Первые выходные в Андреевке показали, что делать там совершенно нечего. Замок с принцессами был оцеплен элитными вахтёрскими подразделениями, море далековато, да и коренным крымчанам оно… Те, кто живёт на берегу, кидается в ласковые волны, может, раз или два в году. Оно же рядом, бесплатно, к нему не надо покупать путёвку и ехать из какого-нибудь Надыма. 5000 километров ради моря проехать проще, чем пройти 500 метров, когда ты возле него живёшь, поверьте местному.

Нам дали возможность оценить альтернативу, мы впечатлились, и с понедельника носились по винограднику, не жалея рук и ног. Мы драли гроздья с листьями и ветками и забивали контейнеры так быстро, что их не успевали подвозить, и Стаханов с одобрительной улыбкой наблюдал за нами со своих коммунистических небес.

В субботу утром автобус отвёз ударников перестроечного труда в город-герой Севастополь. В вагонке осталось несколько человек, которым "и тут хорошо". Почему в субботу? Счастья не должно быть много. Вечером в воскресенье автобус увезёт нас обратно.

Одна ночь – уже неплохо. Родителям о своих выходных я, естественно, не сказал.

Мы со Светкой, обхватив друг друга за талию, побродили по Приморскому, покормили батоном чаек там, где расстреляли лейтенанта Шмидта. В модном кафе "Снежинка" поели мороженое.

Света, выскребая креманку ложечкой с кривой надписью "нерж", деловито осведомилась:

– А у тебя есть, где?

"Где" в 17 лет – ключевой вопрос. Кто-то, может, в институт поступает в другом городе, чтобы его решить. Я его обдумывал всё утро. Отобрал варианты от вероятного до фантастического, в том числе с участием палатки, гитары и дальнего конца пляжа Учкуевка. Лучше было остановиться на нём. Но мы поехали к моему другу Рустику в частный сектор Матюхи.

Он жил в ветхом "доме с мезонином", в надстроенном сверху дощатом скворечнике. В его надстройке пахло старым табаком и жареной картошкой, стоял старый ламповый телик, продавленный диван и засов на люке в полу – всё, что нужно для подросткового счастья.

Я вдавил кнопку звонка у калитки, через пару минут из дома выскочил Рустик в семейках и матросской тужурке на голое тело. Увидел меня, вздёрнул чёрную бровь и расплылся в улыбке. Обхватил крепко, чуть не ткнув в ухо зажжённой сигаретой.

– Давно не виделись, – сказал он с лёгким привкусом обиды.

Я смущённо пожал плечами. Я и в самом деле несколько месяцев не заходил. Экзамены, заговор классухи, улетевшие медали, проваленное поступление в институт. Плохого было много, хорошего мало, а Рустик он не про поплакаться в жилетку, он совсем про другое.

– Ну чё, как дела? Твоя подруга? – Спросил он, понизив голос.

Света стояла от нас в нескольких метрах и любовалась архитектурными изысками бичовских хибар вокруг.

– Ну… Да, типа моя. – Ответил я. – У тебя на ночь остаться можно?

Рустик попыхтел сигареткой, думая.

– У меня, наверху, не получится. Я с Русей разбежался, достала мозги мне полоскать. Живу с другой девчонкой, Оксанкой. У нас всё серьёзно, пожениться собираемся. Короче, как раньше не получится.

Я посмотрел наверх. За его макушкой, из окна надстройки выглядывала девушка. Некрасивая, с круглым, каким-то расплывшимся лицом. Она угрюмо рассматривала нас, и во взгляде не было ни капли дружелюбия. Когда наши глаза встретились, она резко задёрнула занавеску и скрылась в темноте. Я удивлённо посмотрел на Рустика, он изобразил лицом "Ну, вот как-то так…". Оба помолчали.

Я вспомнил Русю, красивую девчонку с потрясающей фигурой. Когда они были вместе, воздух искрил и гудел. Они дрались, они целовались, и первое было не отличить от второго. От них можно было аккумуляторы заряжать. А сейчас Рустик напоминал чуть подсдувшийся шарик. У него в комнате ждёт его девочка со злыми глазами, и, почему-то мне кажется, что по части полоскания мозга Русе до неё далеко.

"Жениться? На кой?" – подумал я и промолчал. Захочет – сам расскажет.

Но Русик не рассказал. Посмотрел на мою разочарованную физию и сказал:

– На первом этаже можно, в моей комнате. Где я жил, когда мелкий был.

