– Люди! Вы оказались в рабстве, значит, так вам отмерено богами. Но я, князь Самослав, отпускаю вас на волю. Вы свободны, можете идти на все четыре стороны.

Воцарилось изумленное молчание. Оно было настолько тяжелым, что, казалось, даже вздох было сделать сложно. В глазах у многих появилась тоска, у кого-то – отчаяние, у кого-то – надежда.

– Да куда мы пойдем-то? Чай не лето, – грустно хмыкнул всклокоченный мужик с мертвенно-бледным, как у всех здесь, лицом. – Ни еды, ни одежи теплой, ни семян, ни топора… Зима скоро. Подохнем мы от голода в этих лесах. Или волкам на зуб попадем.

Собрание поддержало его согласным гулом. Тут почти все были в схожей ситуации. А в глазах матерей, в подол которых вцепились малые дети, и вовсе читалась мольба. Весь немудреный скарб переселенцев сгинул, когда они попали в плен. Кроме лохмотьев, что на них были надеты, ни у кого ничего не было.

– Тогда оставайся здесь, – предложил мужику Само. – Иди под мою руку, построишь здесь дом. Будешь работать, и за свой труд получать зерно и соль. За соль купишь топор, одежду, свинью и кур. Пока на ноги не встанешь, жупан тебя от своего стола кормить будет.

– А так можно было, что ли? А на кой нас охраняли тогда? – изумленно спросил мужик. – Я согласен. Мне и бабе моей все равно идти некуда. Мы от аварских земель бредем за лучшей долей. Изгои мы.

– Можно, – милостиво разрешил князь. – Кто еще остаться хочет?

Остались все, кроме одного заплутавшего торговца из Баварии и пастуха-германца, которого дома ждала невеста. Они ушли на рассвете, а вслед за ними пошли воины из охраны князя с вполне конкретным приказом. Никто и никогда не должен найти тела этих людей.

Глава 3

Назад пришли на веслах, лишь слегка беспокоя ими студеную осеннюю волну. Все же, плыть по течению – это просто наслаждение, особенно когда вокруг тебя такая красота. Леса по обеим сторонам реки были зелеными, желтыми, красными… Листья всех оттенков шелестели на ветру и, сорванные внезапным порывом, кружились в своем последнем танце. Скоро, совсем скоро придет зима, самое страшное когда-то время для родовичей, которые уже и забыли, как старики уходили в лес, как умирали от бескормицы дети, и как единственная корова не могла стоять на ногах, и ее приходилось подвешивать за брюхо. А ведь так недавно все это было.

Нос ладьи с разгону въехал в песок пляжа, что был у крепости, и Само скорым шагом пошел домой. Соль и без него разгрузят. Он ворвался в терем, где Людмила бросилась ему на шею, прижавшись тугой, налитой молоком грудью. Она не сказала ничего, но все сказали ее глаза, а Само и не заметил, как оказался на супружеском ложе, душа жену в объятиях. Первый голод он утолил быстро, и вскоре они просто лежали, прижавшись друг к другу разгоряченными телами.

– Как наш сын? – спросил Самослав, хотя малыш на расстоянии руки от него посапывал в люльке, засунув в рот палец.

– Все хорошо, – сказала Людмила. – Я принесла богатые жертвы Мокоши. Она не оставит нас.

– Это ты молодец, – поморщился Само, но больше ничего не спросил. Ответ был исчерпывающим, и большего он от жены все равно не добился бы. – Ты Деметрия навещаешь?

– Конечно, каждый день захожу, и не по разу. Он в надежных руках. Любава за ним, как родная мать, смотрит. Ругает его, почем зря, он все порывается встать.

– Вот ведь зараза ромейская! – Самослав вскочил с постели. – Пойду-ка я к нему, посмотрю, что там. Прибить его мало!

Он оделся и направился к дому Деметрия, благо тот и был-то в двадцати шагах. Зрелище, что увидел Само, когда зашел в комнату тагматраха, поразило его до глубины души. У постели больного, на чурбаке, выполнявшем роль стула, стояли шахматы, вырезанные из разных пород дерева. Рядом сидел Збых с отрешенным лицом, который обхватил голову двумя руками. На его физиономии была написана напряженная работа мысли. Деметрий, который поднял кулак в приветствии, жестом пригласил садиться. Его нога оставалась в деревянном лубке, на котором Любава перематывала полотняные бинты. Видно, ослабели они и плохо держали ногу. Она робко взглянула на князя, испуганно пряча глаза. Наконец, Збых сделал ход и победоносно посмотрел на противника. К величайшему удивлению князя, ответный ход сделала девчонка, после чего снова занялась ногой, а Збых опять начал лохматить волосы в глубоком раздумье.

