Москва, Ваганьковское кладбище, июль, наши дни

Следователь прокуратуры, молодая красивая девка из нашего Следственного управления, сразу видно, вчерашняя выпускница Академии, вырядилась на подобного рода следственное действие, мягко говоря, слегка вызывающе. Молодежный тонкий пуловер, переливающийся всеми цветами радуги, яркая клетчатая мини-юбка. Завершали прикид цветные полосатые гольфы, как у клоуна, и кроссовки совершенно невообразимого ядовито-желтого цвета.

– Ну и цаца, – присвистнул Суходольский, едва она вылезла из черной служебной «Волги», поправила роскошные темные волосы, упавшие на лицо, и стремительным шагом направилась к нам.

– Всем привет, – панибратски поприветствовала она нас, хотя видела впервые. – Ну что, все в сборе? Вдова и понятые на месте? Возражений не имеется?

– Маргарита Петровна не вдова, а мать, – тихо поправила я ее.

– Хорошо. Я вас услышала. Судмедэксперт на месте? Отлично. Понятые? Это, я вижу, вы, молодые люди?

Молодые люди запойного вида лет под сорок, небритые и сильно помятые, дружно закивали.

– Если все в сборе и возражений ни у кого не имеется, то можем начинать. – Следователь достала из ярко-желтой сумочки и включила маленький блестящий диктофон: – Начало – 13.30 эксгумацию тела Тетерникова Григория Львовича проводит следователь прокуратуры лейтенант юстиции Симина Александра Владимировна. Следственные действия проводятся в присутствии судебно-медицинского эксперта Т.П. Иванова. Съемка следственных действий производится… – сунула она диктофон под самый нос судмедэксперту:

– Зеркальной фотокамерой SONY, запись производится на флеш-карту один и семь мегабайт, – быстро проговорил он, предварительно откашлявшись.

– Понятые… – Следователь покосилась на двух заросших щетиной и оттого поразительно похожих на дикобразов кладбищенских сторожей.

– Молчнов Евгений, – еле внятно пробурчал один из них, пониже ростом, с яйцевидной формой головы и красными, то ли от недосыпа, то ли от беспробудного пьянства слезящимися узкими глазками.

– Представьтесь, пожалуйста, полностью, – недовольно повысила голос следователь, – четко называем свои фамилию, имя, отчество! – И ткнула диктофон прямо мужику под нос.

Тот отшатнулся, еле удержавшись на ногах, и, растерянно озираясь по сторонам, обиженно засопел.

– Ну, смелее, – снова подскочила к нему следователь, – и, показав пальцем место в диктофоне, куда нужно говорить, проворчала: – Так мы с вами до вечера не управимся. А еще гроб выкапывать! Ну, соберитесь уже.

Понятой снова, с опаской глядя на следователя, приблизил губы вплотную к микрофону и, смешно вытянув шею, проблеял:

– Григорьевич я.

– Отличненько. А теперь полностью! Или я что-то непонятно объясняю? – начиная заводиться, громко повторила следователь.

– Молчнов Евгений Григорьевич…

– Теперь вы, – следователь поднесла диктофон его напарнику. Этот мужичок оказался явно покрепче и посообразительней. Он без всяких ужимок, быстрым и ровным, хорошо поставленным приятным баритоном, будто всю жизнь только этим и занимался, представился:

– Кочанов Илья Петрович.

– Могила находится на 196-м участке Ваганьковского кладбища. Ухожена. По периметру металлическая ограда, окрашенная в зеленый цвет, – забубнила Симина в диктофон. – Начинайте, – кивнула она рабочим, и те с готовностью схватились за лопаты.

Сначала мужики ловко подковырнули лопатами, поставили на попа и отодвинули к ограде массивную гранитную могильную плиту. Затем под их инструментами исчезли все зеленые насаждения заботливо ухоженного цветника, потом в нас полетели комья глины. Мы, устав уворачиваться, отошли чуть в сторонку и закурили. Когда рабочие погрузились в яму уже по плечи, из могилы донесся характерный деревянный стук.

