«Сегодня представляется весьма странным, что ни государство, ни Русская Православная Церковь первые годы после Stunde Null, нулевого часа, так и не попытались использовать феномен мортальных аномалий себе на пользу, или, как говорят исследователи, «присвоить» его. В спорах о том, почему так вышло, сломано множество копий. Но, по моему мнению, ответ на данный вопрос лежит на поверхности: для церкви мортальные аномалии создают больше проблем, чем возможностей, особенно учитывая тот факт, что контролировать или хотя бы предсказать, что будет происходить с мертвецами в ближайшие годы, никто не брался и до сих пор не берется. Церковные чиновники, в том числе мои весьма близкие коллеги, пытались как-то встроить возникновение этих детей в православную догму и объяснить их существование своей пастве, но тут возникали щекотливые вопросы и проблемы – некоторые дети выглядели по-настоящему жутко, – они не ожили, и чисто технически их нельзя было считать воскресшими, а значит, их существование не очень-то сходилось с христианскими идеями о смерти и воздаянии, и потому отношение церкви к детям – или как их сейчас принято называть, «кадаврам», – менялось довольно резко – от попытки присвоить событие и объявить его чудом и доказательством истинности христианских догм до официального запрета региональным епархиям говорить о мертвых в своих проповедях, ссылаться на них. Чуть позже РПЦ выпустила еще один внутренний документ, в котором верующим было запрещено упоминать кадавров; специалисты, с которыми мне удалось поговорить, связывают возникновение документа с появлением большого количества новых религиозных движений, которые стали уводить паству у РПЦ. В итоге указом верховного синода кадавры были объявлены языческой ересью, и поклонение им с тех пор приравнивается к отступничеству».

протодиакон Андрей Куравлев, ст. «Искусство закрывать глаза»

Газета Die Zeit, 1 августа 2014

«Власть долго думала, как решать «вопрос». Все чиновники, с которыми мне доводилось говорить о мортальных аномалиях, называли их только так – «вопрос». Это был новый термин в их новоязе. Они никогда не говорили «дети», или «мертвецы», или «покойники», даже вполне нейтральный термин «мортальные аномалии» вгонял их в ступор. Все, что касалось кадавров, было просто «вопросом», или чаще даже «нашим с вами вопросом». Так и говорили: «Касаемо нашего с вами вопроса», или «Наш с вами вопрос стоит недалеко от Армавира», или «Нужно что-то придумать, чтобы люди перестали паниковать из-за нашего с вами вопроса». Самым известным способом «решить вопрос» до сих пор остается взрыв в поселке Морской, Ростовской области (ныне 傘谷, – примечание научного редактора). Именно там возникла одна из первых мортальных аномалий – в наш реестр она занесена как МА-3, или «мальчик в голубой рубашке». Кадавр возник прямо в поселке, его было видно из домов на окраине и из окон школы. Никто не знал, что с ним делать, и местные охотники, цитирую, «из любопытства» выстрелили в него из винтовки (модель «Ремингтон» 700 SPS – фото приложено к отчету КИМА от 4.09.2000). Результат всех впечатлил, пуля срикошетила от плоти кадавра, но оставила на ней рану, края которой через несколько часов зарубцевались и покрылись кристаллами соли. Тогда глава района предложил, опять же цитирую, «попробовать что-то более радикальное для решения данного вопроса». Свое желание глава района объяснил заботой о детях. Кадавра было отлично видно из окон школы, из-за чего, цитирую, «наши дети потеряли сон и аппетит, мы должны в первую жилу подумать о них». Глава района был по совместительству главой местного охотничьего клуба «Русский медведь». Обсудив варианты, члены клуба – «охотники с многолетним стажем» – придумали план: притащили рыбацкую жилетку, растолкали по ее карманам динамитные шашки, связали их вместе огнепроводным шнуром, фактически собрали «пояс смертника» и надели его на мертвого ребенка. Поглядеть на взрыв собралось больше ста человек, даже местное телевидение позвали (видеозапись приложена к отчету КИМА от 4.09.2000). Глава района торжественно поджег зажигалкой шнур, и люди наблюдали, как маленький, искрящийся огонек ползет по земле и приближается к мальчику в голубой рубашке.

