Джуни схватилась за ручку, сжала ее, повернула. Свет ее фонарика превратил лицо сестренки в ухмылявшийся светильник Джека. Джуни покосилась на меня; ликование на ее мордашке сменилось замешательством, как только она осознала, что я лечу к ней. Луч фонарика уткнулся в пол, но другая рука на автомате продолжила поворачивать ручку.

Дверь приоткрылась.

Я, Бренда и Клод дружно ахнули.

Открывать чужие двери было нельзя.

И насколько я знала, никто из нас ни разу не пытался это сделать. Мы предполагали, что они окажутся заперты.

В щель потекли звуки музыки, сигаретный дым и что-то потное, солоноватое. Но мне стало не до звуков и запаха, потому что то, что я увидела, сразило меня наповал, потрясло до глубины души.

Стробоскопы.

Трое мужчин.

«Нет!»

Вспышки света разрезали темноту, скрывавшую торсы мужчин; виднелись лишь части их тел – от пояса до колен. И этот же свет упал мне на грудь, обнажив нашивку с буквами «ТАФТ» на армейской рубахе, позаимствованной у Бренды.

«У меня все хорошо мама, все хорошо», – пропел Элвис.

«Нет. Нет!»

На коленях стояла девушка, ее голова тыкалась в пах одного из мужчин.

«У меня все хорошо, мама, что бы мне ни приходилось делать…»

Волосы у девушки были длинные и светлые.

Вспышка. Строб.

С зелеными прядками-перьями.

Рука на затылке девушки прижала ее лицо к паху мужчины. Медный браслет на этой руке показался мне очень знакомым.

«Нет, нет, нет, нет…»

Мне хотелось отогнать навязчивую мысль, мозг старался стереть то, что я видела, а глаза продолжали смотреть.

«Все хорошо, все хорошо», – повторял Элвис.

– Закрой ее! – взвизгнула Бренда, и девушка на коленях, чье лицо я не желала увидеть, начала поворачиваться.

Ее подбородок, ее щека, ее профиль. Через секунду мы бы встретились с ней взглядами.

Дверь с грохотом захлопнулась.

До того, как я увидела ее лицо.

Это не могла быть Морин… Ну конечно, это была Морин! У кого еще зеленые перья на голове? Но что за мужчины с ней были?

Клод схватил за руку меня и Джуни, Бренда ринулась вперед, мы за ней. Мы побежали быстро, что было сил, в землистую черноту тоннеля, за прыгавшим кружочком света от фонарика в руке Бренды. Дыхание сбилось; чем дальше мы убегали, тем сильнее задыхались. Но мы мчались вперед без оглядки. И замедлили бег только для того, чтобы отпереть ближайшую спасительную дверь. Мы с Джуни ввалились в ее проем, пронеслись по нашему подвалу и буквально взлетели по лестнице вверх, на первый этаж. Но и там мы не смогли остановиться, а выбежали из дома на намоченную ливнем лужайку. И там меня согнуло пополам и вырвало под равнодушным оком луны.

Глава 11

– Что там было, Хизер, что ты видела? – балансируя то на одной ноге, то на другой, Джуни, терзаемая любопытством, покусывала подушечку большого пальца.

Гроза прошла, пока мы находились под землей. И умчалась прочь, оставив после себя чистое ночное небо, сверкавшее звездами, увлажненную почву и запах червей.

Я вытерла рот тыльной стороной кисти. При виде дымившейся кучки частично переваренной фасоли, которой меня вырвало, живот снова скрутило. Пока не вернулась гроза, мне надо было размотать шланг и смыть это безобразие.

– Да, что там было? – спросил Клод. – Что ты увидела?

Он встал рядом с Джуни, раскрасневшееся от бега лицо его выражало надежду. Это убедило меня: каким-то чудом Клоду тоже не удалось заглянуть в тот подвал. Возможно, он занял у двери невыгодную позицию.

Я больше не могла изворачиваться. И перевела взгляд на Бренду.

