успевала за это время принять душ, приготовить завтрак детям и поесть сама. Дальше сербкиня (а вовсе не сербка, на русский манер) уходила работать в ресторан, а я проводила целый день одна с детьми. Старшей было четыре года, среднему – два, а младшей – год. В Москве загорелись торфяники, и я застряла на море вместо двух недель на два месяца. Очень скоро я познакомилась с условно русскоговорящими сербами, молодой парой. Супруга предложила мне помощь на раннее утро. И в первый же день я спросила у нее про детей.

Говорить по-русски она могла всего несколько фраз, но языки похожи, и мы понимали друга друга через жесты и мимику. Я увидела, что она расстроилась от моего вопроса. Обрывочно я поняла, что детей у них нет около пяти лет и, возможно, не будет. Я не очень разобрала почему, но зато узнала, что ее супруг и его родные – беженцы. Они скромно живут сейчас в центральной Сербии, а на лето приезжают в Черногорию подработать. Ее супруг бежал из Косово во время конфликта в 1999 году, когда бомбили Белград, а в Косово была резня. Коренные сербы жестоко вытеснялись албанцами. Он и его четверо братьев и сестер, вместе с родителями, под обстрелом покидали родной дом. Они запрыгнули в машину, не взяв с собой ничего.

Доехав до ближайшего свободного от албанцев города, семья моего друга нашла заброшенный дом. Он был старый и перекосившийся, в крыше зияла дыра. В нем они и жили, когда мы с детьми, подружившись, приехали в гости. Мы подружились семьями и через два месяца расставались с трудом. Они говорили, что привыкли видеть русских с двумя детьми, даже апартаменты рассчитаны на одно-двухдетные семьи. А тут молодая русская с тремя почти погодками. В аэропорту мы прощались со слезами. И я придумала план, как им помочь родить.

Вернувшись в Россию, я стала молиться о них. Постоянно поминала их в храме и дома в молитве, обязательно заезжала в храмы по пути, если выбиралась из дома по делам. Мы созванивались, но вести о беременности не было. А время шло. И тогда я позвонила подруге: «Ань, привет! Какие иконы дарят тем, у кого нет детей?» – «Феодоровскую икону Божьей Матери, конечно». И я поехала за ней.

Вошла в магазин, где продают писанные иконы. Попросила показать все Феодоровские Богородичные. Увидела. Много каноничных знакомых икон. Строгий лик, темно-зеленые цвета. У Младенца до колена оголена ножка. Какую выбрать? И в этот момент продавец показал мне еще одну Феодоровскую, совсем не каноничную: ярко-красно-золотое изображение, даже матрешечное немного. Лик у Богородицы какой-то русский: она румяная, даже немного пухлые щеки. И мне так понравилось. Я представила, как мои сербы будут у этой иконы деток просить, а Богородица до-о-обрая, щедрая. «Беру, – говорю. – Заверните хорошенечко, она в Сербию поедет почтой».

Вышла я в холодный декабрь с этой иконой и хотела было побежать в службу доставки, а рабочий день кончился. Я расстроилась. Ведь так хотела побыстрей моих друзей обрадовать. На завтра я уже стояла в самой известной в мире службе доставки грузов и оформляла посылку. Проконтролировала, как икону завернули, несколько раз переспросила, не узнают ли получатели стоимость иконы, которую с моих слов записал оператор на случай потери отправления. Все было сделано, и я расписалась. Мне обозначили дату доставки через три дня, 17 декабря. И я на ломаном сербском кричала на улице в трубку:

«Седам-наести-де-цем-бар!»^[2]. Повторяя и повторяя это «седамнаести», но это было очень им непонятно. А когда они уяснили, я смеялась и была счастлива до седьмого неба. Осталось лечь на печку и ждать чуда.

Семнадцатое декабря. В этот день у моего брата день рождения. Ну и конечно, дата доставки самого ценного груза в мире, русской иконы моим братьям-сербам. Звоню. «Нет, нам не звонили с почты». Нет, квитка у них тоже нет. Странно. И вдруг звонок от них, вопросительно-тревожный: «Нам нужно заплатить за икону 2 тысячи евро. Но у нас их нет». Дурацкое недоразумение, в сердцах думаю я, какие деньги?! Пытаюсь разобраться, позвонив в службу доставки. Там говорят мне, что сумма иконы слишком большая и получающей стороне нужно заплатить налог. «Постойте, – говорю я, – но ведь и сумма небольшая, и раскрыть ее не должны были получателям?!»