– Да ну, неудобно. Предки твои…

– Что предки? – Отмахнулся Рустик. – Батя помер, мать куда-то свалила.

Батю его я видел несколько раз, и всегда в виде чего-то косматого, грязного и нечленораздельно ревущего, но правила приличия обязывают выразить сочувствие.

– Мне жаль, – сказал я.

– А мне нет, – равнодушно ответил Рустик. – Думал, он помрёт, матушка бухать перестанет, а она теперь вообще из запоя не выходит. Надоели оба. Короче, не парься. Мать куда-то свалила, если и припрётся, то поздно ночью и сразу спать завалится. Вам не помешает. Пошли, чего стоите?

Дом пах. Остатками на донышках, объедками, перегоревшим этанолом. Кислой овчиной, пылью, трухлявым деревом. Нищетой, несчастьем, многодневными запоями. И табаком. Им провонялось всё: желтоватый растрескавшийся потолок, отстающие от стен обои и коврики, ковры, ковровые дорожечки, занавески, шторки, накидки, покрывала. Грязным текстилем было завешано, обложено и накрыто всё. И среди всего этого нагромождения грязной рухляди и барахла совсем не осталось места для воздуха. Рустик провёл нас по сумрачному коридору с сороковаттной лампочкой под потолком и распахнул дальнюю дверь:

– Любите друг друга, дети мои, пока утро не разлучит вас, – продекламировал он и оставил нас одних.

Почти жених

Я захлопнул дверь и задвинул защёлку, чтобы не дать ядовитому воздуху затечь в нашу комнату. Оглянулся: давно тут не проветривали. Пахло трухлявым деревом и сыростью. Света сдёрнула с кровати одеяло, и в воздух поднялось целое облако пыли. Я повозился с залитой краской щеколдой и с треском распахнул окно. Стало легче.

– Ну ничего, – сказала она, – жить можно.

Жить тут я бы не хотел. Меня накрыло.

Вроде бы, мелочи… Я вырос в семье, где алкоголизм был проблемой теоретической. Мы о ней знали, но особо не сталкивались. Никто из моих родных не пил. Об этой стороне жизни я знал скорей из кино или сталкивался, бывая дома у моих друзей. После слов "Да, блин, предки опять бухают" я старался максимально быстро смыться на свежий воздух. Может, поэтому, я не переношу вонь немытого тела, смешанную с вонью пережжённого этанола. Я к ней не привыкал с детства. Я не спал и не ел в атмосфере, пропитанной этими запахами.

Я стоял у открытого окна и уныло смотрел в темноту. Я б с радостью забрал Свету и ушёл куда-нибудь в другое место, но было уже поздно, куда мы сунемся? В тёмном стекле окна, как на экране телевизора, отражалась стена с географической картой мира и на её фоне Светка, ярко освещённая лампочкой без абажура. Маленькая, вся будто из ватных шариков собранная. Она скинула всё и юркнула под одеяло, натянув его на подбородок. Но я стоял и тянул время.

Уныние и безнадёга этого дома заразили меня. Я больше всего на свете хотел сейчас отсюда свалить. Но Света высунула из-под одеяла пухленькую ножку и позвала игриво:

– Се-рень-ки-ий… Ложись уже…

Подавив вздох, я прикрыл окно и погасил свет. Быстро раздевшись, залез под одеяло.

…

Потом мы лежали в темноте. Светина голова на моём плече. Она пальцем рисовала узоры на моей груди и рассказывала про свою семью. И то, что было сейчас за стеной этой комнаты, ничем не отличалось от того, что было за стеной её комнаты, в её доме, в таком же неасфальтированном райончике, как этот. И, чтобы не впасть в уныние снова, я закрыл ей рот единственным доступным мне способом.

…

А потом Света лежала на мне, по-хозяйски, как на пляже, положив подбородок на руку. Она пальцем разглаживала мои брови, и трогала ресницы. Она спрашивала меня о моих родных, о том, как и где мы живём, я неохотно отвечал. Я в принципе не любил говорить о своей семье. А она прижалась ухом к моей груди и спросила тихо:

– А что мы будем дальше делать?

Вот как ответить, не делая слишком длинной паузы? Я ж сразу понял, о чём она, дышал тише, чем билось сердце. Правильно было бы сказать, что ничего, что никаких планов у меня нет, и ей их строить тоже не стоит. Но проклятое воспитание "удобного человека" не давало сказать правду.