Все они позже вспоминали, какой странный звук был у взрыва – гулкий, протяжный, долгий. Когда грохнуло и в воздух поднялся столб дыма, а по крышам вокруг застучали камушки и ошметки дерна, кое-кто в толпе даже зааплодировал и засмеялся (на видео четко слышно женский голос: «Знатно жахнуло!» и хохот). Потом пыль начала оседать, и в мутном воздухе постепенно проступили очертания того, что они натворили. Кадавр не исчез, взрыв не испарил его. Мертвый мальчик в голубой рубашке теперь не стоял на земле – точнее, на земле стояли только его ноги, все остальное – руки, пальцы, ребра, голова – застыло в воздухе в разъятом, разорванном состоянии. Живот и грудная клетка висели в воздухе в двух метрах над стоящими на земле ногами, и из разорванного живота к ногам тянулись темные, блестящие внутренности. Мелкие фрагменты аномалии разметало по всему поселку в радиусе не менее сотни метров. Когда на место прибыла наша команда, мы глазам не поверили. Каждый дом был как картечью изрешечен артефактами взорванной аномалии, всюду соляные наросты: на земле, на стенах, на листьях деревьев вокруг. Соль кадавра белыми блестящими корками покрывала все предметы в округе. В школе побило окна, и в кабинете химии в углу висели прямо в пространстве оторванные, обожженные взрывом пальцы; места отрыва на пальцах тоже зарубцевались кристаллами соли. В соседнем доме специалисты КИМА обнаружили несколько застрявших в стене зубов.

Масштабы вандализма по отношению к кадаврам стали для нас самой большой неожиданностью. Мы понимали, что люди напуганы, но никто не предполагал, что испуг проявится именно так – россияне не убегали от мертвых тел, а наоборот – нападали на них, пытались изувечить, уничтожить. Случай в Морском^[2] был вопиющим, но не единственным: чаще всего кадаврам пытались поджечь волосы^[3] или стреляли в них – из ружей, обрезов и пистолетов. В выстрелах было что-то ритуальное – люди словно пытались убить мертвую плоть еще раз. Выстрелы приводили к новым выбросам соли.

Страх перед мортальными аномалиями принимал иногда карикатурные, суеверные формы: в поселке Орловка Ростовской области жители принесли мастеру горсть серебряных колец и цепочек, тот переплавил их и изготовил серебряную пулю, которую зарядили в револьвер и выстрелили мертвому ребенку в голову. Таким образом они надеялись, цитирую, «победить зло». Результат предсказуем – выброс соли, бесплодные земли, ничего больше.

Тогда же я впервые написала письмо – у меня еще была такая привилегия, писать высшим чинам и что-то от них требовать – на имя главы комиссии по чрезвычайным ситуациям. К письму я приложила видео с последствиями взрыва в Морском. Думаю, письмо и видео во многом помогли избежать катастрофы. Власти в то время еще беспокоились о своей репутации (сейчас в это сложно поверить, но и такие времена бывали), поэтому новость о том, что взрыв кадавра приводит к соляным выбросам, загрязнению рек и появлению огромных бесплодных территорий (а значит, его сложно скрыть или замолчать), очень всех напугала, и закон, запрещавший любой вандализм по отношению к мортальным аномалиям, приняли быстро и без особых возражений со стороны силовых структур. Это сработало. Когда стало известно, что нанесение увечий кадавру карается тюремным сроком, живые, наконец, оставили мертвых в покое – случаи издевательств над телами покойников не прекратились, но встречались теперь гораздо реже».

«Оставьте их в покое: краткая история мортальных аномалий»,

Галина Родченко,

издательство Ad Astra, 2005 год, с. 34–36.

«Память работает наизнанку, в этом главный ее, памяти, парадокс: большие события спрятаны внутри событий малых, общее – внутри частного. Помню, мы уже месяц работали в поле, собирали данные, объезжали кадавров на юге. Приехали под Краснодар, разбили, как обычно, лагерь, дошли до кадавра. Я измеряю его, пытаюсь (безуспешно) взять образцы, а помощница моя, Инка, смотрит ему в лицо и вдруг говорит: на племянника моего похож.

Я сначала не придал значения, а ночью во сне меня эта фраза и догнала. Мы уже месяц как изучаем МА, но никто не подумал, что это не просто мертвые дети в полях, вполне возможно, это чьи-то дети. У них есть лица, на них одежда – возможно, кто-то их узнает, если мы опубликуем фото.

Так мы и сделали: выложили архив на сайт, в стиле «пропал ребенок» с подписью, если, мол, вы узнали кого-то, напишите нам.

