Да, в качестве бонуса (если тут можно говорить о бонусах) имеется весьма полная – разумеется, излагаемая с одной стороны, но вполне достоверная история того, что происходило во время войны от Украины до Сталинграда и обратно до Берлина. Деталей чрезвычайно много, и автор в них крайне точен. Скажем, в киевской части я обнаружил только одну неточность: у него там стадион «Динамо» почему-то сильно сдвинут к Лавре («Я вспомнил о большом стадионе „Динамо“; он находился далеко от места пожаров, около Лавры на Печерских холмах, маловероятно, что Красная Армия позаботилась заминировать и его»). Ну так я литератор и не въезжаю в протагониста с полной верой в его обстоятельства.

Но для читателя вопрос достоверности не возникнет. Он вовлечен, у него текст, и он не должен представлять, что там все могло быть как-то иначе. Как написано, так и есть. Вплоть до более подробного, чем туристическое, описания функционирования концлагерей, где сообщено даже о преимуществе муфельных печей берлинской фирмы «Кори» против эрфуртской «Топф». Печи, понятно, для крематориев, и нет сомнений, что фирмы и сама коллизия употреблены в соответствии с исторической правдой. Разумеется, это описание будет окружено также вполне прописанными заметками о том, как исполнителям все эти акции были неприятны, как они напивались и как их там мутило.

Тут уже никаких оснований для морализаторства: чисто познавательная реальность, не оставляющая зазора для вынесения моральных суждений. Да, вот так – слово за слово. И что делать с этим читателю, который оказался в ситуации, когда он по факту принимает участие в решении проблемы экономии бензина при осуществлении Бабьего Яра? Он проникается проблемой. Он, конечно же, может ужасаться на каждой странице – да, но вот так и проникается.

Очевидна избыточность текста – для того, чтобы сделать из этой истории роман, можно было бы уменьшить объем на треть или раза в два. Просто урезая объем фактуры, которая, да – свидетельствует о въедливости автора, но, в общем, разве что только об этом. Не подозревать же автора, что такой переизбыток страниц и букв ему был нужен для того, чтобы перевести тему в обиходную и тривиальную? Приучить к ней, вызвать скуку на ее счет? Или он текст такого объема держать просто не может?

Последнее вполне возможно. Вообще, если письмо от первого лица, то любой протагонист-рассказчик может наговорить сколько угодно, пока автору не надоест тюкать по клавишам или же он не достигнет оговоренного в контракте объема текста. Поэтому интереснее считать, что демонстративный переизбыток фактов неспроста, а именно – чтобы и произвести такую избыточность. Она, собственно, как «стена звука» у рокеров: все время наезжает, деться от нее некуда и книга по факту является не изложением чьих-то воспоминаний, а инструментом прямого воздействия на читателя. Сначала эмпатия, потом вовлеченность, а там и полное включение. А зачем? Ну да, есть предположение, что – «а вот чтобы!».

Трюк для тех, кто начеку

У автора в самом начале был простой трюк. Да, никто не знает, во что вляпается, как будет за это отвечать, и вам повезло, если вас это не коснулось, а что бы вы делали на моем месте? Ведь так же: кто же хочет отвечать? Но автор тут же еще и отбивает эту глубокомысленно-инстинктивную тему банальной историей про то, как протагонист очень-очень мечтал научиться играть на пианино, но ленился, а мать виновата – не настояла. И тут же, чтобы уж полная ясность, раскрывает свою гендерную идентичность. Собственно:

Когда я был еще маленьким, мать купила мне пианино. На день рождения, кажется, мне исполнилось девять. Или восемь. Во всяком случае, до переезда во Францию к этому Моро. Я умолял ее месяцами. Я мечтал о карьере великого пианиста, о водопадах легких, как пузырьки, звуков под моими пальцами. Но у нас не было денег. Отец исчез, счета его заблокировали (о чем я узнал позже), матери пришлось выпутываться в одиночку. И все же она раздобыла деньги, не знаю как; может, сэкономила или одолжила, а может, даже легла под кого-нибудь, – неважно. Несомненно, она возлагала на меня особые надежды и стремилась развивать мои способности. И вот в день моего рождения нам доставили пианино, настоящее прекрасное пианино. Даже если мать и приобрела его по случаю, стоило оно дорого. Поначалу я ликовал. Я стал ходить на уроки, но отсутствие прогресса быстро разочаровало меня, и я забросил занятия. Как любой нормальный ребенок, грезил я вовсе не о гаммах. Мать ни разу не упрекнула меня в неусидчивости и лени, но мысль о напрасно потраченных деньгах наверняка грызла ее. Пианино покрывалось пылью; у сестры оно тоже не вызывало интереса; я о нем забыл и не сразу заметил, когда мать продала его, разумеется, себе в убыток. Я никогда по-настоящему не любил мать, даже ненавидел ее, но случай с пианино вызывает у меня жалость к ней. Впрочем, отчасти она виновата сама. Ей бы настоять, проявить необходимую строгость, и я бы сейчас играл на пианино, радовался, находя спасение в музыке. Такое счастье играть дома, для себя. Конечно, я часто слушаю музыку и получаю огромное удовольствие, но это другое, это замещение. Точно так же, как мои любовные связи с мужчинами: в действительности – говорю, не краснея, – я бы предпочел быть женщиной. Не женщиной, живущей и действующей в этом мире, не женой, не матерью. Нет, голой женщиной, той, что лежит на спине с раздвинутыми ногами, задыхаясь под тяжестью мужского тела, вцепившейся в него, пронзаемой им, тонущей в нем, превращающейся в безбрежное море, в которое он погружается, бесконечным наслаждением.

Словом, автор предлагает учесть склонность протагониста к сваливанию своих проблем на окружающих («не настояла») плюс затруднения с реализацией своей сексуальной ориентации (в смысле расхождения ощущаемого пола с реальным). Протагонист да, гомосексуален. То есть не так, что автор гомофоб, это же внутри текста – автор тут всего-то отделяет себя от него, это раз. А два – подсовывает вот такое объяснение, почему протагонист ведется. Но дальше у автора не будет ни слова о том, что этот человек повелся и ведется, ни морали типа «вот так бывает с теми, кто ведется». Но это и была демонстративная подсказка читателю: кто заметил, тот сообразил, а кто нет – ну, что же делать. Так что в сумме громадный текст производит вызов: может ли читатель отслоить свои чувства от первого лица? Или к 150‑й странице он уже так слился с ним, что сопереживает той же теме экономии бензина?

И если да, то вот еще 550 страниц такого же рода. Просто уже какая-то лава, в которую если попал, то не выберешься. Да, так это всегда происходит, и не только в книжках, чего уж. Вопрос о том, как этого избежать или, если не удалось, как вырваться? Что даже не о жизни ведущихся масс как таковых, а – вполне отдельных индивидуумов внутри массы. Похоже, для этого вся эта многословная технология и нужна: подавляющая всех тех, кто повелся. Чисто experience: не вовлекайтесь, если сможете.

Технология как фабула

С технологической стороны все любопытнее. Прежде всего, автору хватило техники, чтобы выкатить читателю любой удобный уровень восприятия. Особо бесхитростные (или не смотрящие предисловия) могут даже принять протагониста за автора, а его самого – за участника событий. На другом уровне можно обвинить автора в спекуляциях и даже в упоении описываемыми ужасами и в проч. смаковании зла. Возможно обсуждение достоверности источников и фактуры. Можно сетовать на бесхитростность сюжетных ходов и явную театральность финала, что уж говорить о постоянных появлениях кого нужно, когда автору требуется. В общем, никто не уйдет голодным.

