Когда нам не хватало героев для списка жертв наркомании, именно он откопал Стива Кларка, гитариста Def Leppard, который в возрасте 30 лет передознулся смесью героина с кокаином и умер. Он также вспомнил, что в девяносто пятом Джерри Гарсия, вокалист группы Grateful Dead, умер вовсе не от наркотиков, а от попытки с ними завязать.

– Мы что, реально пойдем копаться в чужом дерьме? – По всему Кешиному виду ясно, как он расстроен. Волосы торчат мочалкой, руки дрожат.

Опустив последнюю стопку бумаг на стол, он, кряхтя, идет искать в помойке во дворе выкинутый им рекламный план.

– Сомневаюсь, что кто-нибудь после этого поздоровается со мной за руку.

Я отмахиваюсь:

– Да ну, фигня, не бери в голову!

В результате мы ничего не находим. Редакционного пакета с мусором просто нет. Может, его украли бомжи? С другой стороны, чем он мог их привлечь? Ведь даже сигареты Кеша по привычке скуривает до самого фильтра.

Просроченные накладные.

Пустые бланки.

Тонны исписанной финансовыми отчетами бумаги, порезанной на мелкие ленты.

Обертки из-под сникерсов.

Но ничего, что напоминало бы наш мусор.

– Нас подставили, – тяжело вздыхает Кеша. – Если не Женич, то Верстальщик. Они явно хотят, чтобы меня уволили.

У него паранойя.

Медленно и тихо, как проигравшие матч футболисты, мы поднимаемся обратно в офис.

– Просто невероятно! – говорит Кеша. – Я всегда очень внимательно проверяю материалы, входящие в номер.

Это звучит почти как стон.

Я как могу успокаиваю его, мол, нет причин для беспокойства. У нас все держится на личных отношениях. Вот если бы «Дилэй» принадлежал крупному издательству, то ситуация была бы хуже. Мы зависели бы от политики издательского дома. А еще нами бы руководил отдел маркетинга и продаж, со всеми их бесчисленными рейтингами и опросами.

– Один шаг в сторону, и мы с тобой вылетели бы с работы, – говорю я. – Нас просто рассчитали бы или перевели на низкооплачиваемые должности. Например, в подвал – вкладывать диски в номера «только для подписчиков».

Мы сидим за соседними столами, и я тяну время до обеда, до встречи с Никой, вяло пытаясь дописать очередную рецензию на новую инди-рок-группу. Перебираю на экране эпитеты: «плотное звучание», «выверенный саунд» и «глубокие басы».

– После того падения тебе было не до смеха, – вздыхает Кеша. – А теперь, когда мы зависим от Комитета по делам молодежи и отчитываемся за каждую строчку, ты изображаешь буддийское спокойствие.

К слову о буддийском спокойствии, я рассказываю Кеше по секрету, что наш Главный редактор уже который месяц пишет сценарий фильма. Уже написал несколько версий. Хочет издать его как приложение для подписчиков. Фабула такова: покойник, звезда героического рока восьмидесятых, солист группы «Театр», погибший в автокатастрофе десять лет назад, чудом оказался жив.

Машина сбавила скорость.

Все обошлось.

Мы все, так или иначе, оживляем мертвецов.

– Охренеть, – выдыхает Кеша.

7

В бизнес-центре хороший кофе только в автомате при входе, а в столовой невкусная жижа. Из колонок зала для курящих звучит лаунж. За неустойчивыми столиками теснится весь офисный планктон. Его представители шумно общаются и уплетают свои котлеты. Я замечаю, как через стеклянные двери вбегает худенькая запыхавшаяся девушка и прямиком направляется в мою сторону. На фоне огромных колонн, понатыканных в столовой, ее фигурка кажется совсем хрупкой.

– А вот и вы! – радостно говорит она и протягивает руку. – Я – Ника!

Мы договорились о встрече заранее, но я все равно удивлен. У нее короткая стрижка, узкое лицо и тонкие губы. На шее болтаются наушники.

– Странное ощущение, когда слушаешь чью-то музыку, даже приходишь на концерт, а потом – бац! И видишь этого человека в реальной жизни, – выдыхает она.

– Бац – и он падает…

Мы смеемся.