Никакой награды мы не обещали, но наутро на моей почте было около трехсот писем, через двое суток их количество перевалило за три тысячи. Оказалось, некоторые женщины видят в кадаврах своих умерших детей, считают, что это именно их дети. И такие случаи не единичны.

Так мы узнали о новом виде психического расстройства: ССГ – «синдром смещенного горя», экстремальное проживание утраты или вины через одушевление мортальных аномалий. Пережившие утрату люди начинают видеть в кадавре черты почившего родственника – сына, дочери, в редких случаях племянников или даже друзей детства. Причем, как показали исследования, внешнее сходство кадавра с умершим может быть весьма условным, это не очень важно, люди сами наделяют покойника сходствами, додумывают, дорисовывают реальность.

Цель данной книги: описать и проанализировать несколько самых характерных случаев ССГ. Я разбил текст на две неравные части: в первой части читатель ознакомится с историей Татьяны Георгиевны Пивоваровой. Возможно, вы слышали о ней. В свое время Татьяна Георгиевна была звездой многих телевизионных ток-шоу (видеозаписи легко ищутся в интернете). Многодетная мать, в 2003 году потерявшая шестерых детей из-за пожара в доме, со временем стала замечать их черты в каждом кадавре и была уверена, что все до единой мортальные аномалии – это ее вернувшиеся с того света сыновья и дочери, они пришли к ней, чтобы ей было не так одиноко. Она утверждала, что кадавры узнают ее и разговаривают с ней. Желтая пресса сразу вцепилась в Пивоварову всеми своими медиакогтями: ее вывозили в леса и поля, где она на камеру, рыдая и заламывая руки, разговаривала с мертвецами и вела себя так, словно они ей отвечают.

Вторая часть книги посвящена еще четырем случаям ССГ, не столь однозначно клиническим. Помимо случая Пивоваровой автор изучил еще несколько дел, которые не выглядят как психическое расстройство или помешательство. Например, семейная пара Ромашовых из Пятигорска утверждает, что МА-146, стоящая в болотах возле Варваровки, – это их дочь, Лилия. Девочка пропала без вести 5 августа 1999 года, кадавр был обнаружен спустя год. К отчету приложены две фотографии: слева Лилия Ромашова, справа МА-146 – сходство очевидно. Провести анализ ДНК не представляется возможным: любой образец ткани кадавра при отделении от тела превращается в соль».

Владимир Видич^[4], «Мать аномалий: экстремальные случаи проживания утраты»

Издательство Ad Astra, 2012, Предисловие, с. 1–2.

* * *

В дороге Даша завела дневник, назвала его «Контекст и маргиналии», выписывала туда цитаты из прессы и книг, все, что, как ей казалось, могло пригодиться для ее исследования. Плюс читала и перечитывала книги своих учителей: Видича, Родченко и Аккермана. И всякий раз поражалась тому, как по-разному каждый из них рисует одни и те же места. Родченко писала хорошо, в ее заметках не было академического занудства, и в то же время в ее тоне ощущалось снисхождение и даже презрение к регионам. Так обычно пишут люди, выросшие внутри Садового кольца («С золотыми ложками во всех возможных местах», – добавлял Матвей). Малые города и их жителей Родченко описывала иногда в гротескной форме, словно пыталась подражать Гоголю. Даша поняла это, когда в пути начала сравнивать описания Родченко с тем, что видела сама, своими глазами.

Например, главную улицу в Кореновске Родченко описывала так:

«Тут два вида домов: пятиэтажные панельки, одинаковые как костяшки домино, толкни одну – и все повалятся; и деревянные бараки, двухэтажные, почерневшие от времени, с покатыми крышами, стоят врозь и кучами, словно их тут не строили, а с самолетов сбрасывали, ни один барак не стоит ровно, все под причудливыми углами, а иные опираются друг на друга, как пьяные приятели после забега по кабакам».

Оказавшись в Кореновске, Даша решила проверить показания Родченко и сколько ни ходила по улицам, не обнаружила ни одного барака.

– Может, их снесли? – сказал Матвей. – Этот твой Родченко был-то здесь когда? Двадцать лет назад?

– Родченко – это она, – поправила Даша. Вздохнула, огляделась: – Может, и правда снесли. А может, Родченко придумала шутку про бараки, похожие на пьяных приятелей, и решила, что это слишком остроумно.