Роберт

(один)
             Она прошла, прозрачно-неживая,
             и музыкой воздушною весь дом
             наполнила; прошла, – как бы срывая
             незримые высокие цветы,
             и бледные протягивались руки
             таинственно, и полон смутной муки
             был легкий шаг… Она чиста… А ты,
             убогий бес, греши, греши угрюмо!
             В твоих глазах ночная темнота…
             Кто может знать, что сердце жжет мне дума
             об ангеле мучительном, мечта
             о Сильвии… другой… голубоокой?
             Вся жизнь моя – туманы, крики, кровь,
             но светится во мгле моей глубокой,
             как лунный луч, как лилия, – любовь…

<Занавес>

Конец первого действия

Смерть
Драма в двух действиях

Действие первое

Комната. В кресле, у огня, – Гонвил, магистр наук.

Гонвил

             …и эту власть над разумом чужим
             сравню с моей наукою: отрадно
             заране знать, какую смесь получишь,
             когда в стекле над пламенем лазурным
             медлительно сливаются две соли,
             туманную окрашивая колбу.
             Отрадно знать, что сложная медуза,
             в шар костяной включенная, рождает
             сны гения, бессмертные молитвы,
             вселенную…
                                        Я вижу мозг его,
             как будто сам чернилами цветными
             нарисовал, – и все же есть одна
             извилина… Давно я бьюсь над нею, —
             не выследить… И только вот теперь,
             теперь, – когда узнает он внезапно – —
             А! в дверь стучат… Тяжелое кольцо
             бьет в медный гриб наружный: стук знакомый,
             стук беспокойный…
(Открывает.)

Вбегает Эдмонд, молодой студент.

Эдмонд

                                                      Гонвил! Это правда?..

Гонвил

             Да… Умерла…

Эдмонд

                                           Но как же… Гонвил!..

Гонвил

                                                                                        Да…
             Не ожидали… Двадцать лет сжималось
             и разжималось сердце, кровь живую
             накачивая в жилы и обратно
             вбирая… Вдруг – остановилось…

Эдмонд

                                                                                Страшно
             ты говоришь об этом… Друг мой… Помнишь?..
             Она была так молода!..

Гонвил

                                                           Читала
             вот эту книжку: выронила…

Эдмонд

                                                                     Жизнь —
             безумный всадник. Смерть – обрыв нежданный,
             немыслимый. Когда сказали мне —
             так, сразу, – я не мог поверить. Где же
             она лежит? Позволь мне…

Гонвил

                                                                    Унесли…

Эдмонд

             Как странно… Ты не понимаешь, Гонвил:
             она всегда ходила в темном… Стелла —
             мерцающее имя в темном вихре.
             И унесли… Ведь это странно, – правда?..

Гонвил

             Садись, Эдмонд. Мне сладко, что чужая
             печаль в тебе находит струны… Впрочем,
             с моей женой ты, кажется, был дружен?

Эдмонд

             Как ты спокоен, Гонвил, как спокоен!..
             Как утешать тебя? Ты словно – мрамор:
             торжественное белое страданье…

Гонвил

             Ты прав, – не утешай. Поговорим
             о чем‐нибудь простом, земном. Неделю
             ведь мы с тобой не виделись. Что делал?
             О чем раздумывал?

Эдмонд

                                               О смерти.

Гонвил

                                                                    Полно!
             Ведь мы о ней беседовали часто.
             Нет – будем жить. В темницу заключенный
             за полчаса до казни – паука
             рассматривает беззаботно. Образ
             ученого пред миром.

Эдмонд

                                                       Говорил ты,
             что наша смерть —

Гонвил

                                                  – быть может, удивленье,
             быть может – ничего. Склоняюсь, впрочем,
             к последнему; но есть одно: крепка
             земная мысль: прервать ее стремленье
             не так легко…