Ее глаза показались мне пустыми кругами, подбородок подруги подрагивал. Она выглядела такой юной, маленькой девочкой, что мне невольно вспомнилось то лето, когда она согласилась спрыгнуть со мной с вышки. Если старшеклассники спасались от зноя в каменоломнях, то ребятишки помладше проводили жаркие летние деньки в городском бассейне.

Думаю, мы бы просто поплавали тогда по-собачьи в мелководье бассейна, если бы Ант не застал нас с Морин сидевшими на его бортике у лесенки. Бренда покачивалась на воде у наших ног. Ант попытался нас поддразнить, но мы проигнорировали его шутки. И тогда он начал подговаривать Морин прыгнуть с вышки.

– Нет, – мотнула головой подруга и, наклонившись вперед, зачерпнула холодную воду в свои розовые ручки.

Не то чтобы она струсила. Морин в жизни никогда и ничего не боялась. И даже в семилетнем возрасте ее совершенно не волновало, что мог подумать о ней Ант.

«Морин, Морин! Что ты делала с теми мужчинами?»

Я плавала плохо. Хуже того, я боялась глубокой воды. Но к своему удивлению, я приняла вызов Анта.

– Я прыгну с вышки!

Бренда вскинула на меня глаза: от изумления ее глазные яблоки едва не вылезли из орбит. И в ее взгляде явственно читалось: «Что это на нее нашло?»

– Не надо тебе прыгать, – буркнула Морин.

– Знаю, – сказала я, а уже в следующую секунду вскочила на ноги и засеменила к мокрому трамплину. Я прошла почти метр, прежде чем задалась двумя резонными вопросами: «С чего я вдруг сморозила такую глупость? Как теперь выкрутиться?»

И тут Бренда вылезла из воды и поспешила за мной, окропляя горячий бетон каплями, стекавшими с кружевной оторочки ее сплошного розового купальника.

– Я тоже прыгну! – заявила она; ее мощные девичьи бедра напрягались с каждым шагом все сильней.

– Я не позволю вам двоим сделать это без меня! – крикнула Морин, спугнув трех уток, до сих пор ускользавших от спасателей.

И мы втроем побежали вприпрыжку к самому глубокому месту в бассейне, петляя между кучками детей. Солнце палило нещадно, выпаривая из воды хлор. А мы сгрудились в тени пятиметровой платформы и дрожали в ожидании нашей очереди.

– Я прыгну первой, – прошептала Морин. – Покажу тебе, что это безопасно. Хорошо, Хизер?

Я кивнула. Наверное, я уже поняла, что не смогу подняться на вышку по лестнице. Мы с Брендой замерли, наблюдая за тем, как попа Морин взмыла к небу и как потом, когда подошла ее очередь, подруга с вызывающим воплем сбежала с края трамплина. Она пролетела мимо нас, как пушечное ядро – с широко раскрытыми глазами и зажав нос. Бренда стиснула мое запястье и отпустила лишь тогда, когда Морин вынырнула на поверхность с победоносной ухмылкой и большими пальцами, поднятыми вверх.

– Если хочешь, я прыгну следующей, – предложила Бренда, взглянув на меня. И застыла с отвисшей губой, словно до нее дошло, какую ужасную ошибку она совершила.

Такое же лицо было у Бренды сейчас.

«Морин, Морин! Кто же были те мужчины? Они знают, что ты прыгнула с вышки ради меня? Чтобы мне не пришлось это сделать?»

– Ты в порядке? – спросила я Бренду.

Она безмолвно кивнула и опустилась наземь рядом со мной, возле самой лужицы рвоты. Сорвала травинку и начала ее теребить.

– У нас будут теперь неприятности? – спросила Джуни. – Я сожалею, что открыла ту дверь.

– Мы должны это забыть, – тяжело выговорила Бренда, проигнорировав Джуни; ее глаза показались мне такими же глубокими и безнадежными, как карьеры. – Мы не должны были этого видеть.

– Так что же вы видели? – заныла Джуни.

– Ничего, – не сводя с меня глаз, отрезала Бренда. – Там было слишком темно, чтобы что-нибудь разглядеть.

Она протянула мне руку. Я сжала ее – холодную и дрожащую.