– Стоп, – кинулась к могиле следователь. Но у самой ямы резко притормозила, заглянула осторожно, вероятно боясь свалиться вниз. – Осторожно очистите крышку. И подержите конец рулетки. – С этими словами она бросила рабочим серебристую ленту измерительного инструмента. Прищурила один глаз, глядя на вытянутую из могилы рулетку, и опять включила диктофон:

– Гроб находится на глубине один метр семьдесят сантиметров в сгнившем состоянии. На отдельных уцелевших досках крышки видны остатки обивки. Вероятно, использовался красный материал. Крышка прибита к корпусу железными гвоздями. Вы снимаете? – обернулась она к эксперту-криминалисту. Уловив его кивок, наклонилась над могилой и крикнула рабочим:

– Снимайте крышку!

Тотчас из могилы послышался тихий треск отрываемых гнилых досок. Потом все стихло.

– Эй, вы там, – крикнула следователь в яму, – крышку вытащите наверх и сами вылезайте. Мне нужно сфотографировать и описать тело. Вы что там, заснули? Я к кому обращаюсь?

– А тут нет никакого тела, – послышался озадаченный голос одного из рабочих. – Гроб пустой. Ну так что, мы вылезаем?

Я на всякий случай осторожно взяла под руку вдову профессора и сразу почувствовала, как Маргарита Петровна стала медленно оседать на землю, увлекая меня за собой. Ко мне кинулся Суходольский, и мы, подхватив женщину под безвольно повисшие руки, усадили ее на скамейку, очень кстати вкопанную у соседней могилы. Я быстро достала из сумки припасенный заранее раствор аммиака и, открыв флакон, поднесла его к лицу Маргариты Петровны. Она вздрогнула всем телом и открыла глаза.

Москва, ЦПКО имени Горького, февраль 1937

Тетерников назначил ей встречу, еще точно не зная до конца, что хочет сказать. Но, увидев ее прекрасное лицо, чуть тронутое февральским морозцем, решил признаться во всем. Он предложил ей свою руку и сердце, умолял выйти за него замуж. В отчаянии сбивчиво лепетал о том, что не мыслит своей жизни без нее и, в отличие от Каменева, никогда не опустился бы в отношениях с ней до пошлого адюльтера. Она слушала молча и как будто внимательно, а потом вдруг звонко рассмеялась ему прямо в лицо и заявила, что даже если у него и был шанс, то он его уже безнадежно упустил. Потому как она уже несколько недель беременна. Беременна от профессора Каменева! Он был в ярости. Не помня себя, он пришел домой, взял перо и быстро, будто боясь, что совесть наложит запрет на его излияния, настрочил донос в НКВД на своего любимого учителя. Если бы он только мог тогда знать, чем все это закончится!

Подмосковье, Академгородок, октябрь 1959

Тетерникова бросило в жар. Носовой платок, которым он то и дело вытирал лоб, давно промок насквозь, капли пота собирались и капали с кончика профессорского носа на бесценную рукопись. Профессор снял и протер запотевшие очки. Он продолжал читать рукопись, удерживая ее в дрожащих и липких от возбуждения руках. Тетерников понимал, что необходимо успокоиться, взять себя в руки. Тайна, которой владел его учитель профессор Каменев, оказалась слишком страшной. Она абсолютно не укладывалась не только в привычные рамки исторического соцреализма, но и вообще опровергала все, казалось, незыблемые законы природы. Несмотря на это, при всем своем желании профессору Тетерникову не приходило в голову ни одного веского аргумента против доводов, приведенных в рукописи Каменева.