– Как игра? – поинтересовался Само.

– Три-один, – не поворачиваясь к нему, ответил Збых. – Она выигрывает. Зверь, а не девка, с ума сойти можно!

– Зверь, говоришь, – задумчиво протянул Само и обратился к Деметрию. – Тогда вот задача тебе. Научишь ее счету. Если я в ней не ошибаюсь, тебе много времени не понадобится. И если еще узнаю, что ты порываешься встать, я около тебя стражу посажу и велю к ложу ремнями привязать.

Шесть изумленных глаз уставились на владыку. Любава тут же нырнула взглядом вниз, и что-то такое промелькнуло в нем. Удовлетворение, радость, несмелая надежда… А вот испуга в них не было. Вот ни на мизинец. А девка-то с сюрпризом оказалась, не ожидал, подумал Самослав. В глазах же мужиков появилось выражение недоумения. Учить считать сироту из глухой дулебской деревушки? Это было чересчур даже для отличающегося своими чудачествами князя.

А Самослав уже пошел за ворота, где заканчивали пробежку четыре сотни полуголых бойцов под руководством Горана. Все, кому не по нраву оказались новые порядки, уже покинули стройные ряды, и теперь расчищали земли под пашню или отправились в Соляной городок, куда эти самые новые порядки еще не добрались. Там пока что достаточно силы и отваги, как и везде в словенских землях. Но тут Самослав затеял что-то совершенно невообразимое, и давно забытое еще с римских времен. Пока что он делал то, что и сам проходил на первых курсах училища, где бесконечная пахота от рассвета до заката лепила за пять лет из мамких сыночков советских офицеров. А уж, что такое для лейтенанта-первогодка заступить в наряд в ночь с пятницы на понедельник, и вовсе не сможет понять тот, кто не служил. Так что ряды турников, кожаных груш, набитых песком, и подобий штанг, сделанных из дерева и камней, радовали глаз, возвращая владыку в далекую молодость. Очень хотелось покидать чугунную гирю, но нет. Тут чугун называли «свинским железом», он не стоил ничего и считался браком при плавке. А уж запороть ее было раз плюнуть, учитывая, что абсолютно все манипуляции и дозировки применялись на глазок. А плавить чугун тут пока не умели. Жаль…

Самослав и сам проходил с парнями весь комплекс упражнений, только отлучка служила ему оправданием. В это время любой правитель был воином, а значит, должен разделять все тяготы со своими людьми. Иначе не добиться настоящей преданности, и никакие деньги тут не помогут. Менталитет!

– Кузня! Как я забыл! – владыка скорым шагом пошел к длинному сараю, который вынесли далеко за стены. Оттуда доносились методичные удары молота и перебранка на латыни, обильно перемешанной со словенскими наименованиями половых органов и разнообразных способов их применения.

Кузнец, выписанный из Санса, могучий горбоносый мужик из римлян, носил до боли знакомое имя Максим, и в выражениях не стеснялся.

– Я бить маленький молот, а ты в это же самое место бить большой молот! В это место, не в другой! Понимать меня, упрямый осел, которого поиметь во все дыры вонючий верблюд?

– Максим, ты чего так разошелся? – удивленно спросил Само, глядя на кузнеца и растерянного здоровенного парня из хорутан, который намеревался обидеться, но не мог, потому что не знал, что такое осел и верблюд. Он их никогда не видел.

– Сильный парень, но есть очень глупый, ваша светлость! – кузнец слегка поклонился. – Иди поешь, мы пока закончить.

Молодой коваль поклонился тоже и молча вышел. А Само вышел с кузнецом на воздух, у него был серьезный разговор, который он обдумывал не один день. Самослав перешел на латынь.

– Как работа, Максим? Как устроился? – участливо спросил он.

– Все хорошо, ваша светлость, – кивнул кузнец. – Работы много, по оплате нареканий тоже нет. Все, что договаривались, господин Лют мне отдает.

