– Да не нужно нам твоей карты! – отстранил ее от себя Николай Иванович. – Поросенка под хреном хотя нет ли? Должно же в русском ресторане хоть одно русское блюдо быть. Кошон, пети кошон…^[57]

Гарсон улыбался и отрицательно покачивал головой.

– Ничего нет. А заманивают русским рестораном! Черти!

– Неужто и русской водки нет? – спросил Конурин.

– Vodka russe? Oh, oui, monsieur… – встрепенулся гарсон и побежал за водкой.

– Не надо! Не надо! – кричал ему вслед Николай Иванович. – Я полагаю, что за обман, за то, что они нас обманули вывеской, не след здесь даже и оставаться нам, – отнесся он к жене и Конурину.

– Да, конечно же не стоит оставаться. Надо учить обманщиков, – отвечал Конурин и первый поднялся из-за стола.

Ивановы сделали то же самое и направились к выходу.

XV

И опять Ивановы и Конурин начали бродить мимо магазинов, останавливаясь у окон и рассматривая товары. Время от времени Глафира Семеновна заходила в магазины и покупала разную ненужную дрянь. Теперь покупками нагружался уж Иван Кондратьевич, так как Николай Иванович был окончательно нагружен. Были куплены фотографии Ниццы, конфекты – имитация тех разноцветных мелких камушков, которыми усеян берег Ниццского залива, несколько каких-то четок из необычайно пахучего дерева, складное дорожное зеркальце, флакон с духами. Николай Иванович морщился.

– Напрасно мы в русском ресторане не пообедали, – сказал он. – Не стоило капризничать из-за того, что в нем нет русских блюд. Ведь все равно никакой русской еды мы здесь не найдем.

– А Капитон Васильич, между прочим, давеча говорил, что есть здесь какой-то ресторан, где можно русские щи, кашу и кулебяку получить, – отвечала Глафира Семеновна. – Он даже название ресторана сказал, но я забыла.

– Тогда спросите у городового. Городовой, наверное, знает, где такой ресторан, – предложил Конурин и прибавил: – Пора поесть, очень пора. Крепко уж на еду позывает.

– Да где городового-то сыщешь! Этот город, кажется, без городовых. Вот уже сколько времени бродим, а я ни одного городового не видала.

– В самом деле без городовых, – поддакнул Николай Иванович. – И я не видал.

– Ну как же это возможно, чтоб город был без городовых! – возразил Конурин. – Просто мы не заметили. Нельзя без городовых… А вдруг драка? А вдруг пьяный?

– Иван Кондратьич, вы забываете, что здесь заграница. Нет здесь пьяных.

– Теперь нет, но по праздникам-то, уж верно, бывают… Городовой… Городового надо на углу искать, на перекрестке. Пойдемте-ка на угол. Вон угол.

Вышли на угол, где перекрещивались улицы, но городового и там не было.

– Странно… – сказал Конурин. – Смотрите, на извозчичьей бирже нет ли городового. Вон извозчики стоят.

Прошли к извозчикам, но и там не было городового.

– Ну город! – проговорил Конурин. – Как же здесь по ночам-то? Ведь это значит, коли ежели кто-нибудь на тебя ночью нападет, то сколько хочешь «караул» кричи, так к тебе никто и не прибежит. А еще говорят – цивилизация!

– Да не нападают здесь по ночам.

– Все равно без караула невозможно. Это не порядок. Ну, вдруг я полезу в такое место, в которое не приказано ходить? Кто меня остановит? Опять же извозчики прохожих задевать начнут или промеж себя ругаться станут.

– А извозчики здесь полированные. Видите какие стоят? Ведь это извозчики. Здесь на них даже нет извозчичьей одежды, как на парижских извозчиках. Так же одеты, как и вы с Николаем Ивановичем: пиджачная пара, шляпа котелком и при часах и при цепочке.

– Да неужто это извозчики? – дивился Конурин.

– А то кто же? Видите, при лошадях стоят. А то вон один на козлах сидит, и в очках даже.

– Фу-ты, пропасть! Я думал, это так кто-нибудь. В очках и есть. Что это у него? Газета? Да, газету читает, подлец. Батюшки! Да вон еще извозчик – даже в серой клетчатой паре и в синем галстухе.

– И даже в таком галстухе, какого и у вас нет, – поддразнила Глафира Семеновна Конурина.

