– А ты, пока будешь чекати, боевого духа не теряй. Его, Петро, нам ой сколько понадобится, – Клюев хлопнул Галушку по плечу.

Сержант бодро козырнул.

– Все зроблю, товарищ лейтенант. Дозвольте йти?

– Дозволяю, – улыбнулся Клюев.

Рано утром подул ледяной ветер и высыпал снег. Иван стоял на краю побелевшего поля. Вдалеке, на дороге, невооруженным глазом виделись наши танки.

Спустившись возле деревеньки к речушке, у заставы Иван увидел погранотряд. Два бойца в белых плащ-накидках смотрели в бинокли на финскую сторону. Но там было тихо, как и в предыдущие дни: финны словно вымерли. Отчего же так тревожно именно сегодня? Клюев вернулся во взвод.

Бойцы чистили орудия, проверяли обмундирование. Эти действия стали ритуалом, вроде утренней физзарядки. Иначе нельзя. Холод, если сидеть без движения, быстро деморализует, заползает под шинель и в сапоги. Перемерзнешь несколько дней – и никакая война не ум не пойдет. Как бы ты ни подбадривал себя боевыми мыслями, но в голове крутится лишь одна картина: щей горячих миска, от которой идет такой дух, что скулы сводит.

Вспоминалась небогатая отцовская маслобойня в родном Саратове. Еще до революции, шестилетним мальчишкой, Иван как-то объелся сливочным маслом. Его долго тошнило, и он, скрючившись, катался по полу и стонал. Мать отпаивала его горячим чаем и совала в рот соленые огурцы. С тех пор Клюева при виде сливочного масла с души воротило. А вот щей огненных он бы с удовольствием сейчас навернул большую миску, или лучше две!

Иван потер виски, устыдившись таких мелкобуржуазных мыслей. Сел на бревно за палаткой, достал из внутреннего кармана записную книжку и карандаш, сделал пометку: «Дата – 26 ноября, время – 14:00. На заставе тихо. На душе неспокойно». Положил книжечку в вещмешок.

Клюев заканчивал проверку последнего расчета, когда послышался глухой разрыв. Где-то недалеко, метров триста! Бойцы, как по команде, замерли и через секунду бросились к орудиям. Определить, откуда стреляют, было трудно. В полевых условиях установить источник звука несложно, а здесь сильно мешали деревья и ветер. Но вроде бы стреляли не у погранзаставы от финнов, а с противоположной стороны. Словно в подтверждение этому, с юго-востока снова бухнуло, и через несколько секунд рвануло еще ближе – метрах в двухстах. Клюев матюгнулся и побежал к орудийным расчетам.

– Разворачивай! – крикнул он.

Снова разорвался снаряд. Ивану показалось, что стреляют из миномета. Но какие, мать его в душу, финны на юго-востоке! Там же наши, наши! Или финская армия через границу обошла их полк с тыла? Бред!

Опять несколько взрывов. На этот раз ближе к пограничной полосе.

Вдоль расчетов несся командир.

– Отставить! Отставить!

Клюев помчался к нему.

– Товарищ командир батареи, докладываю: противник открыл огонь, предположительно из минометов! Но с юго-восточной стороны!

Капитан посмотрел на Ивана, как тому показалась, очень странно, не по уставу.

– Командир взвода! Лейтенант! Успокойтесь сами и успокойте бойцов. – Он заговорил тише, пристально глядя в глаза Клюеву:

– С юго-востока по определению обстрела быть не могло, там находятся части нашей дивизии. Вы ошиблись, – он сжал губы и нахмурился.

– Всем оставаться на своих местах! Позиции не менять! – Капитан побежал в сторону обстрела. По дороге туда же промчалась штабная машина.

Иван смотрел им вслед, а в голове крутилась единственная мысль: или он, Клюев, сошел с ума, или спятил командир батареи.

– Синицын! – скомандовал он.

К нему подскочил запыхавшийся наводчик из первого расчета. Несмотря на птичью фамилию, был он здоровенным детиной под два метра ростом.

– Здесь, товарищ лейтенант! – пробасил наводчик.

Клюев отошел от расчетов, Матвей Синицын – за ним.

– Матвей, ты же хороший слухач? – тихо спросил Иван.

Тот закивал.

