– Это перо на морде псины – перо балийского скворца! – заявил довольный Смирнов, перекидывая очки с глаз стеклами себе на загривок.

– Куриное оно! Цыплячье! – вмешался Линейка. – И пила на птицефабрике имеется!

– Она имеется и здесь, – лениво махнула я рукой на брезент под вишней.

Камиль, Линейка и Воеводин ринулись убирать брезент, а Лапина, подхватив на руки Золушку, унеслась в дом в слезах:

– Я звоню адвокату!

– Взять образцы, – махнул Воеводин лаборантам, что скучали от безделья уже не первый час, пока Задович не подпускал их ни к собаке, ни к перу и даже на участок заходить не позволял.

Линейка снял фуражку, вытирая рукавом вспотевший лоб:

– Да тут же ж через двор по такому станку! У Катюши дед столярничает, чего взъелись на нее?! – огрел он презрительным взглядом Камиля, что не оценил по достоинству лучшую девушку в Костино, доведя ее до слез.

Я отошла к садовой ванночке с дождевой водой, где Камиль промывал перо с морды Золушки. Собака давно выбралась из дома через створку для животных. Она принялась лакать воду, пока я распугивала пальцами водомерок. Золушка обглодала кость убитого, и теперь в ее крови – ДНК жертвы. Думал ли мужчина, что его труп съест собака? Думал ли, что частички его останутся на языке псины, а позже попадут в воду, по которой скользят мои пальцы и лапки водяных жуков-конькобежцев?

Прикрыв глаза, я наблюдала за пятнами по ту сторону век, слушая внутри себя «шепот» Аллы, который принимала за звон в ушах, оставшийся последствием взрыва. Раньше это были не слова, порой лишь ощущения, похожие на интуицию, но все чаще они обретали свою форму. Свой голос. И вес. Именно он давил на меня свинцовой тучей на безоблачном небе, и видела эту тучу я одна.

Думала ли Алла, что погибнет в девятнадцать? А думала ли я, что выстрел произведет мой палец, зажатый пальцем Максима?

«Пальцы! Слишком много!» – хохотнула Алла.

– Прекрати! – выкрикнула я, чиркая по воде ладонью и опуская лицо к коленям, после чего прислонилась спиной к ванне.

– Прекратить что? Расследовать дело? – переспросил Камиль, остановившись ко мне спиной. – Твои версии, Журавлева. Ну же, я жду, – чуть обернулся он через плечо, и я была уверена, что смотрел он на меня в отражении стекла веранды.

Но я себе позволить такой роскоши не смела. Я не смотрела в зеркала с тех пор, как погибла Алла, потому что я не только слышала странное, но и видела то, чего быть не может.

– Я тебе не подчиняюсь! – буркнула я в ответ.

– К счастью. Я бы тебя давно уволил!

– Не уволил бы. Я не оформлена по трудовой, к твоему сведению!

– Ты бы не прошла тест на профпригодность. Особенно, – сделал он паузу, – у психотерапевта.

– А ты сам-то его прошел?! – подскочила я с земли, резко разворачивая его за плечо.

«Нет! Нет, нет, нет!» – пропела довольная Алла.

Камиль отшатнулся, пробуя унять взбесившееся плечо, пока я пыталась до него достучаться:

– Ты меня не знаешь, Смирнов!

– Всему бюро известно, кто ты, Журавлева! Известно, что ты… убийца.

– А про тебя всему бюро известно, что ты Задович!

Линейка покосился на Воеводина.

– В смысле «убийца»? – не мог поверить участковый, что я, одетая как девочка-отличница, могла быть причастной к чьей-то смерти. – Кто вы такие?

Он и без того с первой минуты воспринимал нас как косплейщиков, что примеряют на себя роли героев из сериала про Пуаро.

Воеводин – с седыми пышными усами, в костюме-тройке и начищенных ботинках. Не хватало только котелка и трости. Вместо них у него была кобура. Очень необычная. Белая. И такой же белый револьвер с серебряными выпуклыми узорами на массивной рукояти.

Боевое оружие (на стажировке, без контракта и диплома) мне, естественно, не светило, но я таскала с собой в рюкзаке спортивные ножи для метания, записавшись в школу боевых искусств сразу, как переехала в Москву.