– Ну-ну-ну… Пожалуйста… Я в Париже полдюжины галстухов себе купил.

– Вот видите, хотя и не обижаюсь, а вы все-таки нукаете на даму, а уж я уверена, что этот извозчик не станет на даму нукать. Стало быть, для таких полированных извозчиков не нужно и городовых.

– Да ведь я, голубушка, любя понукал. Вы не обижайтесь, – отвечал Конурин.

– А он и любя нукать не станет.

– В самом деле, какие здесь извозчики! От барина не отличишь! – дивился Николай Иванович.

– Где отличить! – поддакнул Конурин. – В толпе толкнешь его невзначай, так «пардон» скажешь.

– Однако, господа, как хотите, а обедать надо, – сказала Глафира Семеновна. – Я и сама проголодалась. Смотрите, уж темнеет. Ведь седьмой час.

– Да-да… Надо хоть какой-нибудь ресторан отыскать, – подхватили мужчины.

– Тогда сядем в коляску и велим нас везти в самый лучший ресторан.

– Зачем же в самый лучший? В самом-то лучшем бок нашпарят, – возразил Николай Иванович.

– Ах ты, Боже мой! Да ведь я на сваях больше восьмидесяти франков выиграла, так чего же сквалыжничать?

– Да что ты все «выиграла» да «выиграла»! Ты считай, много ли теперь от этих восьмидесяти франков осталось. Ведь ты целый ворох покупок сделала.

– Ах, жадный, жадный! А ты не считаешь, что я тебе и Ивану Кондратьичу по всей загранице переводчицей? В Париже жид-переводчик предлагал свои услуги – я отказала и везде сама. Жиду-то по пяти франков в день нужно было платить, да поить-кормить его, а через меня мы без жида обошлись. Коше! – обратилась Глафира Семеновна к извозчику. – Ну, шершон бон ресторан. By саве? Монтре ну^[58].

– Oh, oui, madame…

Извозчик, учтиво приподняв шляпу, полез на козлы.

– Садитесь, господа, садитесь… – скомандовала Глафира Семеновна мужчинам.

Все сели в коляску и поехали. Ехать пришлось недолго, извозчик сделал два-три поворота, выехал на Place du Jardin Publique^[59] и остановился перед известным рестораном «London-House».

XVI

Ресторан «London-House» был самый лучший и самый дорогой в Ницце. Приноровленный исключительно к иностранцам, он щеголял, кроме французской кухни, русскими и английскими блюдами. Русским здесь подавали семгу, балык, свежую икру, щи, борщ, кашу, пироги, делали даже ботвинью, хотя кислые щи, которыми ее разбавляли, походили скорей на лимонад, чем на кислые щи; англичанам предлагался кровавый ростбиф и всевозможных сортов пудинги.

Когда супруги Ивановы и Конурин уселись за столик и привычная прислуга услыхала их русский говор, к ним сейчас же подошел распорядитель ресторана с карандашом, записной книжкой и во фраке и прямо предложил на обед «tchi, kacha, koulibiaka et ikra russe». Глафира Семеновна не сразу поняла речь француза и недоумевающе посмотрела на него, так что ему пришлось повторить предложение.

– Господа, он сам предлагает нам щи, кашу и кулебяку… Здесь русские блюда есть, – обратилась она к мужу и Конурину.

– Да неужели?! – воскликнул Конурин. – Во французском-то ресторане?

– Во-первых, это не французский, а английский ресторан. Вон на карточке написано: «Лондон-гус», а Лондон – город английский. Предлагает… Говорит, что и икра есть на закуску… Хотите?

– Да, конечно же! – откликнулся Николай Иванович. – Английский ресторан… Молодцы англичане! Никогда я их не любил, а теперь уважаю.

– Щей, каши и кулебяки можешь подать, мусью? – радостно обратился к распорядителю Конурин и, получив от него утвердительный ответ, похлопал его по плечу и протянул руку, сказав: – Мерси, мусью. Тащи, тащи скорей все, что у тебя есть по русской части! Водка рюсс тоже есть?

– Mais oui, monsieur^[60].

– Ловко! Еще раз руку!

Распорядитель сделал знак гарсону – и тот засуетился, уставляя стол приборами.