– Так точно! Могу в лесу птицу по голосу обнаружить. А вот еще было однажды…

– Скажи, с какого направления стреляли? – прервал его Клюев.

Матвей, не задумываясь, ткнул пальцем.

– Направление юго-восток, примерно полтора километра, с поправкой на ветер.

Отпустив наводчика, Клюев уставился в ту сторону. Значит, не сошел он с ума. Вот и бойцы говорят, что стреляли не с финской границы. Тогда что? Ошибка минометчиков? Но с чего бы нашей артиллерии открывать огонь черт знает с какого расстояния по финнам? Что-то здесь не сходится.

К вечеру появились новости: минометным огнем накрыло не только части их дивизии, но и пограничников. Есть убитые. Все это Клюев поздно ночью записал в книжечку и поставил жирный знак вопроса.

В последующие дни полк был приведен в состояние боевой готовности. У Ивана из головы не выходил недавний артобстрел. Поползли нехорошие слухи, что стреляли не финны. Открыто об этом не говорилось, по понятным причинам, но тут и там украдкой все перешептывались. Боевого духа это не добавляло. Поначалу Ивану все это казалось чудовищной провокацией, устроенной каким-то неведомым врагом.

Но вот пришло подтверждение: огонь открыла финская артиллерия. В полку замелькали комиссары. Был зачитан свежий номер «Правды» с официальной нотой советского правительства к финскому руководству. Но финны стояли твердо, отрицая факт обстрела со своей стороны. Комиссар взвода, низенький и непомерно широкий в плечах, рубил рукой воздух, гортанно раскатывая слова: Кр-расная ар-рмия, р-родина, р-разбить вр-рага!

Тяжелые сомнения сильнее поглощали Ивана. Особенно стало не по себе, когда к нему подошел Матвей Синицын и, пряча глаза, заявил, что ошибся, определив на слух направление, откуда стреляли.

– Бывает, Матвей, и на старуху проруха, – кивнул Иван, ловя взгляд Синицына. – Ветер, деревья, усталость – мало ли чего послышится.

Он почувствовал, что Матвей понял его.

Иван с детства помнил школьный розыгрыш: сидящего за партой впереди товарища нужно было сильно шлепнуть линейкой, подкравшись сзади. Причем врезать так, чтобы тот подумал на другого, сидящего непосредственно за его спиной. При известной ловкости фокус удавался, и не повинный в нападении получал от жертвы незаслуженный удар. Возможно, нечто похожее происходило и сейчас. Только вместо линейки в ход пошли минометы.

Иван дал себе слово разобраться во всем, когда наступит мир. Он верил, вопреки всему, что это время придет.

Тридцатого ноября, утром, их полк получил приказ о наступлении.

Воспоминания недавних лет вихрем кружились в голове Ивана, пока его вели по лесу к тому месту, где должна была закончиться его жизнь, а вместе с ней и боевые будни, и сомнения старшего лейтенанта Клюева.

Нет, не старшего лейтенанта, а классового врага народа, хитро маскирующегося под своего! Политрук Воронов смотрел в затылок арестованному и чувствовал, как подступает к телу дрожь, означающая высшую степень ненависти вот к таким клюевым. А повидал он их на своем веку немало. Это был особый род врага – худший, по твердому мнению Воронова. Шпион и предатель работают скрытно, но отдают себе отчет, что являются пособниками вражеских сил. С ними все просто и ясно. А такие, как Клюев, этого не осознают, но постоянно во всем сомневаются. И никогда не знаешь, в какой момент из червоточины сомнения вылезет червяк. Политрук сплюнул и утерся рукавом: хоть бы он, сука, из благородных мразей происходил или из офицерья царского – было бы понятно. За тридцатые годы массу бывших белопогонников с поддельным документами вычистили из рядов армии. И он, Воронов, лично расстрелял не один десяток.

Впрочем, чего можно ожидать от сына кулака! Пока у папаши маслобойню не забрали, другие с голоду пухли, а этот щенок масло жрал и щи густые хлебал. С такого харча слезать-то неохота. А пришлось. Вон чего в книжонке своей написал: помирить бы все народы, чтобы войны не было! Иисусик какой! И мысли все детские, под стать юродивому.