Я соврал в шутку про самые ближайшие планы, в надежде, что этого пока хватит. Но Света надула губки и сказала:

– Не, ну я серьёзно…

Я ответил серьёзно:

– Дальше мы учиться будем. Надо фазанку закончить. Я в институт собираюсь поступать.

Света потянулась вверх, ухватила зубами мочку уха.

…

Потом мы лежали на боку, она прижималась спиной ко мне и колыхала рукой географическую карту мира.

– Мы могли бы жить вместе… – Сказала она.

– Как ты себе это представляешь? – спросил я.

– У вас трёшка, твои могут выделить тебе одну комнату, если мы поженимся… Ну, как вариант.

Я посчитал до десяти и спросил:

– А мы уже женимся?

– А ты не хочешь? – голосом трёхлетней девочки спросила Света, поглаживая Африку.

Не давая мне ответить, она развернулась и впилась мне в губы, делом доказывая, как хорошо было бы на ней жениться. Но в мои планы это точно не входило.

…

Потом мы лежали молча. Я молчал, чтобы не делать больно. Света молчала, чтобы я заговорил первым. Мы долго молчали, потому что выдавить хоть что-то из себя я не мог. Я настолько не умел говорить слово "нет", что уже продумывал детали потенциальной свадьбы с тайным облегчением осуждённого, уже сидящего на электрическом стуле. "По крайней мере скоро это кончится" – убеждал себя он/я. В этот момент с треском распахнулась входная дверь. Мы замерли. Хриплый женский голос пробурчал что-то матерное. Загремела падающая полка. Опять маты.

– Мать Рустика, – шепнул я тихо Свете.

– Блиин, – ответила она. И тут вскинулась: – Свет!

Она потянулась к настольной лампе, которую мы зажгли вместо ночника, щёлкнула тумблером. Но нас уже заметили. Мать Рустика дернула за ручку двери. Хорошо, что я запер её на щеколду.

– Русь! – Она бахнула кулаком в дверь. – Открой!

Мы лежали не дыша. Я понятия не имел, что делать, если щеколда не выдержит, и она войдёт внутрь.

– Ру-уся! Открой маме! – Не унималась она. – Я знаю, что ты там.

В дверь снова бахнуло, уж не лбом ли.

– Рустам! Открывай немедленно! Опять бабу привёл?

Судя по голосу, она сползла на пол:

– Такой же кобель как папаша твой… – Бурчала она, сидя на полу – Все вы одинаковые… Трахари…

Она продолжала бить в дверь то ли локтём, то ли затылком, но уже без былого энтузиазма, и вдруг завыла:

– Открывай, я твоей шалаве волосья повыдираю!

Заскрипела лестница. Я услышал усталый голос Рустика:

– Мать, ты чего орёшь? Я наверху живу давно.

Он помог ей подняться.

– Сынок, там кто-то есть. – Сказала мать заплетающимся языком.

– Мам, там никого нет.

– Нет, есть, дверь… прр… не открывается. Изнутри заперлись. Может, воры?

– Мам, ну какие воры? Что у нас воровать? Да перекосило её просто. Завтра поправлю. Пойдём спать… Пойдём, я тебя уложу.

Голоса удалились. Через несколько минут Рустик поскрёбся в дверь.

– Ну что вы? Всё в порядке? Не напугались? – Спросил он.

Я отмахнулся:

– Нормально. Нам лучше уйти, наверное.

– Куда вы пойдёте посреди ночи? Спите спокойно… Или не спите неспокойно… Я её спать уложил, она до обеда дрыхнуть будеть, хоть из пушки стреляй. Бухая в дымину. Всё, давай, закрывайся. Светик… – Он помахал рукой и скрылся в темноте.

Утром мы тихонько выбрались из дома под богатырский храп мамы Рустика. Уехали в центр. Я сослался на выдуманное обещание помочь в чём-то там по дому и сбежал, чтобы не продолжать душный ночной разговор. Встретились возле автобуса в Андреевку. Я обнял её, попросил не торопить события, нежно поцеловал в губы, опять глупо понадеявшись, что этого хватит. Потом мы работали, и я всегда оказывался на грядках где-то недосягаемо далеко от участка Светки, и всё думал, что само оно как-то рассосётся, и не дура ж она, всё сама поймёт. А потом совхоз устроил дискотеку, и всё стало совсем невесело.