Из этого разнообразия выберу крайний вариант: как все это устроено. Ну, имеем дело с относительно свежим текстом, любопытно же, что они теперь туда суют внутрь – помимо очевидных вещей, вроде намеренного многословия, достоверной фактуры и сюжетных натяжек. Да, имеется очевидная новизна. Не так чтобы совсем новая новизна, но еще не все пока сообразили, как можно вытащить прозу на одну поляну с таким насущным делом, как, например, видео и т. п.

Прежде всего, это компьютерный текст. Но это не про клавиатуру, редактор и возможность править хоть тыщу раз. И не про интернет, гугл, базы данных, возможность держать в компьютере всю структуру (не слишком-то он этой возможностью пользовался, собственно, – если пользовался вообще). Он компьютерный в принципе.

Нюанс в том, что тут не просто работа с множеством ссылок и копипастов. Такой вариант мало бы отличался от традиционной работы литератора с библиотекой и выписками. Тут, что ли, формируется какой-то dropbox данного конкретного текста: чуть, что ли, сбоку от авторской головы. Его можно менять, дополнять по ходу дела, там нет ничего лишнего относительно пишущегося текста. Он фактически уже какой-то второй мозг автора. Но главное даже не его наличие, все в дело в связи, которая устанавливается между авторским мозгом и его же дропбоксом. Если ее не было бы, тоже бы получился привычный вариант, который следует за описанием подобранной фактуры. «Былое и думы», «Архипелаг ГУЛАГ».

Но здесь связь с dropbox’ом постоянная. Не так что понадобилось что-то – нашли и вставили. Автор все время шарится туда-сюда, соотносясь с тем, что ему может понадобиться в данный момент, чтобы облачить фактуру данного абзаца психофизическими манипуляциями. Так все эти давние дела как-то и оживают. Абзацы громадные, читатель погружается с макушкой в каждый. А там внутри навязчивая, давящая психофизика – совершенно лишающая его собственных ощущений и возможности рефлексии над предъявленными в том же абзаце фактами.

Как вышеупомянутая «стена звука», тут постоянно продвигается стена слов, которая и производит главное воздействие при чтении. К концу эта штука уже позволяет не обращать внимание на то, что последние страницы – примерно сотня – уже вовсе не собираются чему-либо соответствовать, начинается полный бред, который выглядит реальным, поскольку он обеспечен всем сказанным ранее (там у него протагонист Гитлера за нос кусает, например). Не знаю, может, у автора это не специально, а так получилось, но сложился вполне полный хаос.

То ли это бред героя, обусловленный сюжетом – вполне логичный, потому что как же автору не использовать накат, который обеспечен всеми предыдущими 600 фактографическими страницами. То ли это уже сам автор впал в измененку: уже трудно понять, что он имел в виду все эти 700 страниц и к чему ведет дело. Ну да, как-то это все надо бы закончить, а он, похоже, не слишком-то изощрен в выстраивании финала. Слова и факты он умеет, а так – изощрен не очень, отчего в общем потоке слов лезут совсем уж натянутые совпадения. Но в этой истории ему изощренность и не нужна.

Вообще, это путь к писательской халяве: если получается разогнать такой поток (это надо суметь), то дальше можно позволять себе любые длинноты и необусловленные куски текста. В некоторых местах есть даже ощущение того, что автор уже чисто конкретно глумится над читателем, понимая, что из-под его воли тот уже никуда. И все-то про секс и извращения, давая читателю шанс для понятной рецепции и, наконец, некоторого простора для личного воображения (скажем, тот кусок, где протагонист некоторое время весны 1945‑го отсиживается в некоем родственном поместье). Или автор тут сам вдруг сделался читателем – быстро-быстро пиша то, что ему приспичило сейчас прочитать.

Хай-тек в массы

Тут-то они как-то окончательно слипаются, протагонист и автор, не оставляя читателю шанса хоть как-то сформулировать собственное прочтение романа. Что, несомненно, открывает новые возможности воздействия плотной фактуры на обыденное сознание и в любом случае демонстрирует новые инструментальные варианты работы с прозой. Да, другой тип не только письма, но и отношений с читателем: грузя его плотной до неразличимости деталей стеной психофизики.