Камиля в лучшем случае и вовсе принимали за психопата, с его вечно взъерошенными волосами, синим латексом на руках (надеюсь, его никто не травил токсином, еще одной такой истории я не вытяну), дергавшимся плечом и огромной лупой.

Но магнетизм и амплуа «таинственного детектива» притягивали к Камилю каждую вторую фигурантку расследуемых нами дел – так барышни в беде слетались на его плечо. Только он каждый раз их прогонял, «стряхивая» не то демонстрацией контузии, не то потому, что и правда так хотел – быть вечным одиночкой. Камиль не мог никого согреть, не мог испепелить их страстью. Он оставался холоден, как синее пламя свечи. Той самой свечи, которая каждую ночь горела на веранде особняка Страховых.

– Коллеги, я вас прошу! – торопился Воеводин усмирить нас.

Камиль кривил рот и скрипел зубами, стягивая с кистей синие латексные перчатки, и этот его жест вызвал неясную реакцию Воеводина.

– Камиль! – уперся Семен Михайлович в грудь патологоанатома пальцем. – Не смей. Ты понял?

Вот бы мне понять, что именно запретил Камилю Воеводин? Почему его руки без перчаток так насторожили Воеводина (хорошо, это не был испуг, но что-то очень похожее).

– Много птиц, – произнесла я, отворачиваясь от неба, от Камиля и Воеводина. Больше не в силах уловить ничего из «звона» или ощущений, посылаемых мне Аллой.

– На фабрике его кокнули! На птицеферме! – надрывался участковый.

– Балийский скворец? – уставилась я на замызганные черноземом ботинки Смирнова. – По одному взгляду на грязное перо понял, что оно принадлежит скворцу, да еще и балийскому? Как ты узнал?

Камиль отвернулся, устремляясь к машине. Которую он так и не заметил, направляясь дальше по дорожной земляной колее в сторону электричек.

– Как? – догнала я его. – Говори, как?!

Он косился мимо меня:

– А еще на следователя учишься. Сама догадаться не можешь?

И пока я изо всех сил пыталась догадаться, Камиль повернул экран телефона с входящим сообщением. Отправитель был подписан: «Серый К».

– Кирилл он или Константин?

– Ну точно не журавль… – выдохнула я.

Как сама не догадалась, что идентифицировать перо с такой скоростью мог только орнитолог с птичьей душой?

Покинув Костино, мы с Воеводиным вернулись в город на служебной машине, а Камиль предпочел добираться на электричке. В восемь вечера, на подъезде к городу, я заказала доставку еды в бюро, выбрав нам с Воеводиным салаты, тушеные овощи и морковный торт. А еще почему-то я заказала креветки, хотя они вообще не подходили под остальные блюда.

– Смеркается, – остановился Воеводин на ступеньках бюро, которое уже покинули почти все сотрудники.

Семен Михайлович сверил время по своему брегету и бросил взгляд на небо, словно мог определить его по движению облаков или солнца с точностью до секунды.

Мы расположились с ужином за деревянным столиком на веранде. И пока я жевала салат, не могла не смотреть на стеклянный купол лампы, что свисала на цепочке с потолка справа от нас.

Каждый вечер, покидая особняк Страховых, Воеводин зажигал внутри стеклянной сферы свечу, которая горела полные сутки приятным синим пламенем.

Я спрашивала на обеде в кантине Татьяну – коллегу из группы шифровальщиков Жени Дунаева: «Что за свеча?»

Она отвечала пресно и быстро, не желая вдаваться в детали:

– Да кто его разберет? Он же Воеводин! Про него и половины правды нет в той правде, которую мы о нем знаем!

– Вот, – услышали мы доносившийся из темноты голос Камиля, – статья. Вышла два месяца назад.

Камиль перепрыгнул через ограждения веранды так легко, что я сразу поняла – может, он и сутулится, может, и носит очки с белым халатом плюс перчатки из латекса, но он находится в идеальной физической форме, несмотря на свое ранение с контузией. Кто бы смог так легко перепрыгнуть на одной руке через белый заборчик, высотой с человеческий рост, да еще горизонтально сгруппироваться в узкой щели под потолком, приземляясь, как кот на мягкие лапы, не задев ни столика, ни единой тарелки?