Ника выкладывает из сумки сигареты «Парламент экстра лайтс», черный потрепанный блокнот и ручку и сообщает, что выпьет чая.

Я с любопытством наблюдаю, как она аккуратно держит сигарету тонкими пальцами, словно подросток на переменке, мнет ее и чаще, чем нужно, стряхивает пепел.

– В скорой вы были такой бледный. Я звонила потом в редакцию, чтобы спросить, все ли в порядке.

Интересно, как она узнала, где я работаю? В голове невольно рисуется утренняя сцена, как мы копались с Кешей в мусоре: хорошо, что она этого не видела.

Ника делает вид, что не замечает моей странной улыбки, и тщательно разглаживает страницы блокнота.

– Мне не верится, что мы наконец познакомились.

Я презентую ей последний номер нашего журнала, который специально захватил из редакции. Он только что вышел и еще пахнет типографской краской. Стостраничный глянцевый прямоугольник, с агрессивным лидером «Мелисы» на обложке и красно-черным заголовком «Время Червей». Наш фирменный логотип «Дилэй» висит в правом углу вместе с надписью «рок-журнал», словно предупреждает тех, кто не в курсе. На второй странице моя редакторская колонка с фотографией в полный рост.

– Мне так нравится запах краски, – с неподдельным восторгом восклицает Ника, опуская нос между журнальных страниц. – Раньше мать привозила журналы из Америки. Когда я открывала упаковку, этот запах просто сводил меня с ума.

В ее словах чувствуется фанатизм.

– В краску просто добавляют ароматизатор, – смеюсь я. – Еще одна строчка в обширном прайсе типографских услуг.

– Ну вот, разрушили иллюзию.

Официантка в мятой униформе приносит нам шарлотку и пирог, пахнущий клубничным джемом.

Ника сначала отказывается, потом отламывает кусочек, задумчиво отправляет в рот и снова берет сигарету. Как будто еда и курение – вещи вполне совместимые. Потом хлопает по сумке, где у нее лежит уродливый плеер с отдельным блоком аккумуляторов.

– Ваша музыка для меня не просто звуки – это, как бы так сказать… это как картинки. Да! Похожий эффект есть у Future Sound of London. Ты слушаешь, залипаешь и разглядываешь образы в своей голове. Как у вас такое получается?

Она знает Future Sound of London! Я определенно заинтригован. Мы какое-то время говорим о музыке. Я рассказываю ей, как мы создали свою группу, будучи вдохновлены звучанием западных команд вроде Bark Psychosis и Mogwai, словно в пику всему популярному русскому року. Этими словами мне хочется переманить Нику на свою сторону. Она такая творческая и неиспорченная. Но время обеда неумолимо подходит к концу.

– В общем, к делу, – вздыхает Ника, заметив мое нетерпение. – Вот наброски, как я вижу нашу фотосессию!

Она раскладывает передо мной блокнотик с эскизами. На рисунках изображены схематические фигуры. Почти везде в центре человечек, похожий на меня. Энди находится чуть сбоку, его можно узнать по прическе. Все вместе мы напоминаем героев комиксов, оживших в сознании подростка.

Я смеюсь и говорю – в реальности мы выглядим не так хорошо, как на ее рисунках.

Ника смущается.

Я постукиваю костылем по гипсу.

– И еще вот костяная нога!

– Но это же пройдет? – спрашивает она. – Я подумала, что можно одеть вашего вокалиста как-нибудь вызывающе. Даже скандально. А вам в руки дать трость, что придаст образу гротескность.

Мне сложно сдержать улыбку.

Она что-то рисует в своем черном блокнотике и говорит:

– Здорово, если получится попасть на заброшенный завод. Он совсем недалеко. В сторону Пискаревки. Там сумасшедшая фактура.

На листе изображены металлические конструкции и развевающиеся полосы.

– Или вы против? – в отчаянии интересуется она.

Я говорю, что она вполне может называть меня на «ты», и, конечно, здорово, что она прислала фото того сумасшедшего – теперь легче будет его найти. А вот по поводу фотосессии нужно еще крепко подумать.