– Поклянись, – произнесла Бренда, и ее голос проскрежетал, как шлифовальная машина. – Поклянись, что там было настолько темно, что мы ничего не увидели.

Но меня не нужно было призывать к молчанию. Мозг уже старался затереть воспоминание. И перед глазами возникали лишь обрывочные фрагменты, которые я пыталась осмыслить. «Отпусти ситуацию. Ты не должна это помнить».

Бренда приняла мое молчание за сомнение.

– Поклянись, что там было слишком темно, – призвала она снова. – Ради репутации Морин.

Вот что имело значение. Не только ужас того, что мы увидели. Но и то, чем это могло обернуться для нашей подруги, узнай об этом другие. Мне сразу представилось, как перед нами стоит отец Адольф и грустно улыбается из-за того, что ему вообще пришлось такое говорить: хорошая репутация ценней дорогого парфюма.

Я пожала руку Бренды и откашлялась – во рту першило после рвоты.

– Клянусь.

Воспоминания из детства вновь нахлынули на меня: мы с Брендой и Морин в городском бассейне – три мушкетерки против всего мира. Такого больше не было. Во время нашего рукопожатия часть Бренды для меня закрылась, как и часть меня для нее. Наши лодки покинули знакомые гавани, обреченные в них не вернуться.

***

В первый раз Бет подумала, что тронется рассудком.

Во второй она онемела.

За бесконечные часы, минувшие с момента ее похищения, Бет постоянно возвращалась туда.

В пустоту. Небытие в данном месте в данное мгновение.

Бет не была девственницей. Ее первым – и единственным – парнем был Марк. Он тоже лишился невинности с ней. Марк хотел дождаться их свадьбы, но брак не входил в ее планы на будущее. Когда Бет убедила парня, что никогда не выйдет замуж – ни за него, ни за кого-то другого, – Марк, наконец, согласился на секс. В первый раз было сухо, больно, неуклюже. Но со временем они изучили свои тела и их реакцию. И секс стал единственной вещью, которой Бет ждала от встреч с Марком. Теперь она жалела о том, что так и не набралась мужества порвать с ним. Он это заслужил.

Только сейчас лучше было не думать о Марке, иначе ее разум уплыл бы, как бугристый розовый шарик. И Бет старалась думать о колледже. Она хорошо училась в школе, добилась отличных результатов в спортивных дисциплинах. Ей предложили стипендию сразу в нескольких колледжах штата, а также в Беркли. Родители говорили, что с ее стороны было бы грешно распорядиться Божьими дарами иначе, чем выбрать карьеру юриста или врача. Иными словами, любую другую профессию, не гарантировавшую престиж и хороший доход.

А Бет обожала детей; ей нравились их испачканные мордашки, забавное хихиканье и тот совершенный, драгоценный свет, который они несли в этот мир. Бет хотела стать учительницей – тем человеком, на которого они могли положиться, невзирая ни на что, тем человеком, который мог разглядеть в них уникальные способности, будь то умение бегло читать, остроумно шутить или рисовать индеек, закрашивая контуры приложенной к холсту пятерни цветными мелками. Разве было более высокое призвание, чем учить детей?

Какой-то булькающий шум встревожил комнату.

Бет поняла – этот звук испустила она.

Он вошел в комнату пару минут назад и сейчас стоял над ней, расстегивая ремень.

Вырвавшийся у девушки звук заставил его остановиться.

– Что такое? – спросил он.

Бет посмотрела на него – на этого человека, которого она знала, но, как выяснилось, не знала. Который рискнул всем в этом мире, чтобы похитить другого человека и забавляться с ним, когда ему заблагорассудится. Этот неудачник считал биологический акт настолько важным, что готов был отправиться в тюрьму, лишь бы испытать такое же облегчение, какое мог доставить себе и сам, с помощью собственной руки.

Бет снова издала странный звук, но на этот раз это был смешок.

Смешок превратился в хохот.

И, дав смеху волю, Бет уже была не в силах остановиться. Он мог убить ее за это. Бет это понимала. Плевать. Он заточил ее в темницу. И исход был непредсказуем.

– Что? – переспросил он опять. Его лицо скривилось.