– Вот, – повторил Смирнов, – здесь написано, что в парк «Снегири» прибыла «самая редкая птица». Балийский скворец.

Он держал монитор разбитого телефона перед лицом Воеводина. Тот забрал трубку и передал мне, я только отвернулась, толкнув телефон по поверхности стола обратно Смирнову.

– Статье два месяца, – продолжал Камиль. – Столько же, на первый взгляд, пролежали кости. Мужчину убили там. Где много птиц.

Последняя ремарка была адресована мне.

– Не там… – буркнула я, вспоминая, как держала руки в ванночке, из которой лакала Золушка.

Мои ощущения и все мое нутро орало (приятно), что Камиль ошибается.

– Я дам распоряжение проверить, – достал свой телефон Воеводин, – есть ли в парке «Снегири» ленточная пила, экзотический скворец и не было ли чего странного.

Пока говорил, он поджег свечу с синим пламенем.

– Вы не боитесь спалить особняк? – поинтересовалась я у Воеводина, помня, что здание выстроено преимущественно из дерева.

– Прикоснись к огню, – двинул Воеводин седыми усами, из-за густоты которых вкупе с бровями и не разберешь – улыбается он или хмурится.

Иной раз мне казалось, я прохожу практику в заколдованной сторожке Деда Мороза, где все вверх дном и наши подарки – не пестрые коробочки с игрушками, а цинковые гробы с грузом двести (двести килограмм в среднем весит цинковый гроб с телом, отсюда и название). Сегодня вот был «мячик» в пасти собаки, оказавшийся суставом.

Помощник Деда Воеводина – снеговик Смирнов – такой же отмороженный. А рядом с ним наивная юная Снегурка, что верит в квантовую запутанность любви, и кучка эльфов, уважающих, но побаивающихся седобрового и седоусого Деда.

Быстро коснувшись пламени, я не ощутила совсем ничего, словно воздух погладила. Зажигалась свеча от огня, горела синим, но совсем не нагревалась, оставаясь прохладной. Наверное, такой температуры допамино-окситоциновое сердце у снеговика Камиля.

– Она не греет.

Судя по выражению лица Камиля, тот уже провел свой эксперимент с прикосновением к свечке. Как только свои латексные перчатки не оплавил?

– Холодный огонь, – хмыкнул всезнайка Смирнов.

– Или Благодатный? – добавил Воеводин. – Он не обжигает руки в первые минуты, как спускается. Но откуда? Не знает никто, кроме…

– Кого? – не терпелось мне узнать все, что знает Воеводин.

– Кроме того, у кого есть вера, Кира.

– Вера? Но мы… криминалисты. Нам важны факты и гипотезы.

– Но где заканчивается гипотеза? – спросил Воеводин.

Выдохнув, ответил ему Камиль:

– Там, где начинается вера, что криминалист превратит гипотезу в факт.

Пока Смирнов говорил, он смотрел на веточку с парной вишней, что я повесила за ухо на дачном участке Ляпиной. Сняв вишню с уха, я надкусила одну из ягод. Прыснул алый сок, окропив участок шеи, где находилась сонная артерия Камиля.

«Как это красиво, Кирочка…» – восхитилась во мне Алла, пока Камиль в ужасе покидал веранду бюро, снова перемахивая ограждение в прыжке гибкой черной кошки (с голубыми накладками из латекса на когтях).

Мне не нужны гипотезы, уравнения и сложение в столбик, чтобы посчитать, что после встречи Воронцовых с Журавлевыми из десяти человек из двух птичьих семей условно нормальными остались двое – Максим и я.

Плюс половина Кости, испытавшего на себе действие пыльцы из оранжереи Аллы.

Итого нас – два с половиной человека.

«Подумай тысячу раз, сообщать ли Максу правду? Не придется ли тебе, как Ляпиной, хоронить прикопанную тушку черного ворона, стоит вам приблизиться друг к другу?»

И это уже совершенно точно был мой внутренний голос, а не издевки Камиля или предостережение шепота.

* * *

Убийцу в деле со спаниелем Золушкой, бедренным суставом и пером балийского скворца взяли через две недели.