Эдмонд

                                          Вот видишь ли, – я мучусь…
             Мне кажется порой: душа – в плену, —
             рыдающая буря в лабиринте
             гудящих жил, костей и перепонок.
             Я жить боюсь. Боюсь я ощущать
             под пальцами толчки тугие сердца,
             здесь – за ребром – и здесь, на кисти, – отзвук.
             И видеть, мыслить я боюсь – опоры
             нет у меня, – зацепки нет. Когда‐то
             я тихо верил в облачного старца,
             сидящего средь призраков благих.
             Потом в опустошительные книги
             качнулся я. Есть книги как пожары…
             Сгорело все. Я был один. Тянуло
             пустынной гарью сумрачных сомнений, —
             и вот, в дыму, ты, Гонвил, появился —
             большеголовый, тяжкий, напряженный,
             в пронзительно сверкающих очках,
             с распоротою жабой на ладони…
             Ты щипчиками вытащил за узел
             мои слепые слипшиеся мысли,
             распутал их, – и страшной простотой
             мои сомненья заменил… Наука
             сказала мне: «Вот – мир», – и я увидел
             ком земляной в пространстве непостижном —
             червивый ком, вращеньем округленный,
             тут плесенью, там инеем покрытый…
             И стала жизнь от этой простоты
             еще сложней. По ледяной громаде
             я заскользил. Догадки мировые —
             все, древние и новые, – о цели,
             о смысле сущего – все, все исчезли
             пред выводом твоим неуязвимым:
             ни цели нет, ни смысла; а меж тем
             я втайне знал, что есть они!.. Полгода
             так мучусь я. Бывают, правда, утра
             прозрачные, восторженно-земные,
             когда душа моя – подкидыш хилый —
             от солнца розовеет и смеется
             и матери неведомой прощает…
             Но, с темнотой, чудовищный недуг
             меня опять охватывает, душит:
             средь ужаса и гула звездной ночи
             теряюсь я; и страшно мне не только
             мое непониманье, – страшен голос,
             мне шепчущий, что вот еще усилье
             и все пойму я… Гонвил, ты любил
             свою жену?..

Гонвил

                                        Незвучною любовью,
             мой друг, – незвучной, но глубокой… Что же
             меня ты спрашиваешь?

Эдмонд

                                                              Так. Не знаю…
             Прости меня… Не надо ведь о мертвых
             упоминать… О чем мы говорили?
             Да, – о моем недуге: я боюсь
             существовать… Недуг необычайный,
             мучительный, – и признаки его:
             озноб, тоска и головокруженье.
             Приводит он к безумию. Лекарство,
             однако, есть. Совсем простое. Гонвил,
             решил я умереть.

Гонвил

                                                Похвально. Как же
             ты умереть желаешь?

Эдмонд

                                                    Дай мне яду.

Гонвил

             Ты шутишь?

Эдмонд

                                       Там, вон там, в стене, на полке,
             за черной занавеской, – знаю, знаю, —
             стоят, блестят наполненные склянки,
             как разноцветные оконца – в вечность…

Гонвил

             …Иль в пустоту. Но стой, Эдмонд, послушай, —
             кого‐нибудь ведь любишь ты на свете?
             Иль, может быть, любовью ты обманут?

Эдмонд

             Ах, Гонвил, знаешь сам!.. Друзья мои
             дивятся все и надо мной смеются,
             как, может быть, цветущие каштаны
             над траурным смеются кипарисом.

Гонвил

             Но в будущем… Как знать? На перекрестке…
             нечаянно… Есть у тебя приятель —
             поэт: пусть скажет он тебе, как сладко
             над женщиной задумчивой склоняться,
             мечтать, лежать с ней рядом, – где‐нибудь
             в Венеции, когда в ночное небо
             скользит канал серебряною рябью
             и, осторожно, черный гриф гондолы
             проходит по лицу луны…

Эдмонд

                                                               Да, – правда,
             в Италии бывал ты, и оттуда
             привез —

Гонвил

                                – жену…

Эдмонд

                                                    Нет, – сказочные смерти,
             играющие в полых самоцветах…
             Я, Гонвил, жду… Но что же ты так смотришь,
             гигантский лоб наморщив? Гонвил, – жду я,
             ответь же мне! Скорее!

Гонвил

                                                             Вот беспечный!
             Ведь до того, как друга отравлять,
             мне нужно взвесить кое‐что, – не правда ль?

Эдмонд

             Но мы ведь выше дружбы – и одно
             с тобою чтим: стремленье голой мысли…
             А! Просветлел… Ну что же?

Гонвил

                                                                      Хорошо,
             согласен я, согласен… Но поставлю
             условие: ты должен будешь выпить
             вот здесь, при мне. Хочу я росчерк смерти
             заметить на твоем лице. Сам знаешь,
             каков твой друг: он, как пытливый Плиний,
             смотреть бы мог в разорванную язву
             Везувия, пока бы, вытекая,
             гной огненный шипел и наступал…

Эдмонд

             Изволь… Но только…

Гонвил

                                                          Или ты боишься,
             что свяжут смерть твою со смертью… Стеллы?