– Не хочешь ли расширить свою кузню? – спросил Самослав. – Нанять подмастерий человек пять-десять…

– Да зачем мне это? – удивленно пожал плечами кузнец. – Меня и так все устраивает. А наймешь подмастерий, они ремеслу научатся и будут у моих детей хлеб отбивать.

– Тебя устраивает? – князь схватил кузнеца за ворот и пригнул его к себе, уставившись в лицо яростным взглядом. – А меня не устраивает! И знаешь почему?

– Почему? – бешенство, что сверкнуло в глазах герцога, напугало кузнеца не на шутку. Видно, знать, она везде одинаковая.

– Ты войны при короле Теодорихе помнишь? – спросил его Само.

– Помню, конечно, – кивнул тот. – Всё ждали, когда из Австразии алеманы с тюрингами придут. Страх такой был, что и не выговорить.

– Так если мы все, что замыслили, сделать не успеем, то тебе те алеманы и тюринги милосердными сестрами из монастыря святой Радегунды покажутся! Это ты понимаешь?

– Так, вроде отбили набег баваров, ваша светлость, – несмело ответил Максим. У местных имелась одна особенность, которую попаданец из двадцать первого века понять не мог никак, и она доводила его до белого каления. Они не способны думать, что будет через год или два. Правда, происходило это не из-за их тупости, а потому, что тут так далеко не загадывали. Люди здесь жили сегодняшним днем. Вот и получалось, что мысли у них не шли дальше следующего урожая, потому что там, за ним, была такая несусветная прорва времени, что и заморачиваться не стоило. Зиму протянул – уже счастье.

– А про аварского кагана забыл? А про лангобардов? А про соседей – словен, которые нашему богатству завидуют? Ты кольчугу за сколько сделаешь?

– Полтора месяца точно потрачу, – задумался кузнец. – Если сильно спешить, управлюсь за месяц. Но это тяжело, ваша светлость, работа тонкая.

– А мне их нужно пять в месяц, чтобы вон тех парней одеть. Понял? – резко ответил ему Самослав, ткнув в воинах на турниках. – Я тебе за кольчугу сколько обещал?

– Два солида за работу, – ответил кузнец. – Ваша еда, жилье и железо.

– Значит, ты за год пятнадцать золотых заработать можешь, не больше. Так?

– Так, вроде бы, ваша светлость, но не смогу. Я же должен топоры, серпы и наконечники для сох ковать. Не сделаю я столько.

– А если ты наймешь пять подмастерий, то я тебе за каждую кольчугу буду по солиду отдавать. Чистыми! Еда и оплата помощников – отдельно.

– Так это меньше в два раза, – набычился кузнец. – Не договаривались мы так.

– Пять кольчуг в месяц, в год – шестьдесят солидов, сто восемьдесят тремиссов с мордой короля Хлотаря. Так понятнее?

– Сто восемьдесят франкских золотых, – благоговейно прошептал кузнец. – И вы мне все их заплатите? Без обмана?

– Пять лет платить буду, клянусь Перуном, Сварожичем и Яровитом. Чтоб меня молния убила, если соврал! Хочешь, еще святым Мартином поклянусь?

– Не надо, верю! – сказал ошеломленный кузнец. – А через пять лет что будет?

– Деньги бери и можешь домой ехать. Если останешься, я тебе за кольчугу буду полсолида платить. Это будет девяносто золотых в год.

– А если я еще подмастерий возьму и буду десять панцирей делать? Тогда что? – в запальчивости произнес кузнец.

– А тогда ты снова сто восемьдесят золотых получишь, – пообещал князь.

Кузнец сел на чурбак и вытер пот, обильно выступивший на лбу. На три золотых крестьянская семья могла питаться год. Около ста тремиссов стоила небольшая ферма. Хороший мастер, зарабатывавший за тот же год полсотни, считался весьма состоятельным человеком. Но сто восемьдесят? Такая цифра в голове Максима не укладывалась. О таких деньгах он и мечтать не мог. Жене, что ли, пойти рассказать? Нет, не поверит Агриппина…

– Думай! – жестко ответил Само. – Но недолго. Я все равно сюда еще кузнецов привезу. Думаю, они умнее тебя будут. А ты, если захочешь, можешь домой ехать.

– Нет! Не поеду я туда, ваша светлость, не гоните! У короля Хлотаря два сына подрастают!