«Нет, – ошеломленно думал Тетерников, нервно теребя мятые страницы, – такого просто не может быть! Все это не более чем вздорный и вредный вымысел, родившийся в воспаленном мозгу сумасшедшего… Хотя кому, как не мне, лучшему ученику профессора Каменева, знать своего учителя. Я же всегда восхищался им, его дерзким и часто своеобразным подходом к работе, стремлением абсолютно все подвергать сомнению и глубочайшему научному анализу… А если к этим его неординарным качествам присовокупить еще и великолепное знание античных языков и скифской клинописи! И наконец, его на редкость живой ум ученого мужа. И все же, – профессор решительно встал с кресла, – эту рукопись необходимо уничтожить, сжечь, а пепел развеять по ветру. Чтобы ни одного слова, ни одной буквы не уцелело! Страшно подумать, как Каменев – ученый с мировым именем – мог так безответственно отнестись к столь величайшему открытию. Взять и вот так запросто уйти из жизни, пустив себе пулю в голову, а величайшую тайну человечества в виде своей бесценной рукописи оставить на хранение молодой любовнице. Слабой беременной женщине, которой столько пришлось пережить в лагерях. Одному богу известно, как эта женщина выдержала, прошла все круги ада, но сохранила доверенную ей тайну. И все равно Тетерников никак не мог понять, почему профессор Каменев спрятал рукопись в своем доме, в квартире, практически доступной любому вошедшему туда, а не доверился ему – своему лучшему ученику? Профессор содрогнулся при одной мысли, что бы ждало все человечество, попади эти мятые листки, испещренные торопливым угловатым почерком светила отечественной археологии, к этим костоломам из НКВД, проводившим обыск на квартире профессора. Просто чудо, что тайник так и не был ими обнаружен. Не говоря уже о том, что пустая квартира простояла опечатанной столько лет! Только божьим промыслом можно объяснить этот невероятный факт. Ведь стоило только кому-нибудь получить ордер и заселиться в эту квартиру… Ужас! Профессор похолодел, представив, как новые счастливые жильцы втаскивают в старую профессорскую квартиру свои пожитки, мебель. Затевают ремонт. Начинают циклевать потемневший от времени дубовый паркет. Вот одна паркетина отлетает, обнажается небольшая ниша под полом. Рабочий опускает туда свою руку и вытаскивает на свет божий пыльную папку. Удивленно открывает ее, и на только что отциклеванный пол, еще усыпанный свежими стружками, падают один за другим листы… Тетерников почувствовал, что стоит еще немного пофантазировать на эту тему, и его точно хватит удар. И тут его озарила внезапная догадка:

«Конечно! Профессора кто-то определенно предупредил об аресте, но слишком поздно. И он, хорошо зная себя, будучи уверенным, что наверняка не выдержит пыток, решает добровольно уйти из жизни. Но как он мог так хладнокровно обречь на страшные страдания своего еще не родившегося ребенка, который находился во чреве матери? На что он рассчитывал? Что НКВД не известно о его любовной связи со старшей лаборанткой? Но об этом если не знала, то уж точно догадывалась половина института!

Определенно, рукопись еще сыровата, – начал понемногу приходить в себя Тетерников. – Здесь не хватает экспериментальной части. Все выводы основываются на скифских текстах, многие из которых еще требуют более детальной расшифровки. Нетрудно было догадаться, что по замыслу Каменева к завершению работы должна была привести полная расшифровка текста, сохранившегося на фрагментах древнего скифского щита, обнаруженного им же на Алтае. Но эту работу профессору завершить так и не удалось. Все в институте знали, что буквально через неделю после возвращения из экспедиции Каменев застрелился. А бесценная находка – скифский щит – была передана на хранение в Государственный исторический музей».

Москва, Лубянка, июль, наши дни

– Товарищи офицеры! – скомандовал Суходольский, и мы, как послушные оловянные солдатики, подскочили со своих мест, приветствуя входящего генерала.

Тарасов, как обычно, быстро прошел к своему столу и кивнул нам, грешным, головой, позволяя сесть.

– Товарищ генерал, разрешите? – поднялась я.

– Давай, Ростова. Все равно лучше тебя никто не доложит. Ну что, более-менее разобрались в ситуации?

– Ну, до полной ясности нам еще пахать и пахать. Сами знаете, что, сидя в кабинете на, извиняюсь, жо…, много не нароешь.

– Ростова!

– Но в целом картина по группе Тетерникова складывается следующая.