– Мы купим таких цветных лент! – Она показывает руками, каких именно лент. Длинных настолько, что чай и остатки пирога с клубничным джемом лишь чудом не летят на пол. – Сделаем фантастический антураж. Мне друзья одолжат пару хороших стекол! Все продумаем, подберем костюмы, и вы… – она осекается. – Ты как раз успеешь поправиться. Когда, кстати, снимают гипс?

– Через неделю.

– Вот и отлично.

Она вырывает лист из блокнота и, явно волнуясь, огрызком карандаша пишет: «17 мая. Финляндский вокзал. 8:30».

– Постой! – удивляюсь я. – Ты слишком спешишь! Давай сначала зайдешь к нам на репетицию в следующую субботу. Познакомишься ребятами и все им расскажешь.

Она стряхивает пепел и молча кивает. В ее глазах появляется решимость. У меня возникает странное ощущение, словно мы с ней какие-то заговорщики. Как будто должны кого-то обмануть.

Когда я уже собираюсь уходить, она добавляет напоследок:

– Я пересматривала твое падение. Это было ужасно.

– Пересматривала? – с удивлением таращу я глаза.

– Ну да, – кивает она. – На тех своих фотографиях.

8

Сам не знаю почему, но я не рассказываю Ульяне об этом знакомстве. После моего падения она считает, что я на грани депрессии и что мне все еще угрожает опасность.

– Глупости, – говорю я. – Некоторые вещи в нас заложили с детства. И мы должны научиться от них избавляться.

Детские страхи.

Навязчивые мысли.

Ловушки сознания.

– Тебе достаточно пообщаться с моими родителями, – говорит она.

Мы в огромном торговом центре на Энгельса, бредем среди блестящих витрин с одеждой и бесчисленных кафе. Точнее, она идет, а я ковыляю следом.

Мы ищем подарок для отца Ульяны на его день рождения.

Проплывают вывески: Jack Wolfskin, United Colors of Benetton, Levi’s.

В отделе товаров для охоты и рыболовства нас окружают чучела медведей, головы с выпученными стеклянными глазами. Шкуры на стенах. Оленьи морды с рогами, покрытыми лаком.

Отец Ульяны работает пожарным, но все свободное время проводит на рыбалке. Подледный лов. Спиннинг. Ловля нахлыстом.

– В детстве мне приходилось смотреть, как он чистит рыбу, – говорит Ульяна.

На ее лице читается омерзение.

– Он глушил ее молотком, а хвосты еще трепетали, размазывая кровь по разделочной доске.

Корни ее вегетарианства, наверное, в этом.

– Ты должен меня поддержать, – говорит она. – Что бы мы ему ни подарили, я не поеду туда одна.

– Возможно, в твоих воспоминаниях отец, разделывающий животных и пускающий им кровь, стал неким универсальным архетипом.

Я взвешиваю на ладони лежащий в витрине нож с рукоятью из рога оленя. Выглядит он неплохо. Но Ульяна уже идет к другому отделу, оставляя за собой шлейф сандаловых духов. На стеклянных дверях, в которые мы только что входили, появляется черно-белая наклейка с надписью: «Мясо – это убийство».

Неожиданно. Даже для меня.

На мой вопросительный взгляд она сообщает, что кур, которых мы покупаем в магазинах, сначала привязывают вверх ногами на конвейере, оглушают электротоком, потом специальная машина перерезает им горло. Но размер птиц разный, не все они бывают убиты, и зачастую еще живые, трепещущие, попадают в шпарильный чан и умирают в нем.

Мы едим заживо сваренных животных.

Выросших в тесных клетках на искусственном корме.

Умерших в агонии.

– Ульян, это ужасно, да. Но у обычного человека все вопросы про вегетарианство отпадают, когда он видит стейк средней прожарки, – замечаю я. – Кому ты и что пытаешься доказать?

Но она делает вид, что не слышит. Лезет в спортивный рюкзачок и вынимает из него пачку стикеров – черно-белых прямоугольных бумажек с самоклеящейся поверхностью. Резким движением цепляет один из них на витрину за моей спиной.

На стикере изображен енот с грустными глазами. Ниже плакатным шрифтом выведено: «Его жизнь важнее шубы». Ульяна так борется за права животных.

– Зачем вы гадите? – возмущается тучная дама. – Люди испокон веков носили мех.