Вспомнился Воронову один случай. Много их было на веку политрука, начиная с революции, но этот врезался в память особо.

Шел тридцать седьмой год. Еще куча всяческой швали гнездилась в полках. Работать приходилось не покладая рук, а точнее – маузера. Каждый день аресты и расстрелы. Отдохнуть не получалось. Стрелковый полк, куда направили комиссара Воронова, базировался в Пскове, отдельные его части расположились у ближайшей деревеньки.

Как-то вечером, вернувшись из штаба, Воронов увидел у крайней избы группу красноармейцев. Стояли они неплотным кольцом, а в центре дергался мужик в белой рубахе.

Воронов пересчитал собравшихся: шестнадцать бойцов. Разинув рты, они слушали мужика и не заметили комиссара.

– Это что за митинг?! – рявкнул он.

Бойцы бросились строиться. Из шеренги вышел сержант.

– Разрешите доложить, товарищ комиссар! Вот, юродивого обнаружили.

– Юродивый, говоришь? – прищурился Воронов.

– Так точно, юродивый! Сам не знает, чего болтает.

Комиссар повернулся к мужику. Тот блаженно улыбался, почесывая спину рукой. Левый глаз у него косил.

– Ну, что ты здесь говорил? – кивнул Воронов юродивому.

Подбежала баба. Запричитала, схватила мужика за рукав.

– Ой, горе ты наше! Да не слушайте его, товарищи военные, он умом повредился еще в детстве! Пойдем домой, Мишенька!

Комиссар оттеснил бабу.

– Пошла прочь!

Встав вплотную к юродивому, он повторил вопрос:

– Так что ты говорил красноармейцам?

Мужик открыл рот и почесал затылок.

– Так я ж вот того… товарищ комиссар… все думаю да размышляю про человека!

– Поясни, – сказал Воронов.

– Ну вот… я тут вот так разумею… бога ведь нет?

– Правильно, нет бога, – подтвердил Воронов, отметив, что для ненормального мужик слишком здраво рассуждает.

Тот оживился.

– Бога, значит, нет. А человек – он от обезьяны произошел?

Комиссар одернул портупею и развернулся к красноармейцам.

– Был такой английский ученый – товарищ Дарвин, жил в прошлом веке. С помощью науки Дарвин доказал, что бога нет, а человек произошел от обезьяны! – внушительно и громко сказал он.

Мужик осклабился и показал ряд крепких белых зубов. И почему-то эти зубы подействовали на Воронова особенно раздражающе.

– Чего скалишься?

Мужик замахал руками.

– Да и я о том же! Стало быть, товарищ комиссар, правда это? Бога нет, а человек произошел от обезьяны?

– Верно, – сказал Воронов, не понимая, куда клонит мужик.

– И все люди на земле, стало быть, произошли от обезьяны? – заглядывал комиссару в глаза юродивый.

– Сказано уже было! Да, все люди на земле произошли от обезьяны! – терял терпение Воронов. Похоже, у мужика это была любимая тема.

Юродивый повернулся к красноармейцам, широко развел руками и обескураживающе вытаращил глаза.

– А ежели все люди на земле произошли от обезьяны, стало быть, и товарищ Сталин произошел от обезьяны? А?

Комиссар покачнулся и закрыл глаза. Мужик продолжал:

– А ежели товарищ Сталин произошел от обезь…

Воронов выхватил маузер и выстрелил мужику в рот. Тот навзничь хлопнулся в траву и судорожно засучил ногами, изо рта плеснулась струйка крови. Юродивый затих.

Баба кинулась к нему.

– Мишенька! Миша-а-а! – захлебнулась она криком, прижимаясь к убитому.

Воронов грозно обвел маузером застывших бойцов.

– Ну?! Кто хочет шутки слушать про товарища Сталина?!

Вспомнив тот случай, Воронов заскрипел зубами, но усилием воли унял дрожь. Не хватало еще хлопнуться в падучей прямо в лесу, ведя арестованного на расстрел.

Ивана политрук отметил сразу, как только прибыл в полк. После боя у озера старший лейтенант Клюев сидел возле дальнего костра и напряженно думал. Воронову не нужно было спрашивать, о чем тот размышляет, он и так знал: похожее выражение он видел слишком часто на лицах тех, кому потом приводил в исполнение приговоры.