Была подана бутылка водки в холодильнике со льдом, свежая икра, также во льду, семга; затем следовали кислые щи, правда приправленные уксусом, но все-таки щи, каша и добрый кусок разогретой кулебяки, смахивающей, впрочем, на паштет. Иванов и Конурин жадно набросились на еду.

– Вот уж не ждали и не гадали, а на русские блюда попали! – говорил Конурин. – Молодец извозчик, что в такое место привез! И ведь странное дело: заходили в русский ресторан и ничего русского не нашли, а тут попали в английский – и чего хочешь, того просишь.

– Смотрите, даже черный хлеб подали, – указывала Глафира Семеновна.

Николай Иванович попробовал хлеб и сказал:

– Ну, какой это черный! На пряник смахивает.

– Однако нигде за границей мы и такого не видали.

Распорядитель ресторана то и дело подходил к ним и предлагал еще русские блюда. Глафира Семеновна переводила.

– Он говорит, что здесь в ресторане даже блины с икрой можно получить, но надо только заранее заказать, – сказала она.

– Блины с икрой? Ловко! Зайдем, зайдем… Непременно зайдем в следующий раз, – отвечали мужчины.

– Et botvigne russe, monsieur…

– Ботвинья? Завтра же будем на этом месте ботвинью хлебать. Ах, англичане, англичане! Распотешили купцов! Ловко распотешили, лягушка их забодай! – бормотал Конурин. – Не знал я, что англичане такое сословие. И вино красное какое здесь хорошее, с духами…

– А это уж здесь в ресторане сами по своему выбору поставили. Я сказала только «бон вэн», чтоб было хорошее вино, – отвечала Глафира Семеновна.

– Шато-Марго. Ну что ж, я думаю, что мы не зашатаемся и не заморгаем, ежели еще третью бутылочку спросим, – сказал Николай Иванович. – Надо «Лондон-гус» поддержать.

– Вали! Я рад, что до русской-то еды дорвался, – откликнулся Конурин. – Правда, она все-таки на французский манер, но и за это спасибо.

Николай Иванович и Конурин, попивая красное вино, буквально ликовали; но при расчете вдруг наступило разочарование. Когда Глафира Семеновна спросила счет, то он оказался самым аптекарским счетом по своим страшным ценам. Счет составлял восемьдесят с лишком франков. Даже за черный хлеб было поставлено пять франков.

– Фю-фю-фю! – просвистал Конурин. – Ведь это, стало быть, тридцать пять рублей на наши деньги с нас. За три русские блюда с икоркой на закуску – тридцать пять рублей! Дорогонько, однако, русское-то здесь ценят! Да ведь это дороже даже нашего петербургского Кюбы, а тот уж на что шкуродер. Ловко, господа англичане! А я еще английское сословие хвалил, хотел ему «вив англичан» крикнуть. По двенадцати рублей на нос прообедали, ни жаркого, ни сладкого не евши.

– Я апельсин и порцию мороженого съела, – отвечала Глафира Семеновна.

– Да что апельсин! Здесь ведь апельсины-то дешевле пареной репы. Нет, сюда уж меня разве только собаками затравят, так я забегу, нужды нет, что тут блины и ботвинью предлагают. За блины да за ботвинью они, пожалуй, столько слупят, что после этого домой-то в славный город Петербург пешком придется идти.

– За вино по двенадцати франков за бутылку взяли, – говорил Николай Иванович, просматривая счет.

– Да неужели? Ах, муха их забодай! Положим, вино отменное, одно слово – шаль, но цена-то разбойничья. В Париже мы по два франка за бутылку пили – и в лучшем виде…

– Ну а здесь я заказала самого лучшего и сказала, чтоб он, этот самый человек, уж на свою совесть подал, – отвечала Глафира Семеновна.

– А он уж и обрадовался? Короткая же у него совесть, таракан ему во щи.

– Удивляюсь я на вас, право, Иван Кондратьич, – сказала Глафира Семеновна. – Хотите, чтоб за границей ваши прихоти исполняли, и не хотите за них платить. Не требовали бы русских блюд.

– Как не хочу платить? Платить надо. Без этого нельзя. Не заплати-ка – в участок стащут.

– Так зачем же не поругаться за свои деньги? Коли ты с меня семь шкур дерешь, то дай мне и над тобой потешиться, и душу отвести.

– Не следовало только вино-то вот на его выбор предоставлять, – сказал Николай Иванович. – Давеча за завтраком на сваях мы в лучшем виде вино за три франка пили.